«Дело врачей». Медленное начало следствия

Во время войны  в 1941—1945 годах этот режим сохранялся, но периоды сна еще больше сократились. Важные решения нередко нужно  было принимать в любое время  дня и ночи. Никаких «выходных» дней или отпусков не было. Сталин работал  в Кремле и на даче по 14—15 часов  каждый день. Дача стала филиалом Ставки, и сотрудники Генерального штаба  часто докладывали обстановку на фронтах именно здесь. На территории дачи был быстро сооружен большой подземный бункер с рабочими кабинетами. По внешнему периметру дачи располагалась зенитная артиллерия. Во время налетов немецкой авиации на Москву пушки грохотали всю ночь. Непосредственно на территории дачи было несколько установок зенитных пулеметов на случай возможного выброса немецкого десанта. В течение трex-четырех месяцев конца 1941 и начала 1942 года основной рабочий кабинет Сталина в Москве также был перенесен под землю в районе станции метро «Кировская».

Дочь Сталина  Светлана в своих воспоминаниях  пишет, что осенью 1945 года «...отец заболел  и болел долго и трудно...»[213]. О характере заболевания Светлана ничего не знала, так как ей не разрешали  ни посещать отца, ни звонить ему  по телефону. Сталину нельзя было звонить  больше месяца, и это породило слухи  о том, что у него наблюдалась  временная потеря речи. Это означало инсульт. До войны у Сталина не было повышенного кровяного давления, и главной медицинской проблемой  для него были частые боли в суставах и мышцах ревматоидного характера. Именно поэтому он во время длительных заседаний обычно не сидел, а ходил  по кабинету. Так ему было легче.

Из-за болезни Сталина  были отменены заранее запланированные  встречи с иностранными дипломатами, связанные с шедшими именно в  октябре 1945 года переговорами СССР, США  и Великобритании о послевоенном устройстве мира и на Западе, и на Востоке. В СССР никто, кроме Сталина, не обладал ни авторитетом, ни полномочиями, чтобы отвечать на предложения, а  иногда и требования президента Трумэна  и британского премьера Эттли. В иностранной прессе стали появляться сообщения о серьезной болезни Сталина. Чтобы прекратить слухи, в советской прессе 10 октября 1945 года появилось сообщение ТАСС о том, что «тов. Сталин отбыл в отпуск на отдых». Сталин был отправлен в один из правительственных санаториев в Сочи. Судя по архивным материалам, здоровье Сталина на юге быстро улучшилось, и в конце октября послу США в СССР Гарриману был разрешен визит в Сочи для вручения Сталину личного послания президента Трумэна[214]. Сталин вернулся в Москву в середине декабря и с 17 декабря возобновил приемы в своем кремлевском кабинете.

Слухи о возможной  временной потере речи возникли и  при объяснениях неожиданного молчания и почти полной неподвижности  Сталина на торжественном заседании  в Большом театре 21 декабря 1949 года по случаю 70-летнего юбилея вождя. Обстановка, настроение присутствующих в зале и  всей смотрящей по телевизору или  слушающей по радио публики требовали  хотя бы короткой речи, и ее ждали. Но она не последовала. Медленное угасание организма Сталина было очевидным  и в начале 50-х годов. Да и сам  Сталин как вспоминают некоторые  его соратники и прежде всего  Хрущев, часто заводил речь о возможном  преемнике, но не находил вокруг себя достойной фигуры. Историк Борис  Илизаров недавно попытался осуществить обзор всех болезней, которыми страдал Сталин в течение своей жизни и которые аккумулировались в последние годы. Поскольку Илизаров не врач и не биолог, а гуманитарий, то он по множеству источников и свидетельств, в основном недостоверных или явно фальсифицированных, приписал Сталину столько тяжелых хронических заболеваний, включая инфекционные (хроническая дизентерия и хронический гепатит) и несколько нервных, что пришел к выводу о том, «что Сталин мог бы умереть за много лет до 1953 года и даже до 1937, и тогда история СССР и современной России, конечно же, была бы другой. Другой была бы вся мировая история»[215].

В действительности у Сталина никаких хронических  инфекционных заболеваний не было. Он страдал от обычных для его  возраста болезней — гипертонии и  атеросклероза, связанных не столько  с наследственностью, сколько с  образом жизни и бессонницей, довольно частой у профессиональных политиков. Физическая деградация вождя, может быть, не очень очевидная  для тех соратников, которые видели Сталина часто, была более очевидной  для тех, кто встречался с ним  сравнительно редко. В конце 1952 года Сталин начал очередную реорганизацию  разведывательных управлений МГБ. В  связи с этим к нему вызывались основные деятели советской разведки, среди которых был и генерал  Павел Судоплатов, в то время заместитель  начальника Первого, разведывательного  управления МГБ. Дату этого визита трудно установить, так как засекреченные  деятели советской зарубежной разведки принимались Сталиным без регистрации  их имен в журналах посетителей. В  своих воспоминаниях Судоплатов пишет:

«Я был очень  возбужден, когда вошел в кабинет, но стоило мне посмотреть на Сталина, как это ощущение исчезло... Я увидел уставшего старика. Сталин очень  изменился. Его волосы сильно поредели, и хотя он всегда говорил медленно, теперь он явно произносил слова как  бы через силу, а паузы между  словами были длиннее»[216].

Смерть Сталина

Первую группу врачей, прибывших к больному Сталину утром 2 марта 1953 года, возглавлял министр здравоохранения А.Ф. Третьяков. В эту группу входили Профессор П.Е. Лукомский, главный терапевт Министерства здравоохранения, профессора-невропатологи Р.А. Ткачев и И.Н. Филимонов и терапевт В.И. Иванов - Незнамов. Диагноз был установлен быстро и без разногласий — массивное кровоизлияние в мозг, в левое полушарие, на почве гипертонии и атеросклероза мозговых артерий. Кровяное давление у больного в лежачем положении было 220/110, на опасном уровне даже для более молодого человека. Врачей информировали о том, что инсульт у Сталина с потерей сознания и параличом произошел в ночь на 2 марта и что еще вечером 1 марта Сталин, как обычно, работал у себя в кабинете. Для врачей сочинили ложную «легенду», зная, по-видимому, что эта «легенда» будет впоследствии передана и журналистам. По этой «легенде» «...дежурный офицер из охраны еще в 3 часа ночи 2 марта видел Сталина за столом (офицер смотрел в замочную скважину). Все время и дальше горел свет, но так было заведено. Сталин спал в другой комнате, в кабинете был диван, на котором он часто отдыхал. Утром в седьмом часу охранник вновь посмотрел в скважину и увидел Сталина распростертым на полу между столом и диваном. Он был без сознания. Больного положили на диван, на котором он и пролежал в дальнейшем все время...»[217].

Врачи попросили  срочно привезти медицинские документы  Сталина из Кремлевской больницы, «историю болезни», в существовании  которой никто, естественно, не сомневался. Но никаких документов о прежних  заболеваниях Сталина найти не удалось. На всей даче не удалось найти самых  примитивных лекарств. Среди многочисленной обслуги не было даже медицинской  сестры. "бы медсестру завели под видом одной из «горничных или врача под видом одного из полковников, — воскликнул один из удивленных врачей во время консилиума, — ведь человеку 73 года!» С каких пор у Сталина была гипертония, тоже никто не знал.

В течение всего  дня 2 марта прибывали все новые  и новые медицинские светила  из Академии медицинских наук, а  к вечеру даже группа по реанимации. Но возможности медицины для больного в таком состоянии были ограниченны. Главные мероприятия были направлены на то, чтобы снизить кровяное давление и стимулировать работу сердца. Берия  и Маленков поставили для врачей нелепые условия — каждая лечебная процедура, которую предлагали врачи, должна быть доложена дежурным членам партийного руководства и одобрена ими. На утро 3 марта был назначен расширенный консилиум, который по требованию Маленкова должен был дать официальный прогноз. Маленков, по-видимому, торопился с партийными реорганизацииями, и не вызывавший сомнений, но все же формальный прогноз оправдывал для него какие-то срочные решения. Заключение консилиума было единодушным: смерть неизбежна и речь идет скорее о днях, чем о неделях. После заключения консилиума всем членам ЦК КПСС был направлен срочный вызов — прибыть в Москву для обсуждения необходимых мер, связанных с неизбежностью смерти главы государства.

О том, что реорганизация  политической власти уже произошла, было очевидно по тому, что к постели  больного Сталина допускались только члены Политбюро, существовавшего  до XIX съезда КПСС. Никто из новых  членов Президиума ЦК КПСС не вызывался  на дачу Сталина. По свидетельству профессора А.Л. Мясникова, участника консилиума, вызванного к больному Сталину вечером 2 марта и оставшегося на даче до конца, в посещениях больного Сталина соблюдалась даже иерархия. Чаще всего приходили Маленков и Берия, всегда вдвоем, за ними следовали Ворошилов и Каганович. Третьей группой были Булганин и Хрущев и за ними Микоян и Молотов. Молотов приезжал редко, так как сам в это время был нездоров, у него было послегриппозное воспаление легких.

Многочисленные  спекуляции биографов и родственников  Сталина о том, что Сталина  можно было бы спасти, если бы врачи  прибыли к нему днем 1 марта, сразу  после кровоизлияния, вряд ли обоснованны. Мозговое кровоизлияние было обширным. Это утверждалось, однако, в бюллетене о смерти, которому нельзя доверять на сто процентов. В 1953 году эффективных методов лечения инсультов не было. Доминировало представление о том, что больному нужно предоставить покой и вводить препараты, которые снижают кровяное давление и способствуют коагуляции крови. Лекарства вводят инъекциями. Более раннее введение таких лекарств могло, конечно, уменьшить объем кровоизлияния. Критическими были первые часы после инсульта. При оказании немедленной помощи можно продлить жизнь, но у людей с атеросклерозом и гипертонией общий прогноз остается неблагоприятным. Для человека, которому больше 70 лет, шансов на выздоровление обычно нет. Медицина, однако, была и в 50-е годы способна оттянуть смерть больного на несколько недель или даже месяцев, но в частично парализованном состоянии. Рискованные хирургические вмешательства для удаления сгустка крови из мозга применялись очень редко и лишь для относительно молодых людей.

Конституция СССР, действовавшая  в 1953 году, не имела никаких статей, определявших преемственность власти в том случае, если глава государства  — формально это был Председатель Совета Министров СССР — не в  состоянии выполнять свои обязанности  по тем или иным причинам. Устав  КПСС в такой же степени не обеспечивал  немедленной преемственности лидера партии. Всю полноту власти в СССР имел лишь Верховный Совет СССР. Президиум Верховного Совета, состоявший из председателя, пятнадцати его заместителей, по одному от каждой республики, секретаря  и шестнадцати членов, который  являлся постоянно действующим  законодательным органом, мог назначать  и снимать отдельных министров, но не Председателя Совета Министров  и его заместителей. Конституция  не определяла, сколько заместителей должно быть у премьер-министра, и  не предусматривала формальной должности  «первого» заместителя. В Конституции  не были также предусмотрены такие  органы власти, как «Президиум Совета Министров» и «Бюро Президиума». Это были, по существу, рабочие органы, вводившиеся по решению Политбюро  Председателем Совета Министров. В  КПСС в это время вообще не было формальной позиции «вождя». Пост Генерального секретаря был упразднен, и члены  Секретариата не делились на «первого», «второго» и т. д., хотя эта система  для определения ранга секретарей сохранялась в областных организациях. Не было также определено, кто в  подобной ситуации выполняет, хотя бы временно, функции Верховного Главнокомандующего. С точки зрения логики можно было бы считать, что в случае недееспособности Председателя Совета Министров СССР его власть переходит «первому»  заместителю. Однако «первых» заместителей у Сталина было три — Булганин, Берия и Маленков. В Бюро Президиума ЦК КПСС не было формального заместителя  председателя. В неофициальных разговорах с соратниками, которые известны лишь по воспоминаниям и рассказам  Хрущева, Сталин якобы достаточно определенно  не включал Маленкова в число  своих преемников. Маленков, по мнению Ста лина, ходил «на чужом поводке... Это писарь. Резолюцию он напишет быстро, не всегда сам, но сорганизует людей. Это он сделает быстрее и лучше других, а на какие-то самостоятельные мысли и самостоятельную инициативу он не способен»[218]. Берия, по мнению Сталина, не подходил на роль вождя СССР, так как он был грузином, а у самого Хрущева не хватало для этой роли «интеллигентности». Сталин предполагал, но только в личных беседах, что с ролью главы правительства мог бы справиться Булганин. Для КПСС нужен был идеологический, марксистски образованный лидер. В составе Бюро Президиума ЦК КПСС таких людей вообще не было. В составе нового Президиума ЦК КПСС «марксистски образованным» человеком с большим опытом идеологической работы оказался лишь Суслов. Как секретарь ЦК КПСС он «по рангу» считался вторым после Маленкова. Сталин именно в 1952 году начал формировать явный «идеологический центр» в КПСС. В этой группе идеологов Суслов являлся ведущей фигурой. Он был достаточно консервативным сталинистом и пользовался полным доверием Сталина. По моему предположению, именно Суслов был консультантом Сталина при составлении списка кандидатов в новый Президиум ЦК КПСС для заседания Пленума ЦК 16 октября 1952 года, того списка, который так удивил Хрущева и Маленкова[219].

Между тем для  нормального функционирования государства  было необходимо, чтобы верховная  власть существовала непрерывно и наследовалась  сразу, хотя бы и временно. Власть в  СССР означала возможность управления не только такими силовыми структурами, как армия и МГБ, но и всей партийной  номенклатурой, так как партийная  инфраструктура пронизывала всю  армию и МГБ. Все начальственные должности в этих силовых ведомствах были заняты исключительно членами  КПСС, и занимавшие их военные чиню подчинялись не только служебной, но и партийной дисциплине. К концу дня 1 марта, когда «четверке» соратников Сталина стало известно о его болезни, Маленков, считавшийся, как «второй» секретарь, формальным наследником Сталина в КПСС, не имел в своем распоряжении каких-либо оперативных соединений армии или МГБ. Он не мог напрямую давать распоряжения, на-пример начальнику Московского военного округа маршалу Кириллу Москаленко или министру госбезопасности Игнатьеву. Сталин был еще жив, и до формальной передачи власти новому лидеру и Москаленко и Игнатьев не обязаны были подчиняться Маленкову. Маленков не мог давать личные директивы и по линии КПСС, так как в партии вообще не было единоначалия. Армия в создавшейся ситуации подчинялась лишь военному министру Василевскому, флот — военно-морскому министру, адмиралу Николаю Кузнецову. Василевский и Кузнецов подчинялись по линии правительства не только Сталину, но и Булганину, так как он и после последней реорганизации БПСМ, произведенной в 1952 году, сохранял руководство военным и военно-промышленным сектором. С марта 1947 года по март 1949 года Булганин был министром Вооруженных сил СССР. Ему было присвоено звание маршала, хотя он был гражданским человеком. В 1947 году Сталин, решив отказаться от поста министра обороны СССР, преобразовал это министерство в менее всеобъемлющее Министерство вооруженных сил. В 1949 году и это министерство было раздроблено на военное, военно-морское и командование военно-воздушных сил. Координацию между ними осуществлял сам Сталин или его заместитель Булганин. Что касается МГБ и, соответственно, Игнатьева, то они при заболевшем Сталине подчинялись лишь коллегиальным органам — БПСМ или Бюро Президиума ЦК КПСС. Игнатьев поэтому обладал в период с 1 по 5 марта огромной властью, так как его приказы сохраняли силу по всей системе МГБ СССР. Он, по-видимому, решил поддержать блок Булганина и Хрущева оговорив это какими-то гарантиями для себя и для своих заместителей Огольцова, Гоголидзе и Рясного. Он безусловно не мог поддержать блок Маленкова и Берии, так как понимал, что они сделают его главным «козлом отпущения» по «делу врачей» и по «делу мингрельских националистов в Грузии». Без Сталина эти «дела» неизбежно должны были рассыпаться. Берия по линии правительства мог давать директивы только МВД СССР, то есть Круглову. Однако из МВД в МГБ были в 1949—1951 годах переданы все оперативные подразделения, внутренние войска, пограничники, милиция и уголовный розыск. В МВД остался лишь Гулаг, и его иногда называли «министерством лагерей». Самым слабым в «четверке» было положение Хрущева. Он не имел прямых выходов к силовым структурам и по партийной линии командовал лишь Московским городским комитетам КПСС. Хрущев был секретарем ЦК КПСС, но без определенных полномочий в пределах всего СССР. В партии никто не воспринимал Хрущева как возможного преемника Сталина. Но то же можно сказать и о Берии и Булганине. По-прежнему наиболее высокий авторитет и в партии, и в народе был у Молотова. Поэтому любой претендент на власть Сталина должен был иметь Молотова своим союзником — это было важно для легитимности. Широкие массы членов партии и народа не знали, что Молотов и Микоян отстранены от власти. Личная канцелярия Сталина в Кремле была самостоятельной организацией, подчинявшейся только одному ему и никому больше. Через эту канцелярию Сталин имел возможность отправлять секретные директивы и письма не только в пределах СССР, но и в другие страны, например в Китай Мао Цзедуну или в Корею Ким Ир Сену и в восточноевропейские страны. Для секретной переписки через телеграфные линии у Сталина был личный шифровальщик и собственный код, который периодически менялся. В СССР существовало довольно много важных систем, требующих круглосуточного управления: вооруженные силы, пограничная охрана и противовоздушная оборона, транспорт, электростанции, милиция и множество других. В 1953 году почти все основные отрасли промышленности все еще работали в три смены, то есть круглосуточно, и в некоторых отраслях без выходных. Очень мало вероятно, что личная канцелярия Сталина или оперативные дежурные Генерального штаба в своих контактах со Сталиным зависели от обслуживающего персонала дачи Сталина, от людей вроде Старостина или Лозгачева. Мало вероятно, что за весь день в воскресенье 1 марта 1953 года Сталину никто не позвонил по одной из нескольких линий правительственной или особой кремлевской связи и что в его канцелярии в Кремле не было получено ни одной секретной депеши. В Корее, где шла война, был уже понедельник. Глава такой супердержавы, как СССР, не мог рассчитывать на то, что в воскресенье его оставят в покое.