Холодная война

ак мы увидим дальше, "Пигмалион"  нуждается  не  в  предисловии,  а  в

продолжении, которым  я и снабдил пьесу в должном  месте.

   Англичане  не уважают  родной  язык  и  упорно  не  желают  учить   детей

говорить на нем. Написание слов у них столь  чудовищно,  что  человеку  не

научиться самому произносить  их. Ни один англичанин  не  откроет  рта  без

того,  чтобы  не  вызвать  к  себе  ненависти  или  презрения  у   другого

англичанина. Немецкий и испанский языки вполне  доступны  иностранцам,  но

английский недоступен даже англичанам. Энергичный энтузиаст-фонетист - вот

кто требуется сейчас Англии в качестве реформатора, потому-то я  и  сделал

такового главным  действующим лицом моей ныне столь  популярной пьесы. Герои

такого толка, тщетно вопиющие в пустыне, уже случались  в последнее  время.

Когда к концу 1870-х  годов я  заинтересовался  этой  темой,  прославленный

Александр Мелвил Бел, изобретатель Наглядной Речи, уже  давно эмигрировал в

Канаду, где сын  его изобрел телефон. Но Александр  Дж.Элис  еще  оставался

лондонским патриархом, его  величественную  голову  прикрывала  неизменная

бархатная шапочка, за что он изысканно извинялся  перед  аудиторией.  Он  и

Тито Пальярдини, еще один ветеран-фонетист, принадлежали к  тем  людям,  к

которым невозможно испытывать неприязнь. Генри  Суит,  тогда  еще  молодой

человек,  отнюдь  не  отличался  присущей  им  мягкостью"  к  обыкновенным

смертным он относился  примерно так же снисходительно, как  Ибсен или Сэмюэл

Батлер. Его талант фонетиста (а на мой взгляд, он лучше  их всех знал  свое

дело) дал бы ему  право  на  высокое  официальное  признание  и,  вероятно,

возможность популяризировать любимую науку, если  бы  не  его  сатанинское

презрение к академическим  должностным лицам и  вообще  ко  всем  тем,  кто

греческий ставил выше фонетики. В те дни, когда в Южном  Кенсингтоне возник

Имперский институт и Джозеф Чемберлен расширял пределы  империи,  я  подбил

как-то раз одного издателя ежемесячного журнала заказать  Суиту  статью  о

значении его  науки  для  Британской  империи.  Присланная  им  статья  не

содержала ничего, кроме  издевательских  нападок  на  профессора  языка  и

литературы,  чью  должность,  по  мнению  Суита,   имел   право   занимать

исключительно специалист по фонетике. Статью печатать было  невозможно  по

причине ее пасквильного характера, и ее пришлось  вернуть  автору,  а  мне

пришлось отказаться от мечты вытащить ее автора на сцену. Когда много  лет

спустя я встретил его  после  долгого  перерыва,  я,  к  удивлению  моему,

увидел, что он ухитрился  из молодого человека  вполне  сносной  наружности

превратить  себя  (по  чистому  пренебрежению)  в  воплощенное   отрицание

Оксфорда и всех его традиций.  Суита,  очевидно,  назло  ему,  втиснули  в

должность  преподавателя   фонетики.   Будущее   фонетики,   возможно,   и

принадлежит его  ученикам - все они молились на него, - но  самого  учителя

ничто не могло примирить  с университетом,  за  который,  пользуясь  святым

правом, он тем не менее  цеплялся,  как  самый  типичный  оксфордец.  Смею

предположить, что  его  записки,  если  он  таковые  после  себя  оставил,

содержат кое-какие  сатиры, которые можно  будет  опубликовать  без  особых

разрушительных последствий  лет этак через пятьдесят. Он, как  мне  кажется,

вовсе не был недоброжелательным, скорее, я бы сказал, наоборот, но  просто

он не выносил  дураков.

   Те, кто его  знал, угадают у меня в III акте  намек  на  изобретенную  им

систему стенографии, с помощью которой он писал  открытки и  которую  можно

изучить по руководству  ценой в четыре шиллинга шесть  пенсов,  выпущенному

Кларендон Пресс. Именно такие открытки, о которых упоминает  миссис Хигинс,

я и получал от Суита. Расшифровав  звук,  который  кокни  передал  бы  как

"зерр", а француз  как "се",  я  затем   писал  Суиту,  требуя  с   некоторой

запальчивостью разъяснить, что именно, черт его подери, он хотел  сказать.

С безграничным презрением к моей тупости Суит отвечал, что  он  не  только

хотел, но и сказал слово "результат" и что ни в  одном из  существующих  на

земле языков нет  другого слова, содержащего этот звук и имеющего  смысл  в

данном контексте. Думать, что менее квалифицированным  смертным  требуются

более подробные  разъяснения - это уже  было  свыше  суитовского  терпения.

Задуман  его  Универсальный  алфавит  был  для  того,   чтобы   безупречно

изображать любой  звук в языке, как гласный, так  и  согласный,  держа  при

этом руку под  любым наиболее удобным углом  и делая самые легкие  и  беглые

движения, какие нужны  для написания не только "м" и  "н",  но  также  "у",

"л", "п"  и "к". Однако неудачная идея  использовать  этот  оригинальный  и

вполне удобочитаемый  алфавит  еще  и  как  стенографию  превратила  его  в

суитовских руках  в  самую  неразборчивую  из  криптограмм.  Первоначальной

задачей  Суита  было  снабдить  исчерпывающим,  аккуратным,  удобочитаемым

шрифтом наш благородный, но плохо экипированный язык.  Но  Суита  увело  в

сторону презрение  к популярной Питменовской системе  стенографии,  которую

он  окрестил  ямографией.  Торжество  Питмена   было   торжеством   умелой

организации  дела:  еженедельная  газета  убеждала  вас  изучать   систему

Питмена; вам предоставлялись  дешевые  пособия  и  сборники  упражнений  и

расшифровки  стенограмм  речей,  а  также  школы,  где  опытные   педагоги

натаскивали вас  до необходимого уровня. Суит же не умел  подобным  образом

организовать  спрос  на  себя.  Его  скорее   можно   уподобить   сивилле,

разорвавшей листы  со своим пророчеством оттого,  что  ее  никто  не  желал

слушать. Учебник  за  четыре  шиллинга  шесть  пенсов,  собственноручно  им

написанный и залитографированный, никогда не  имел  пошлой  рекламы.  Быть

может, однажды его  и подхватит какой-нибудь синдикат и  навяжет  обществу,

как "Таймс" навязал  читателям Британскую Энциклопедию, но до тех пор, пока

этого не  произошло,  его  системе,  безусловно,  не  одержать  верха  над

Питменовской.  За  свою  жизнь  я  купил  три  экземпляра   Суита.   Через

издательство  мне  известно,  что  учебник  его  продолжает  упорно  вести

здоровое затворническое существование. Я овладевал системой Суита  дважды,

в разные периоды  своей жизни,  и,  однако,  эти  вот  строки  записаны  по

системе  Питмена.  Причина  в   том,   что   моя   секретарша   не   умеет

стенографировать  по Суиту, так как волею обстоятельств  обучалась по  школе

Питмена. Вот Суит и нападал в своих речах  на Питмена так  же  тщетно,  как

Терсит на Аяка, и  хотя язвительные нападки, может  статься, и облегчали его

душу, но повальной  моды на Универсальный алфавит не обеспечили.

   Пигмалион-Хигинс  не есть портрет Суита, вся  история с Элизой Дулитл для

Суита была бы невозможна. Но, как вы увидите, в Хигинсе присутствуют черты

Суита. Обладай тот  телосложением и  темпераментом  Хигинса,  он  сумел  бы

поджечь Темзу. Будучи же самим собой, Суит как  профессионал  произвел  на

Европу такое впечатление, что  сравнительная  безвестность  и  непризнание

Оксфордом суитовских заслуг до сих пор остаются загадкой  для  иностранных

специалистов в  этой области. Я  не  виню  Оксфорд,  так  как  считаю,  что

Оксфорд вправе  требовать  от  своих  питомцев  хотя  бы  толики  светской

вежливости (видит  Бог, ничего непомерного нет в  этом требовании!). Хотя  я

хорошо понимаю, как  трудно человеку талантливому, чью  науку недооценивают,

поддерживать безоблачно дружелюбные отношения с теми, кто ее недооценивает

и отводит лучшие места менее важным  дисциплинам  (которые  преподают  без

оригинальности и  подчас не имея должных способностей), все же, коль  скоро

ты изливаешь презрение  и ярость, вряд ли следует ожидать, что  тебя  будут

осыпать почестями.

   О последующих  поколениях фонетистов я  знаю  мало.  Среди  них  высится

поэт-лауреат,  которому,  возможно,   Хигинс   обязан   своим   увлечением

Мильтоном, но и тут  я опять-таки отрицаю всякое портретное сходство.  Если

моя пьеса доведет  до сознания общества, что есть на свете  такой  народ  -

фонетисты и что  они принадлежат в современной  Англии к самым нужным людям,

то она сделала  свое дело.

   Хочу похвастаться:  "Пигмалион"  пользуется  большим   успехом  во  всей

Европе и Северной Америке и даже у себя на родине. Пьеса столь  интенсивно

и нарочито дидактична, и тема ее слывет столь сухой, это  я с  наслаждением

сую ее в нос умникам, которые как попугаи твердят, что искусство ни в коем

случае не  должно  быть  дидактичным.  Она  льет  воду  на  мою  мельницу,

подтверждая, что  искусство иным и быть не должно.

   И в заключение, чтобы подбодрить тех, кого  акцент  лишает  возможности

сделать  служебную  карьеру,  добавлю,  что  перемена,  которую   произвел

профессор Хигинс в  цветочнице, не является чем-то несбыточным  и необычным.

В наш век дочь консьержа, которая играет королеву Испании в "Рюи Блазе"  в

Комеди Франсез, осуществляя  свои честолюбивые мечты, - лишь одна из многих

тысяч (женщин и  мужчин),  отбросивших  родные  диалекты,  как  сбрасывают

старую кожу, и  приобретших  новый  язык.  Но  совершать  превращение  надо

по-научному, иначе  последняя стадия обучения может  оказаться  безнадежнее

первой: честный природный  диалект трущоб вынести куда легче,  чем  попытку

фонетически необученной  личности  подражать  вульгарному  жаргону  членов

гольф-клуба. А я  с сожалением должен признать,  что,  невзирая  на  усилия

нашей Королевской  академии драматического искусства, на сцене нашей до сих

пор слишком  много  поддельного  английского,  заимствованного  именно  из

гольф-клубов,  и  слишком  мало  благородного  английского  языка   Форбса

Робертсона. 
 
 

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ 
 

   Ковент Гарден. 11:15 вечера. Лето.  Проливной  дождь.  Со  всех  сторон

отчаянные гудки  автомобилей. Прохожие бегут к рынку  и к  церкви  св.Павла,

под портиком которой  уже укрылось несколько  человек.  Среди  них  дама  с