Бердяев о рабстве и свободе человека (персонализм Бердяева)

 

Мы не решились бы заставить атом поклониться Богу, если бы это не было в его природе. Но, ощущая себя явлениями среди  явлений, мы становимся причастны мировому ритму, принимаем все воздействия  на нас и, в свою очередь, воздействуем сами. Наш долг, наша воля, наше счастье  и наша трагедия – ежечасно указывать  то, чем будет следующий час  для нас, для нашего дела, для всего  мира, и торопить его приближение. Итак, высшая награда – ни на миг  не останавливая нашего внимания, грезится нам образ последнего часа, который  не наступит никогда.

 

Бунтовать же во имя иных условий бытия здесь, где есть. смерть, так же странно, как узнику ломать стену, когда перед  ним открытая дверь. Здесь этика  становится эстетикой, расширяясь до области  последней. Здесь индивидуализм  в высшем своем напряжении творит общественность... Здесь Бог становится Богом живым, потому что человек  почувствовал себя достойным такого Бога. Здесь смерть – занавес, отделяющий нас от актеров, от зрителей, и во вдохновении игры мы презираем трусливое  заглядывание – что будет дальше?" [110].

 

Что это, поэтическая  интуиция – "перед лицом небытия  все явления братья"? Усталость  от границ, ограничений? Ничто не навязывает, не диктует, а призывает – будь самим собой! Быть самим собой, действительно, зов времени.

 

Личность, которой  Бердяев посвящает свой труд, есть следствие "разрыва причинных  связей", освобождения от тирании  целого. Он вспоминает слова Герцена: "Подчинение личности обществу, народу, человечеству, идее – продолжение  человеческих жертвоприношений". Всякий вид тоталитаризма, придержащий массу, всякое тоталитарное государство Бердяев называл "царством сатаны" и добавлял: "Государство не смеет касаться духа и духовной жизни". Почему? А потому что духовная жизнь есть святая святых, это тайна человека. Всякая Личность, а каждый человек есть потенциальная Личность, первичнее бытия, ибо в нем есть "духовное начало, не зависимое от мира и не детерминированное им" (вспомните "божью искру" Экхарта, которая есть в каждом человеке). Каждый индивидуально неповторим и включает в себя универсальную человечность, если, конечно, остается собой, а не входит в нее как подчиненная часть.

 

"Человеческая  личность есть потенциальное  все, вся мировая история. Все  в мире со мной произошло.  В глубине, скрытой от моего  сознания, я погружен в океан  мировой жизни" [111].

 

На грани  полного забвения Бытия, отпадения  человека от Целого явилась потребность  вернуться к нему: "бытие требует  человека". Начался последний  этап Истории, "открытый как для  гибели, так и ...для нового небывалого онтологического достоинства человека" (Хайдеггер). В этой ситуации философы и писатели взяли на себя миссию спасения человечества и делали это  с чувством нравственной ответственности. Бердяев увидел в "персонализме" возможность спасения всех через  спасение каждого.

 

Еще Эрн говорил, что "персонализм" русской мысли  имеет

 

"существенный, а не случайный характер. Тайны  Сущего раскрываются в недрах  личности". И потому мало знать,  что писали Гоголь, Достоевский,  Соловьев, нужно знать, "что они  пережили и как они жили... Нижний, подземный этаж личности, ее иррациональные основания, уходящие в недра Космоса, полны скрытым Словом, т.е. Логосом" [112].

 

И работа Н. Бердяева "О рабстве и свободе  человека", появившаяся четверть века спустя, тому свидетельство.

 

Все едино, одно отзывается на другое, обусловливает  его, и все в конце концов зависит  от Ума человека, от формы сознания. Однако устойчивость внутреннего, "добровольного" рабства поражало еще Сенеку:

 

"А покажите  мне, кто не рабствует в том  или другом смысле! Этот вот  – раб похоти, тот – корыстной  жадности, а тот – честолюбия... Нет рабства более позорного,  чем рабство добровольное".

 

("Письма  к Луцилию", 47, 17)

 

У Сенеки, одним  из первых признавшего святость человеческой личности (Homo res sacra), свое понимание свободы, стоическое:

 

"В каком  позорном и пагубном рабстве  будет находиться тот, на кого  попеременно будут оказывать  свое влияние удовольствия и  страдания, деспотические силы, действующие  крайне произвольно и необузданно.  Поэтому нужно себя поставить  в независимое от них положение,  а его создает не что иное, как равнодушие к судьбе... С  исчезновением всяких страхов  наступает вытекающая из познания  истины великая и безмятежная  радость, приветливость и просветление  духа"

 

("О блаженной  жизни", V).

 

Для Бердяева рождение Личности и есть "судьба" человека, итог человеческого Пути.

 

"Экономическое  рабство человека бесспорно означает  отчуждение человеческой природы  и превращение человека в вещь. В этом Маркс прав. Но для  освобождения человека его духовная  природа должна быть ему возвращена".

 

В этом суть! Бердяев видит источник рабства  – в эгоцентризме. Человек становится рабом окружающего мира, потому что  он раб в душе, раб самого себя.

 

"Эгоцентризм  разрушает личность. Эгоцентрическая  самозамкнутость и сосредоточенность на себе, невозможность выйти из себя и есть первородный грех, мешающий реализовать полноту жизни личности, актуализировать ее силы... Эгоцентризм означает двойное рабство человека – рабство у самого себя... и рабство у мира... Он любит абстракции, питающие его эгоцентризм, не любит живых конкретных людей".

 

Национальный  и классовый эгоизм питаются личным эгоизмом. И только Личность, преодолевшая ограниченность, может отразить чаяния народа. "Истина всегда бывает в личности, в качестве, в меньшинстве. Но эта  истина в своем проявлении должна быть связана с народной жизнью". Процесс изживания "монизма", или  моноцентризма, не мог обойти ни одну сторону жизни, ни одну прежде казавшуюся незыблемой ценностную установку, начиная  от антропоцентризма, кончая нацио-государственным центризмом, монополизмом любого рода. "Война, в сущности, определяется структурой сознания. Победа над возможностью войны предполагает изменение структуры сознания" (и в этом Бердяев перекликается с Эрном: внутренние анергии кристаллизуются во внешние материальные формы, идеи – в пушки).

 

Экзистенциальный  центр, орган совести, центр сознания, пребывает в Личности, коллективным же бывает лишь бессознательное. И национальное чувство, которое импонирует Бердяеву своей глубокой укорененностью в длительную жизнь, все же истинно существует лишь при развитом, личностном сознании (не "то или другое", а "одно в другом"):

 

"Личность  – не часть нации, национальность  есть часть личности и находится  в ней, как одно из ее качественных  содержаний. Национальность есть  питательная среда личности. Национализм  же есть форма идолопоклонства  и рабства, порожденного экстериоризацией и объективацией" [113]

 

(так что  и наши национальные беды кончатся, когда мы поймем их прямую  связь с господствующей формой  сознания).

 

Преодоление монизма позволяет избавиться от диктатуры субъективности, от тирании  псевдо-целого. И я не могу не вспомнить  к случаю проницательные слова Гумбольдта:

 

"Субъективность  отдельного индивида снимается,  смягчается и расширяется субъективностью  народа, субъективность народа –  предшествующими и нынешними  поколениями, а субъективность  этих последних – субъективностью  человечества вообще" [114].

 

Образуется  живая, не-линейная связь, в которой  одно порождает другое. "Субъективность индивида снимается субъективностью  народа" – это значит, что для  индивида важнее ощущать причастность своему народу, чем самому себе, т.е., лишь ощущая связь со своим народом, со своими корнями, можно быть самим  собой, быть Личностью. Поставив интересы народа выше собственных, человек тем  самым уже освобождается от гибельного эгоцентризма, приближается к Истине бытия, недоступной эгоцентрику, для  которого Истина бытия и есть он сам. Он живет, чтобы иметь, становясь  рабом вещей, впадает в худший вид рабства; сосредоточиваясь на своем  маленьком "я", теряет связь с  миром и отбрасывается им за ненадобностью, как инородное тело. Не ведает он и своего народа, ибо лишь тот  национален, кто индивидуален, и  лишь тот индивидуален, кто национален. Здесь связь прямая и обратная.

 

Это относится  и к народу в целом. Как только нация сосредоточивается на самой  себе, движимая национальным эгоизмом, забывает о своей принадлежности к человеческому роду, отмирают капилляры, соединяющие ее с Целым более  высокого порядка, и она отпадает от Бытия. Поэтому и сказано –  субъективность народа снимается субъективностью  человечества, т.е. только тогда нация  достигает полноты, ощущает себя целым, когда ощущает себя частью всего человечества. Но ощущать себя частью человечества, свою причастность ему она может, лишь сохраняя свое лицо. Нация, потерявшая свое лицо, теряет способность видеть другие лица. Это  относится и ко всему человечеству. Когда оно думает только о себе и забывает, что и он" есть часть  более высокого, Вселенского целого, то теряет с ним связь, отпадает от Бытия.

 

Разгадка  в том, что Целое предполагает именно не-линейную, "голографическую" связь, не только по горизонтали, но и  по вертикали – с более высоким  Целым: личности со своим народом, народа – со всем человечеством, человечества – со всей Вселенной, что создает  разумную иерархию, жизнеустойчивый  тип структуры: одного во всем и всего  в одном. Отдельное обретает Свободу, становится Целым, когда находит  свое пространство в общей системе  связей, никому не мешая ("в индивидуальности заключена тайна всего бытия"). И потому посягательства на индивидуальное – тягчайшее преступление не только перед данной индивидуальностью, но и перед родом человеческим, перед  всей Вселенной. Нет индивидуального, нет и Свободы; нет Свободы, нет  и Истины, Человечности. Тирании  подвластно лишь механическое единство, тоталитарные режимы: части, зависимые  от общего механизма, сами располагают  к господству над ними.

 

Бердяев исследует  истоки рабства и находит их в  разрушении индивидуального начала, в "утрате внутреннего центра".

 

"Гениальность  потенциально присуща личности, ибо личность есть целостность  и творческое отношение к жизни.  Гений – одинок, он не принадлежит  никакой социальной группе. Личность  укрепляется в сопротивлении  власти мирового зла, которое  всегда имеет свою социальную  кристаллизацию. Личность формируется  через столкновение со злом  в себе и вокруг себя".

 

Конечно, человек  вписан в социум, но несводим к нему, человек больше всякого общества и дальше всякого времени. Социализация человека не распространяется "на глубину  личности, на ее совесть. Социализация, распространяющаяся на глубину существования, на духовную жизнь, есть торжество das Man, социальной обыденности, тирания средне-общего над лично-индивидуальным. Поэтому принцип личности должен стать принципом социальной организации, которая не будет допускать социализацию внутреннего существования человека".

 

Такова философия  Бердяева и та Истина, которая выстрадана нашим народом. И хотя Сознание еще  не изменилось, движение началось: изживаются стереотипы, рабская психология, узаконившая  отношение "господства-подчинения" – архетип "власти" (архе). Меняется парадигма мышления, господствовавшая над умами два с половиной тысячелетия, но не давшая человеку Свободы и даже ясного представления о ней. Идея ненасильственного Пути становится органична сознанию, свидетельствуя об его изменении. На смену жесткой, линейной, причинно-следственной связи приходит тот тип связи, где каждое явление само себе причина и следствие. Для того и понадобилась "прерывность", пустота, чтобы было где проявиться целому, стянуть явление "в одну сущность изнутри". "Сингулярная" структура есть обещание Свободы и высшего Единства, ибо не выстраивается извне, а произрастает Изнутри, самоестественно. Исчезает возможность угнетения: свободный Ум к этому не расположен и в этом не нуждается. Бердяев постигает благость Ничто, необремененности, незацикленности сознания на заданных идеях, обслуживающих отдельные персоны и отдельные группы, но противоречащих Бытию: "Свобода невыводима из бытия, свобода вкоренена в ничто, в небытие, если употреблять онтологическую терминологию" [115]. Пустота, незаполненность (вещами, инструкциями, наставлениями) дает возможность самоестественного роста, реализации изначальной, внутренней формы, которая у каждого своя. Будучи индивидуальной, она может сопрягаться с Единым, восходить к нему по вертикали, в "экзистенциальном времени". (В отличие от Ортеги, вертикаль которого шла по преимуществу снизу вверх.)

 

Обостренное чувство Свободы, которая не совместима с социальной заорганизованностью, привело Бердяева к идее внесоциального существования Личности, что и  делает возможным, по закону парадокса, ее укорененность в народную жизнь (цзюньцзы – истинный человек: не объединен в группы, не подвержен ведомственной логике и потому всеобщ, озабочен судьбой всех) [116].

 

"Для подготовки  структуры сознания, преодолевающего  рабство и господство, необходимо  построить апофатическую социологию  по аналогии с апофатической  теологией. Катафатическая теология находится в категориях рабства и господства, не выходит к свободе... Такое изменение структуры сознания, при котором исчезает объективация, нет противопоставления субъекта и объекта, есть исполненная универсальным содержанием субъективность, царство чистой экзистенциальности" [117].

 

Бердяев предвидел  будущее, новый виток Эволюции: при  Свободе каждого возможна Свобода  всех, не наоборот.