Правозащитное движение в СССР и его появление

Существенным шагом за рамки «диссидентоцентризма» стало издание некоторых служебных документов ЦК КПСС, докладных записок и справок КГБ о реакции населения на те или иные политические события. Повышенный интерес вызывали умонастроения интеллигенции и студенчества, но уже появились публикации о ситуации в армии, о высказываниях «простонародья» и т.п. Спорадически издавались документы, связанные с выработкой стратегии и тактики борьбы властей с инакомыслием и крамолой. Столь же спорадический, если не случайный, характер носили и публикации об отдельных подпольных организациях 1950-1980-х гг.

В целом недиссидентская  или додиссидентская крамола оставалась практически неизученной. Социально-психологический портрет «массового антисоветчика» неясен и размыт, растворен в абстракции «народ». Его оппозиционное поведение, тактика, речевые тропы, идеологические ориентации и жизненный путь неизвестны. Подобные люди в отличие от диссидентов не оставили мемуаров и не создали мифов о себе, не эмигрировали на Запад и не написали, да и не могли написать собственной истории. Они вышли из народа и, освободившись из заключения, снова растворились в нем либо безвестно сгинули где-то в исправительно-трудовых лагерях и колониях. Но именно эти «крамольники» составляли подавляющее, абсолютное большинство осужденных и профилактированных (официально предупрежденных) за антисоветскую агитацию и пропаганду в 1950-1980-е гг., являя собой целый слой социальной и культурной реальности, который актуализирован в современной политической жизни России и о котором почти ничего достоверно не известно.

К счастью, сама власть «позаботилась» о том, чтобы задокументировать  деятельность своих крамольных критиков. Однако публикаторский бум 1992-1996 гг. практически этой деятельности не коснулся. В 1993 г. автор этих строк и Э.Ю. Завадская попытались собрать более или менее полную информацию о наиболее важных проявлениях крамолы в Центре хранения современной документации. В результате удалось составить достаточно полный каталог докладных записок и информации о борьбе с различными случаями инакомыслия. Однако собранные сведения отличались неполнотой и характеризовали скорее не крамолу как социокультурное явление, а лишь ее полицейский образ, использовавшийся властями при принятии важных политических решений, но вовсе не обязательно близкий к действительности.

Работа над базой данных была продолжена в Государственном  архиве Российской Федерации, где в  нее включились директор ГА РФ С.В. Мироненко и О.В. Эдельман. Тогда-то мы все впервые и познакомились с действительно массовым источником по истории крамолы и крамольного сознания - документами Отдела по надзору за следствием в органах государственной безопасности Прокуратуры СССР. Группа исследователей в течение трех лет просмотрела более 70 тыс. дел за 1953—1985 гг. и выявила более 4.5 тыс. случаев судебного преследования за крамолу. В результате была создана электронная база данных, использованная нами для корректного отбора примеров (ярких и типичных одновременно).

По данным КГБ, в 1957-1985 гг. были осуждены за антисоветскую агитацию и пропаганду и за распространение  заведомо ложных сведений, порочащих  советский государственный и общественный строй, 8 124 человека. После изменений в карательной политике властей в начале 60-х гг. количество осужденных резко пошло на убыль.

Новшества репрессивно-карательной  практики

После смерти Сталина советская  юстиция отказалась от безумной инквизиторской концепции, по которой признание  обвиняемого считалось «царицей доказательств» и которая в свое время проложила путь к массовым беззакониям в судебной практике и репрессиям. В середине 1950-х  гг. обязательным требованием был  сбор свидетельских показаний, вещественных и письменных доказательств, заключения экспертиз и особенно доказательств  контрреволюционного умысла.

В сталинские времена обнаружение  при обыске у обвиняемого в  личной библиотеке нескольких книг, брошюр и даже газетных статей «врагов народа»  было достаточным основанием для  жестокого приговора. Хрущевская юстиция  отсутствие данных о распространении  такой литературы оценивала как  отсутствие «контрреволюционного умысла», а следовательно и состава преступления. При квалификации хулиганских высказываний в адрес власти она исходила из необходимости доказывания «контрреволюционного умысла», приведения «данных о высказывании... антисоветских настроений в другое время».

Особую «заботу» советской  власти и ее карательных органов  во все времена составляли «контрреволюционные  организации». Массовая фабрикация дел  о них при Хрущеве прекратилась, но применение ст. 58-11 УК РСФСР по-прежнему имело широкие границы. Всякая организационная  деятельность, «направленная к подготовке или совершению контрреволюционных преступлений», считалась признаком  создания контрреволюционной организации.

Для квалификации другой разновидности  особо опасных государственных  преступлений - террористических актов (ст. 58-8 УК РСФСР) требовалось доказать наличие все того же «контрреволюционного умысла».

Однако время от времени  Прокуратура СССР все-таки фиксировала  приговоры, характерные для сталинских времен. Из 14 изученных Верховным судом СССР приговоров 1957 г. по делам о террористических актах только в трех случаях люди были осуждены за конкретные действия. Остальным было предъявлено обвинение в покушении на террористический акт «за выражение в письменной или устной форме так называемых террористических намерений».

При Хрущеве был восстановлен более или менее нормальный порядок  основных процедур, связанных со следствием, вынесением приговора и рассмотрением  кассационных протестов и жалоб  по делам о контрреволюционных преступлениях  в суде. Вместе с тем был всего  лишь восстановлен дух и буква  жестоких советских законов против любых проявлений оппозиционности. Власть стала меньше злоупотреблять законом, но сам он не стал от этого  более справедливым. Восстанавливались  нормы «социалистической законности», но сама законность по-прежнему была жестокой и противоречивой.

Простое высказывание любых  альтернативных официально «утвержденным» коммунистическими олигархами взглядам в 1950-е гг. по-прежнему трактовалось как опасное государственное  преступление. Но был ликвидирован риск уголовного преследования для  тех, кто выходил за рамки дозволенного. Один-два шага за их границы, если эти  шаги сопровождались соблюдением коммунистических ритуалов и необходимыми «молитвами»  о верности социализму, стали теперь допустимым риском, игрой с властью, которая могла и не закончиться  тюрьмой.

Показательно, что правители  никогда не стремились к установлению полной ясности в «правилах игры». В известном смысле некоторая  размытость юридических границ как  раз и входила в эти правила, держала в напряжении, возбуждала страх и мнительность у потенциальных  оппозиционеров. Режим же сохранял возможность при необходимости и по собственному политическому произволу обрушить на них удар репрессий.

Важнейшим новшеством репрессивно-карательной  практики в эпоху «либерального  коммунизма» стал постепенный отказ  от судебных преследований и уголовного наказания подавляющего большинства  людей, «вставших на путь антисоветской  деятельности», и все более широкое  распространение метода профилактирования. Логика рассуждения властей предержащих была проста: чем выращивать в тюрьмах и лагерях сознательных борцов с режимом, лучше превратить своих потенциальных противников в запуганных угрозами, но не утративших социальной перспективы, ощущающих над собой дамоклов меч уголовного наказания, но имеющих шанс его избежать при лояльном отношении к власти и отказе от крамольной деятельности людей. Для усиления «эффекта» в конкретных случаях применялись исключение из рядов КПСС или ВЛКСМ, из учебного заведения или увольнение с работы. Обращаясь к профилактированию как средству борьбы с крамолой, власти заботились и об идеологическом престиже «построенного в основном социализма».

Миф о наступившей оттепели. Вспышки восстаний

В 1996 г. в журнале «Источник» был опубликован документ из Архива Президента Российской Федерации. Из которого видно, что количество осужденных за антисоветскую агитацию и пропаганду в течение этих двух лет составляет 41.5% от общего числа всех осужденных за 32 года «либерального коммунизма».

Вспышка репрессивной активности власти косвенно отражала глубокие трансформации  в советском обществе. В 1957-1958 гг. социальные иллюзии, порожденные разоблачениями «культа личности» на XX съезде КПСС и мифом о наступившей «оттепели», с одной стороны, и трудности  адаптации значительных групп населения  к новой политической интерпретации  недавнего прошлого - с другой наложились на оценку населением противоположных по своей политической направленности и потому дезориентировавших общество событий. Происходила откровенная демонстрация сталинистских мускулов - подавление советскими войсками народного восстания в Венгрии и удаление в 1957 г. из политического руководства наиболее «крутых» сталинистов. Эти события отразили серьезные противоречия среди коммунистических олигархов и активизировали практически всех потенциальных оппонентов режима от «истинных марксистов» и «либералов» до националистов и сталинистов.

Подавление венгерского  восстания вызвало протесты прежде всего образованных или относительно образованных романтиков как марксистского, так и «протолиберального» толка. Они хотели от власти логики и последовательных действий на пути к «истинному ленинизму» или абстрактно понимаемой «свободе».

.

Кто и почему противостоит режиму

Подъем оппозиционных  настроений в 1957-1958 гг. заставил власти задуматься над тем, кто и почему противостоит режиму. В мае 1958 г. Верховный  суд СССР произвел обобщение судебной практики по делам о контрреволюционных преступлениях. Анализ был основан на репрезентативной выборке из всех рассмотренных в 1956-1957 гг. дел (кроме рассмотренных в военных трибуналах). Общий вывод вселял некоторую тревогу, но не обескураживал: снизившись до минимума в 1956 г., судимость за контрреволюционные преступления в 1957 г. резко пошла вверх, достигнув 2 498 случаев и составив 0.3% к общей судимости по уголовным делам. Рост числа осужденных за антисоветскую агитацию и пропаганду связывали как с «реакцией неустойчивых и враждебных элементов на события внешнеполитической и внутренней жизни, в частности, на контрреволюционный мятеж в Венгрии и на разоблачение вредных последствий культа личности», так и с «усилением деятельности органов государственной безопасности, прокуратуры и суда по привлечению к ответственности и осуждению враждебных элементов после издания письма ЦК КПСС от 19 декабря 1956 г. "Об усилении политической работы в массах и пресечении вылазок антисоветских, враждебных элементов"».

Наибольший рост недовольства продемонстрировал тот класс, на поддержку которого власти возлагали  наибольшие надежды. Доля осужденных рабочих  в 1957 г. резко выросла и достигла 46.8% от общего количества. Служащие и  особенно крестьяне в тот же период демонстрировали, напротив, определенное социальное спокойствие. «Прочие» (единоличники, кустари, лица без определенных занятий) давали устойчиво высокую долю осужденных, непропорциональную их удельному весу в населении страны. Доля маргинальных элементов среди «антисоветчиков» была велика (15.7%). Больше трети из них составляли прежде судимые (39.4%) в основном за общеуголовные преступления. 1.1% были твердыми противниками режима - они уже имели в прошлом судимость за антисоветскую агитацию и пропаганду и после реабилитации вновь попали под суд. Большинство осужденных антисоветчиков представляли не интеллигенцию, а народный политический «андеграунд».

Антисоветской агитацией  и пропагандой занимались в основном одиночки (91.3% осужденных), 6% осужденных действовали небольшими группами (по 2-3 человека), 2.7% были объединены в более  многочисленные организации. По мнению властей, большинство из них были «злостными антисоветчиками». 62.6% осужденных успевали до ареста совершить «неоднократные действия», после первого же эпизода попадался лишь каждый третий. На самом деле анализ наиболее распространенных в 1956-1957 гг. форм антисоветской активности противоречит этому выводу.

Ясно, что больше половины осужденных (57%) оказались в заключении просто «за разговоры», т.е. никакой  целеустремленной антисоветской деятельностью  не занимались, хотя и были настроены  если не враждебно, то по крайней мере критически по отношению к режиму и его политике. Еще 3% «антисоветчиков» составляли наивные люди, решившиеся критиковать власть открыто, не видя в подписанном ими обращении к начальству никакого криминала. 7.7% были осуждены за «хранение и распространение антисоветской литературы». Сознательными оппонентами власти в действительности можно считать только авторов листовок и антисоветских анонимок - 32%. Другими словами, в середине 1950-х гг. власть все еще демонстрировала ветхозаветное, жестокое, осмеянное еще Салтыковым-Щедриным и расцветавшее в сталинские времена отношение к крамоле. Наказанию подлежали не только поступки, но и образ мысли.

Устная крамола (по сравнению  с письменной) отличалась значительно  большей резкостью тона и выражений («высказывания, содержащие клевету  и нецензурную брань в адрес  КПСС, советского правительства и  их руководителей» составили 28.8%, «террористические  угрозы» в адрес коммунистов - 12.3%), более острой спонтанной реакцией на события в Венгрии (28.4%). Остальные устные высказывания в массе своей были обычным ворчанием по поводу внутренней и внешней политики.

Наиболее популярным среди  анонимщиков были следующие темы: нападки на внутреннюю и внешнюю  политику партии и правительства, в  частности по вопросу о венгерских событиях, о взаимоотношениях с другими  странами социалистического лагеря, о налоговой политике, заработной плате, пенсиях, состоянии сельского  хозяйства, национальной политике - 27.2%; «клевета» на условия жизни в СССР и восхваление жизни в капиталистических странах - 16.6% призыв к свержению советского правительства, невыполнению его решений, расправе с коммунистами, выступления против руководящей роли КПСС - 14.6%; оскорбления и угрозы в адрес руководителей партии и правительства, ответственных государственных и общественных деятелей - 14.6%; злобные выпады против советской демократии - 14.6%; иные антисоветские высказывания и измышления - 8.6%; призывы добиваться выхода Украины, Белоруссии из СССР, передачи Закарпатской Украины Венгрии - 33%43.

Попытки загладить вину

На рубеже 1950—1960-х гг. был произведен частичный пересмотр  поспешных и вынесенных вопреки  «социалистической законности»  приговоров 1957-1958 гг. Власть как бы попыталась загладить нанесенные населению  незаслуженные обиды. В итоге  обиженными оказались некоторые  руководители органов государственной  безопасности. Они, как им казалось, рьяно следовали «генеральной линии», сформулированной в закрытом письме ЦК КПСС от 19 декабря 1956 г. «Об усилении политической работы партийных организаций  в массах и пресечении вылазок  антисоветских враждебных элементов». Теперь судебные органы и Прокуратура  СССР поставили под сомнение качество работы тайной полиции.Генерал жаловался, что в действиях органов государственной безопасности, суда и прокуратуры нет единой практики, что приговоры, вынесенные во время репрессивной атаки на крамолу в 1957-1958 гг. (после событий в Венгрии), Прокуратура СССР пересматривает в порядке надзора, смягчает наказания, прекращает за отсутствием состава преступлений либо переквалифицирует обвинения на «хулиганские» и другие общеуголовные статьи. Шелепин в своих письмах в Верховный Суд и Прокуратуру СССР потребовал «выработки единой точки зрения и, возможно, дачи совместных разъяснений». Но Прокуратура СССР стояла на своем. При рассмотрении дел, вызвавших раздражение органов государственной безопасности, утверждали работники Прокуратуры, выяснилось, что следствие по некоторым из них проведено на низком уровне: «Не все обстоятельства подверглись исследованию..., при допросах обвиняемых и свидетелей ставились неправильные вопросы...» В конце концов конфликт спустили на тормозах. Попытки некоторых высокопоставленных чинов КГБ вырваться из клетки «социалистической законности» на простор политических репрессий против инакомыслящих провалились.