Церковная реформа Петра I

Мы полагаем, что точка  зрения Феофана, оформившаяся в русле  современной ему западной науки  о государстве, была искренней, а  не только выражением покорности Петру. Уже в одной из своих первых проповедей, произнесенных им по прибытии в Петербург, по случаю рождения царевича Петра Петровича (28 ноября 1716 г.), Прокопович в присутствии Петра доказывал  преимущества абсолютной монархии и  ее необходимость и целесообразность в светских и церковных делах (отдельным изданием эта «предика» вышла под заглавием «Надежда на добрых и долгих лет российской монархии»). Говорил он и о реформах царя, всячески превознося их. Особую радость царю Феофан доставил своей проповедью в день тезоименитства Екатерины Алексеевны 24 ноября 1717 г. С проповедью 28 ноября 1716 г. внутренне связана и его ставшая знаменитой речь 6 апреля 1718 г. «О власти и чести царской», где он еще резче сформулировал свои воззрения[68].

Проповеди Феофана принесли свои плоды, и Петр отдал ему освободившуюся Псковскую епархию, несмотря на протесты Стефана, обвинявшего Феофана в  том, что он заражен «язвой кальвинскою»[69]. 2 июня 1718 г. Феофан был рукоположен  в епископа Псковского. Эту кафедру  он сохранял вплоть до смерти Петра. Жил  Феофан большей частью в Петербурге, помогая Петру в деле церковного управления. Когда в 1718 г. царь впервые  высказался о необходимости введения коллегиального руководства Церковью, было ясно, что только Феофану Прокоповичу  можно было поручить разработку основ  будущей системы.

§ 3. «Духовный  Регламент» и учреждение Святейшего Синода

а) После смерти последнего патриарха Петр поначалу довольствовался временными мерами, и только с 1718 г., когда победа над шведами стала уже несомненна, он интенсивно занялся реорганизацией государственного и церковного управления. По убеждению Петра, обе эти проблемы были одинаково важны и должны были решаться вместе, причем центральным государственным инстанциям следовало поручить контроль и над Церковью. Такая установка недвусмысленно выражена уже в указе от 2 марта 1717 г., в котором говорится, что «духовный чин» должен подчиняться Правительствующему Сенату. Политика Сената вскоре поставила местоблюстителя патриаршего престола в зависимое положение. После учреждения коллегий (1718–1720), подотчетных Сенату, и реформ местной администрации (1719) определилась новая структура государственного аппарата. Теперь настало время приспособить церковное руководство к государственному механизму, включив первое во второй. Необходимость коллегиального принципа управления Церковью представлялась царю таким же самоочевидным делом, как и подчинение Церкви его царской воле. Тем не менее Петру было ясно, что введение этого порядка выглядело решительным переворотом в глазах духовенства и народа, и потому он желал дать своей реформе мотивированное и доходчивое обоснование[70].

Конфликт с престолонаследником  явился последним поводом к решительным  мерам, предпринятым Петром против оппозиции  духовенства, которая выявилась  в ходе судебного процесса. На первых порах для Петра было важно  создать высшее управление Церкви, чтобы затем заняться повышением образовательного уровня духовенства. Но важно было и то, чтобы именно теперь, в мирное время, когда Петр приступал к осуществлению своей программы реформ, духовенство работало на государство. Поэтому Петр решил не просто реформировать церковное управление посредством официального указа, но, сверх того, еще подкрепить его подробным обоснованием[71].

Когда мысль об отмене патриаршества  у Петра окончательно созрела  и настало время издать законодательный  акт, который разъяснял бы и оправдывал это нововведение, то единственным, кому Петр мог доверить это щекотливое и ответственное дело, оказался молодой  Псковский архиепископ Феофан Прокопович[72]. Феофан был безусловно самым образованным человеком в окружении Петра, а может быть, даже самым образованным русским человеком XVIII в. с универсальными интересами и познаниями в области  истории, богословия, философии и  языкознания[73].[ ]Феофан был европейцем, он «разделял и исповедовал типическую доктрину века, повторял Пуффендорфа, Гроция, Гоббса... Феофан почти веровал  в абсолютность государства... Феофан не то что примыкает, он принадлежит  к протестантской схоластике XVII века... Не будь на Феофановых «трактатах»  имени русского епископа, их автора всего естественнее было бы угадывать  в среде профессоров какого-нибудь протестантского богословского  факультета. Все здесь пронизано  западным духом, воздухом Реформации»,—  пишет один русский богослов[74]. Петру  было важно не только то, что Феофан обладал всеми этими знаниями, была еще одна веская причина доверить именно ему обоснование намеченной перестройки церковного управления: Петр был убежден в преданности  Феофана своим реформам. Феофан понимал  это и выполнил порученное, не жалея  ни сил, ни времени, вложив в дело всего  себя. Он был преданным приверженцем петровских реформ и официальным  апологетом правительственных мер, что проявлялось неоднократно, особенно же в его трактате «Правда воли монаршей». Взгляды Феофана на взаимоотношения  между государством и Церковью целиком  совпадали со взглядами Петра: оба  искали подходящий образец в церковных  установлениях Пруссии и других протестантских стран[75].

Для царя было естественно  поручить написание «Духовного регламента»  Феофану, так же как для Феофана  было естественно ждать такого поручения[76]. Конечно, Петр дал Феофану некоторые  директивы, но в целом содержание «Регламента» отражает церковно-политические воззрения Феофана, тогда как  в стиле виден его ничем  не стесненный темперамент. «Регламент»  был задуман не только как комментарий  к закону, но должен был сам заключать  в себе основной закон церковного управления. Однако эта цель была достигнута лишь частично и далеко не лучшим образом, так как в написанном тексте нет  четких юридических определений  даже структуры и полномочий руководящих  органов[77]. Зато в нем есть элементы, сообщающие ему характер политического  трактата, автор которого не может  скрыть своих личных взглядов (можно  сказать, и взглядов Петра) и своего отношения к различным явлениям церковной жизни прошлого XVII и  начавшегося XVIII столетия. Местами «Регламент»  превращается в обвинительную проповедь  или сатиру. «В «Регламенте» много  желчи. Это книга злая и злобная»[78]. Аргументация автора сугубо рационалистична. У него нет никакого сакрального понятия о Церкви как Теле Христовом. Доводы в пользу коллегиальной системы не могут скрыть того факта, что основной смысл «Регламента» заключается не столько в отмене патриаршества, сколько в революционной перестройке отношений между государством и Церковью. С выходом «Духовного регламента» Русская Церковь становится составной частью государственного устройства, а Святейший Синод — государственным учреждением. Русская Церковь теряет тесную связь с вселенским православием, с которым теперь ее соединяют лишь догматы и обряд. Русский правовед А. Д. Градовский определяет это так: Святейший Правительствующий Синод, называвшийся ранее Духовной коллегией, был учрежден государственным актом, а не церковным — «Духовным регламентом»... По взгляду «Регламента», Синод должен был быть государственным установлением, зависящим от светской власти»[79].

После того как рукопись была представлена царю и им лично  были сделаны некоторые поправки (11 февраля 1720 г.), 23 или 24 февраля «Регламент»  был зачитан в Сенате и подписан царем. 14 февраля 1721 г. учреждение Духовной коллегии было отмечено торжественным  богослужением. Феофан Прокопович произнес проповедь, в которой провозгласил задачей нового «церковного правительства» улучшение церковной и религиозной  жизни русского народа, не вдаваясь в вопрос об отмене патриаршества. К  «гражданским и воинским правителям»  Феофан обратился с просьбой поддержать деятельность «церковного правительства»[80].

В царском манифесте от 25 января 1721 г., составленном Феофаном, наряду с причинами реформы указывается, что «Духовный регламент» является отныне основным законом высшего  церковного управления, причем излагаются причины проведения реформы. Это  делает манифест законодательным актом. «Божиею милостию Мы, Петр Первый, царь и самодержец всероссийский, и прочая, и прочая... между многими по долгу  богоданныя Нам власти попеченьми о  исправлении народа Нашего и прочих подданных Нам государств, посмотря и на духовный чин и видя в нем  много нестроения и великую в  делах его скудость, несуетный  на совести Нашей возымели Мы страх, да не явимся неблагодарны Вышнему, аще  толикая от Него получив благопоспешества во исправлении как воинскаго, так  и гражданскаго чина, пренебрежем  исправление и чина духовнаго. И  когда нелицемерный он Судия воспросит  от Нас ответа о толиком Нам  от Него врученном приставлении, да не будем безответны. Того ради образом  прежних, как в Ветхом, так и  в Новом Завете, благочестивых  царей, восприяв попечение об исправлении  чина духовнаго, а не видя лучшаго  к тому способа, паче соборного правительства. Понеже в единой персоне не без  страсти бывает, к тому ж не наследственная власть, того ради вящше не брегут, уставляем  Духовную коллегию, то есть Духовное соборное правительство, которое по следующем  здесь «Регламенте» имеет всякия духовныя дела во Всероссийской Церкви управлять. И повелеваем всем верным подданным нашим, всякаго чина, духовным и мирским, имети сие за важное и сильное правительство, и у  него крайния дел духовных управы, решения и вершения просить, и  судом его определенным довольствоваться, и указов его слушать во всем под великим за противление и ослушание наказанием, против прочих коллегий. Должна же есть коллегия сия и новыми впредь правилами дополнять «Регламент» свой, яковых правил востребуют разные разных дел случаи. Однако ж делать сие должна коллегия Духовная не без Нашего соизволения. Определяем же в сей Духовной коллегии быть именованным зде членам: единому президенту, двоим вице-президентам, четырем советникам, четырем асессорам. А понеже помянулось в сем «Регламенте» в первой части, седьмом и осьмом пунктах, что президент подлежати имать суду своея братии, сие есть тойжде коллегии, еще бы в чем знатно прегрешил, того ради определяем и голос оному иметь един с прочими равный. Имеют же все члены сея коллегии, при вступлении в свое дело, учинить присягу, или обещание, пред святым Евангелием по приложенной форме присяги.

Под тем подписано Царскаго Величества собственной рукою, Петр.

В Петербурге, 25 января 1721».

Текст присяги: «Аз, нижеименованный, обещаюся и клянуся Всемогущим Богом, пред святым Его Евангелием, что  должен есмь, и по долженству хощу, и  всячески тщатися буду в советах, и судах, и всех делах сего Духовнаго  правительствующаго собрания искать всегда самыя сущия истины и самыя  сущия правды, и действовать вся  по написанным в «Духовном регламенте»  уставам. И аще кия и впредь согласием сего Духовнаго правительства  и соизволением Царскаго Величества определена будут... Клянуся паки Всемогущим Богом, что хощу и должен есмь моему  природному и истинному царю и  государю Петру Первому, всероссийскому самодержцу, и прочая... и Ея Величеству государыне Екатерине Алексеевне верным, добрым и послушным рабом и  подданным быть»[81].

Тотчас после создания Духовной коллегии последняя 14 февраля 1721 г. ходатайствовала перед царем  о своем переименовании в Святейший  Правительствующий Синод, так как  название Духовная коллегия непонятно  народу и может вызвать недоумения во время публичной храмовой молитвы. Царь согласился с этими доводами и одобрил переименование[82]. Печатное издание «Регламента» получило следующий  заголовок: «Духовный регламент», благодатиею  и милосердием Человеколюбца  Бога, тщанием же и повелением Богом  даннаго и Богом умудреннаго  всепресветлейшаго державнейшаго  государя Петра Перваго, императора и самодержца всероссийскаго и прочая, и прочая, и прочая, в святой православной Российской Церкви по соизволению и  приговору всероссийскаго духовнаго  чина и Правительствующаго Сената сочиненный». Детали всего законодательного процесса изложены в конце «Регламента» в  следующих словах: «Сия вся зде  написанная первее сам всероссийский  монарх, Его Царское священнейшее Величество слушать пред собою чтомая, рассуждать же и исправлять благоволил 1720 года, февраля 11-го дня. А потом  по указу Его Величества преосвященныи  архиереи, архимандриты, купно же и  правительствующие сенаторы слушали  же и, рассуждая, исправляли сего ж февраля 23-го дня. То же в утверждение и  в исполнение непреложное, по приписанию рук присутствующих духовных и сенаторских персон, и сам Его Царское Величество своею собственною рукою подписать соизволил».

После заседания Петр отдал  Сенату следующий приказ: «Понеже  вчерась от вас же слышал, что  проект о Духовной коллегии как архиереи, так и вы слушали и приняли  все за благо, того ради надлежит архиереям  и вам оной подписать, которой  и Я потом закреплю. А лучше  два подписать и один оставить здесь, а другой послать для подписания прочим архиереям». Однако распоряжение это было адресовано не местоблюстителю, а Сенату, по указу которого в  мае 1720 г. майор Семен Давыдов  и архимандрит Иона Сальников  собрали подписи епископов всех двенадцати епархий (за исключением  Сибирской из-за ее отдаленности), а  также архимандритов и настоятелей  важнейших монастырей. В инструкции Сената к уполномоченным стояло: «А буде кто подписыватца не станет, и  у того взять на письме за рукою, какой ради притчины оной не подписываетца, чтоб о том показал имянно... и  что у него (уполномоченного.—  Ред.) будет чинитца, о том ему  в Сенат на почте писать по вся  недели». Епископы хорошо представляли себе последствия отказа, и царю не составило труда достигнуть своей  первой цели: высшее русское духовенство  беспрекословно подписало «акт о  капитуляции» Церкви перед государством. «Духовный регламент» заканчивается  подписями Петра I, далее — семи сенаторов, шести митрополитов, одного архиепископа, двенадцати епископов, сорока семи архимандритов, пятнадцати настоятелей  монастырей, пяти иеромонахов; итого  восемьдесят семь подписей духовных лиц[83].

б) Если высшее русское духовенство вынуждено было подчиниться желаниям и повелениям Петра, памятуя о его суровости в деле царевича Алексея, то отношение ко всему этому Восточных православных патриархов было для Петра отнюдь не ясно. Между тем их одобрение имело большое значение из соображений церковно-политических: такое одобрение послужило бы в глазах русского народа и духовенства авторитетной санкцией новоучрежденного Святейшего Синода и усилило бы позицию последнего в борьбе со все ширившимся расколом. Когда в 1589 г. возникло Московское патриаршество, Восточными патриархами оно было признано равночестным остальным Восточным патриархатам, а Русская Церковь — самостоятельной в делах внутреннего управления. Но как часть соборной православной Церкви она не могла быть совершенно независимой от последней. Много позже, в XIX в., историк Церкви А. Н. Муравьев сформулировал суть дела следующим образом: «Обнародовано было сие Соборное правительство (т. е. Святейший Синод.— И. С.) по всей России, но еще требовалось для вечной твердости оного признание прочих Восточных Церквей, дабы ненарушимо было единство кафолической Церкви»[84].

Послание Петра Константинопольскому патриарху Иеремии III (1715–1726) содержит греческий перевод манифеста  от 25 января 1721 г. со значительными изменениями  в тексте. В начале манифеста критические  замечания против патриаршей системы  заменены словами: «По многому здравому разсуждению и совету как с  духовными, так и мирскими чинами государства Нашего, заблагорассудили уставить со властию равнопатриаршескою Духовный Синод, то есть высшее Духовное соборное правительство, для управления Всероссийския государства Нашего Церкви, из достойных духовных особ, как архиереов, так и киновиархов, число довольное». В следующем предложении слово «коллегия» переведено греческим словом «синод», что придает тексту двусмысленность. Конец же манифеста и вовсе другой: «Оному же Духовному Святейшему Синоду определили Мы чрез учиненную инструкцию (подразумевается «Духовный регламент».— И. С.), дабы святую Церковь управляли во всем по догматам святыя православныя кафолическия Церкви греческаго исповедания неотменно, и оныя догматы имели бы за правило непогрешимое своего правления, в чем оные (т. е. члены Синода.— И. С.) и присягою в святей соборной церкви, целованием святаго креста и подписанием саморучным себя обязали. И уповаем, что Ваше Всесвятейшество, яко первый архиерей православныя кафолическия Восточныя Церкви, сие Наше учреждение и сочинение Духовнаго Синода за благо признати изволите, и о том прочим блаженнейшим, Александрийскому, Антиохийскому и Иерусалимскому, патриархом сообщение учините». В заключение говорится, что Святейший Синод будет и впредь держать связь с патриархами по церковным вопросам, после чего Петр добавляет: «В требованиях Ваших всякое снисхождение оказывать обещаем». Эта фраза есть дипломатический намек на то, что патриархи могут и в будущем обращаться к царю за субсидиями, которые они до сих пор получали из Москвы[85].