Социальная политика Наполеона

Через две недели после учреждения этой комиссии в заседании сената 13 прериаля были избраны членами ее сенаторы: Гара, Жокур, Редерер, Деменье, Шассэ, Порше и Даву. Комиссия начала функционировать. Но, ознакомившись с ее бумагами, я удостоверился окончательно в том, что должно было быть ясно a priori, т.е. что комиссия эта никакого значения не имела.21

Как и следовало ожидать, эта столь пышно названная сенаторская комиссия не имела ни малейшего влияния и, в общем строе наполеоновского государства, ни малейшего смысла. Вот все дела этой комиссии за период Консульства и Империи:

1)      «Дело Деккера». Этот Деккер, явный графоман, прислал в комиссию несколько рукописей о всевозможных предметах – о торговле, о дворянстве, о lettres de cachet, стихи, прозу и т.п. Очевидно, что рукописи были задержаны цензурой, – он их и прислал в сенаторскую комиссию. Резолюции комиссии никакой в деле нет, да она по только что указанным обстоятельствам была бы в данном случае и неинтересна.

2)      Дело Драпарно (1805 г.). Вдова профессора медицинского факультета в Монпелье просит комиссию снять арест, наложенный полицией на брошюру, которую она, вдова Драпарно, издала в память своего мужа. Арест был наложен по проискам врага покойного, который боялся, что в брошюре о нем говорится неодобрительно. Резолюция комиссии неизвестна.

3)      Президент гражданского  суда в г. Кламси обращает внимание комиссии на то, что в одном печатном произведении «оскорбляется суд», и просит обуздать это «злоупотребление печатью».

4)      Некто Жоссэ просит комиссию обуздать его врага по частной тяжбе, Адана, который издает направленные против него памфлеты. Тут же приложены памфлеты сутяжнического характера, не имеющие никакого отношения ни к чему, кроме этого тяжебного дела.

5)      Дело Легюби, который хотел издать брошюру, касающуюся организации податного дела в Голландии, а заведующий этим делом Сезо задержал брошюру, подействовав на соответствующие власти. Ответ сенаторской комиссии гласил: пусть жалобщик обратится к министру полиции.

6)      Кредитор Шошар жалуется, что ему не позволяют напечатать брошюру, направленную им против своих неисправных должников.

7)      По другому сутяжному  делу на запрос комиссии, почему  не разрешают некоему Фонашону выпустить мемуар, относящийся к его судебному делу, министр полиции ответил, что это сделано по причине напечатания в мемуаре двух «конфиденциальных писем», принадлежащих «частному лицу». Больше ничего комиссия не узнала, но дело на том и кончилось.

8)      Наконец, Дезодоар просит, чтобы сняли арест с последнего тома его «Истории Франции». Запрошенный министр внутренних дел Монталиве указывает, что, во-первых, автор получил зато от министерства как бы компенсацию (indemnité) – 2400 франков, а во-вторых, он, министр, «подробно поговорит об этом деле с кем-либо из членов комиссии... если я буду иметь честь беседовать с ним». Больше ничего об этом деле нет.

После Тильзита строгости относительно печати усиливаются. Окончательно усваивается принцип, что вообще следует поменьше давать известий в газетах о том, что делается в стране. Даже чисто фактические заметки бесполезны: «Зачем осведомлять врагов о том, что я делаю у себя?» – раздраженно осведомляется император у Фуше. Не писать о Моро, эмигрировавшем в Америку, о сношениях англичан с ним, не писать о передвижениях войск, не писать об армии вообще ровно ничего; иногда, напротив, приказ министру полиции заставит все газеты напечатать о Ламбере, что он изменник. Даже раболепнейше-невиннейшие заметки возбуждают неудовольствие. Газеты не должны знать ничего касающегося сановников. «Откуда эти детали в сегодняшних газетах о приеме Коленкура?» – с неудовольствием вопрошает император.

5 февраля 1810 г. Наполеон учредил  должность особого «главного  директора», который должен был  находиться под прямым начальством  министра внутренних дел и  заведовать «всем, что относится  к печатанию и к книжной  торговле». Тем же декретом устанавливалось, что число типографий в Париже  не должно превосходить 60, число  типографий в департаментах тоже  должно быть впредь фиксировано (но точная цифра пока не  приводилась). Министр должен был  решить, какие именно из существующих  типографий должны закрыться; предусмотрительно  указывалось, что владельцы этих  внезапно закрываемых типографий  получат вознаграждение из средств  тех типографий, которые не будут  закрыты. О всякой поступившей  для печатания рукописи тотчас  же должно быть заявлено властям, которые могут воспретить печатание  вовсе или прервать его. Главный  директор может требовать не  только уничтожения отдельных  мест в печатаемой книге, но  и изменений в ней. Кроме того, если печатается нечто, касающееся  вопросов, интересующих то или иное министерство, то это министерство может потребовать рукопись на просмотр (сверх общей цензуры). Не только владельцы типографий, которых выбирает само министерство, но и простые книгопродавцы обязаны (отдельными статьями декрета – ст. 9 и 33) представить доказательства: 1) доброй жизни и нравов и 2) «привязанности к отечеству и государю».

2 феврали 1810 г. в Тюльерийском дворце император подписал новый декрет, в котором объявлялось:

1)      «Типографщики, сохранившиеся  в нашем добром городе Париже, обязаны купить станки типографщиков  уничтоженных» (по-французски это  звучит еще энергичнее: les imprimeurs conservés dans notre bonne ville de Paris sont tenus d'acheter les presses des imprimeurs supprimés);

2)      кроме того, каждый  из «уничтоженных» получит около 4 тысяч франков, каковые суммы  будут взысканы правительством  с шестидесяти «сохранившихся». Главным директором печати был  назначен Порталис, а в подмогу ему – девять «императорских цензоров».

Печать была задавлена окончательно. Тем не менее Порталис счел долгом в особом циркуляре, разосланном во все типографии, обратить внимание на «либеральные и благодетельные взгляды его величества». Циркуляр весьма откровенно поясняет, к чему стремится правительство: ставя типографщиков в полнейшую зависимость от благорасположения министра, Наполеон делает их самыми суровыми цензорами, каких только можно себе представить. В самом деле, даже в прошедшем сквозь все испытания печатном произведении может встретиться нечто, проскользнувшее сквозь все преграды и обличающее зловредный дух. Тогда министр, который может дискреционно определять недостаточность «привязанности к отечеству и государю», закрывает типографию без объяснения причин. Порталис все это и поясняет в корректной форме в параграфе первом своего циркуляра: «Как только типографщик получает из рук автора рукопись, он должен приняться за чтение ее, чтобы убедиться, что она не заключает в себе ничего такого, что могло бы посягать на обязанности подданных относительно государя и на интересы державы. Это предварительное рассмотрение есть своего рода цензура, которую производит типографщик и за которую он должен браться с внутренним сознанием благородства своего положения и важности своих функций. Поэтому он должен, не колеблясь и оставив в стороне всякие корыстные расчеты, отказать в своих услугах по распространению произведения, которое кажется ему опасным». Несмотря на эту смесь суконного канцелярского языка с претензиями на красноречие, основная мысль совершенно ясна. Уже после этой цензуры начинаются мытарства и сношения с цензурой официальной.

Но 1810 году суждено было вообще стать памятным в истории французской печати. Наполеон стоял на вершине могущества и славы, весь континент пред ним преклонялся, и льстецы уверяли его, что одинокий, неукротимый, брошенный всеми союзниками враг – Англия – близок к финансовому краху, следовательно, к гибели. И Наполеон решил покончить с тем чужеродным и ненужным растением, которое он выкорчевывал энергично с самого начала своего правления.

3 августа 1810 г. Наполеон подписал  в Трианоне декрет, которым: 1) разрешал  издавать в каждом департаменте (кроме департамента Сены) лишь  одну газету; 2) ставил эту газету  под власть местного префекта, который мог дискреционно разрешать или воспрещать выход номеров; 3) допускал издание листков объявлений («о движении товаров, о продаже недвижимостей», – заботливо пояснялось в тексте декрета); а также префекты получали право «временно разрешать» выход органов, посвященных исключительно искусствам, науке и литературе. Но и это показалось слишком либеральным. 14 декабря того же 1810 г. Наполеон особым декретом утвердил два выработанных министрами полиции и внутренних дел списка: 1) городов, в которых «окончательно разрешен листок объявлений», – таких счастливых мест оказалось 28 на всю колоссальную Империю (из них очень немного – вне пределов старой Франции: Ахен, Антверпен, Брюссель, Кельн, Рим, Турин); 2) другой список заключал в себе перечень «окончательно разрешенных» в провинции научных и литературных органов; таковых оказалось ровно 20 (считая «Annales des mathématiques», четыре журнала, посвященных земледелию, два медицинских, пять чисто юридических справочников и т.п.).

Департаментские газеты с появлением декрета 3 августа 1810 г. состояли не только под бесконтрольной и безграничной властью местного префекта, но префект даже назначал главного редактора, – и в административный обычай вошло, чтобы редактором был секретарь префектуры, и даже префект указывал, в какой типографии должна печататься местная газета. Но это было лишь половиной дела. Все-таки еще издавалось несколько газет в Париже. И император затребовал новые сведения о печати, – эти его статистические ознакомления никогда не предвещали прессе ничего хорошего.22

Во второй половине 1810 г., по сведениям, представленным Наполеону директором печатного дела и книжной торговли, в Империи существовало 205 периодических изданий. Из них газет, которым было разрешено печатать «политические новости», было 96, газет, посвященных торговым объявлениям и сообщениям, – 81, «судебных» газет – 9, научных журналов – 19. Конечно, подавляющее большинство из этих 96 «политических» газет были департаментские, т.е. редактировавшиеся, как сказано, секретарем префекта, но оставалось все-таки несколько парижских газет. Эти газеты были запуганы, полиция назначала им в главные редакторы своих чиновников, они не смели даже заикнуться о чем-либо «либеральном», – и все-таки Наполеон был недоволен. Он читал между строк и хотел найти там ковы и интриги, хотя там решительно ничего подобного не было и не могло быть.

Первая цель, чтобы нигде в пределах Империи, ни во французских, ни в итальянских, ни в немецких, ни в голландских ее частях, ни в одной газете не встречалось и не могло бы встретиться никаких тайных «козней», намеков, «тайных надежд». «Конечно, никто не посмел бы делать это открыто», но «мы видели, что издатели и редакторы надевают всякие маски, принимают всякие тоны (sic! – E.T. – prendre toutes les masques, emprunter tous les tons) и успевают при помощи этих ухищрений бросить неблагонамеренную мысль. Нужно не просто обуздывать, но раз «навсегда удостовериться в чувствах» редакторов. Недостаточно повиновения по принуждению. Нужно, чтобы можно было рассчитывать на истинную преданность священной особе вашего величества, династии и правительству вашего величества». Вторая цель – бороться с заграничными лжеучениями и, в частности, «распространять в Германии и на севере Европы, посредством наших газет, французские принципы, мнения и дух» (т.е. дух бонапартовского абсолютизма).

По мнению министра полиции, «средства к исполнению – просты и легки». Одно из таких средств – не позволять вовсе парижским газетам перепечатывать что бы то ни было из иностранных газет иначе, как по приказанию министра, который также будет им приказывать опровергать то, что найдет достойным опровержения в иностранных газетах. А главное – осуществить повеление императора: «Ваше величество повелели, чтобы право собственности на «Journal de l'Empire» (он же «Journal des Débats») перешло к верным подданным, на которых во всякое время можно рассчитывать», – оставалось, значит, распространить этот принцип на все другие газеты, отнимать их у одних издателей и передавать другим.

Уже в октябре 1810 г. министр полиции Савари представил императору доклад о «французских газетах», но Наполеон велел дополнить этот доклад всеми деталями, касающимися материального положения газет.

Как только эти детали будут представлены, «я, – заявляет он, – приму одну общую меру, которая упрочит право собственности, поместит ее в надежные руки и, наконец, даст политическому управлению газетой то влияние, которое бы эту собственность обеспечивало». Эта довольно неясная фраза императора скрывает целую программу действий: 1) правительство так или иначе, в той или иной мере желает стать собственником части акций газет, и, 2) окончательно поработив прессу, правительство не будет уже закрывать те органы, которые уцелеют, и собственники газет тогда будут спокойнее за свою собственность. Пока что император начинает с еженедельной газеты «Le Mercure». Он согласен ей помочь денежно, но приказывает изменить программу. Газета должна давать провинции резюме столичных газет за неделю, она же должна еженедельно опровергать английскую прессу – и все это делать «зрело и хладнокровно». Тогда она в провинции сможет конкурировать с ежедневными газетами.

В конце 1810 г. был составлен проект декрета о газетах, издающихся в Париже. Вот некоторые статьи его. «Art. 2: Число газет в Париже, публикующих политические или внутренние (sic!) известия, сводится к трем, начиная с 1 января 1811 г.: «Journal de l'Empire», «Le Publiciste» и «La Gazette de France». Art. 3: в этих газетах впредь не должно быть фельетона... Art. 4: они должны появляться три раза в неделю». Наполеон повелевает, чтобы издавалась лишь одна газета, посвященная торговле, одна по медицине, один листок объявлений, один дамский (модный) журнал.

«Наши министры внутренних дел и полиции представят в пятнадцатидневный срок на наше одобрение все меры, необходимые для соединения уничтоженных газет с сохраненными».

Это любимое наполеоновское выражение, когда речь идет о журналах и газетах: императору, по-видимому, представлялось, что можно «соединять» пять газет в одну, как он устраивал сводную батарею из двух или трех, очень пострадавших в бою.

В 1811 г. дело было завершено: декретами 18 февраля и 17 сентября 1811 г. император просто конфисковал эти уцелевшие четыре газеты, т.е. экспроприировал их у собственников и передал право владения казне и им же самим назначенным «акционерам». Мотивировалась эта экспроприация тем, что ведь не было никогда дано прежним собственникам «концессии» от государя, а между тем такая «концессия» необходима.

Воля Наполеона заменяла и законы, и прецеденты и совершенно избавляла министров от необходимости мотивировать проводимые мероприятия. Правительство помимо всего оказалось, таким образом, отчасти собственником парижских газет. Из 24 акций, из которых составлялся капитал «Journal de l'Empire» (бывший «Journal des Débats»), наиболее читаемой газеты, 8 принадлежали правительству, из 24 акций «Petites Affiches» – тоже 8, из 12 акций «Gazette de France» – 3, из 24 акций «Journal de Paris» – 9. Так обстояло дело в последний отчетный год Империи – в 1813 г. Монопольное положение этих уцелевших газет приносило и этому главному «акционеру», и другим акционерам большие доходы.