История развития отечественной криминалистики

Известная непоследовательность Н. А. Селиванова зависит, как нам  кажется, от того, что, оставляя за рамками  определения закономерности работы с доказательствами, он включает в  него закономерности возникновения  доказательств, хотя и их изучение не является самоцелью науки, а необходимо для того же, для чего необходимо и изучение закономерностей работы с доказательствами, то есть для  разработки и совершенствования  криминалистических средств, приемов  и методик, на чем и делается упор в нашем определении (“...и основанных на них средствах и методах  судебного исследования и предотвращения преступлений”). При этом, как мы уже неоднократно отмечали, речь идет именно о тех закономерностях  работы с доказательствами, которые  изучаются криминалистикой, а не смежными с ней науками. Определение  предмета науки не может содержать  детального перечня закономерностей, из которого были бы видны их принадлежность именно предмету науки криминалистики, а не других наук, или криминалистический аспект их изучения. Это было бы уже  не определение, а развернутое объяснение предмета науки, которое дается при  комментировании определения, как  это делает и Н. А. Селиванов в  отношении терминов “собирание”  и “использование” доказательств.

Вызывает сомнение трактовка Н. А. Селивановым понятия  “испольование доказательств”.

Формулировка понятия  использования доказательств как  этапа доказывания была предложена нами еще в 1967 г.[103]. С нашей точки  зрения, использование доказательств  не совпадает с их исследованием  и оценкой и не охватывает содержания этих этапов доказывания. Использоваться могут лишь уже исследованные  и оцененные доказательства.

Наконец, Н. А. Селиванов  ограничивает сферу применения средств  и методов криминалистики расследованием и предупреждением преступлений, хотя термин “использование доказательств” в его же трактовке предполагает оперирование ими для обоснования  судебных приговоров. Из последнего вытекает, что если криминалистика -- наука  об общих методах, технике, тактике  не только собирания, но и использования  доказательств, то в ее сферу должно включаться и судебное следствие. Налицо, таким образом, некоторое противоречие в определении.

В 1978 г. А. А. Эйсман согласился с нами в вопросе о  необходимости “включения в понятие  предмета науки криминалистики указания именно на закономерности как объекты  познания”[104], сделав вывод, что предметом  науки выступает “совокупность  всех объектов, на которые направлена познавательная деятельность, и всех разработок, конструкций, программ, технологий, являющихся продукцией науки, ориентированных  на достижение практических целей”[105]. В качестве объектов изучения криминалистики он назвал взаимосвязи и взаимодействия материальных объектов (сфера криминалистической техники) и взаимодействия и отношения  людей (сфера тактики и частной  методики)[106].

Если оставить в  стороне вызывающее некоторые сомнения распределение объектов познания между  разделами криминалистической науки, то можно констатировать известную  близость наших концепций предмета. Различие заключается в том, что  А. А. Эйсман включает в предмет не только объекты познания. На это  обратил внимание и Ю. И. Краснобаев, заметив, что в изложении А. А. Эйсмана “представлен не предмет  исследования криминалистики, а во многом сама эта наука, ее содержание”[107].

Г. А. Матусовский  пошел по пути не формулирования, а  описания предмета криминалистики. По его мнению, “криминалистика осваивает (надо полагать, изучает, познает -- Р. Б.) специфические закономерности возникновения  следов преступления (процесса следообразования); закономерности эффективной деятельности по применению методов, приемов, средств  обнаружения, фиксации, изъятия и  исследования следов преступления как  судебных доказательств, осуществляемых в целях выявления, раскрытия, расследования  и предупреждения преступлений, судебного  рассмотрения уголовных дел, закономерности развития криминалистики как юридической  науки и учебной дисциплины”[108]. В этом описании предмета отсутствует  указание на то, что криминалистика изучает средства и методы судебного  исследования, разрабатываемые на основе познания перечисленных закономерностей, зато есть указание на закономерности развития науки. Поскольку и то и  другое уже было объектом нашего рассмотрения, мы не будем здесь останавливаться  вновь на этих вопросах.

В своих работах  мы неоднократно отмечали, что при  упоминании закономерностей возникновения  доказательств имеем в виду, строго говоря, возникновение не доказательств, а тех фактических данных, которые  впоследствии в установленном законом  порядке будут признаны доказательствами. Однако оппоненты в большинстве  случаев наш комментарий во внимание не принимали. По этому поводу В. Г. Танасевич  указал, что возражения оппонентов снялись бы “довольно легко, стоило бы автору вместо термина “доказательства” употребить выражение “фактические данные”[109]. Его поддержал В. И. Гончаренко: “Какой смысл, -- спрашивал он, -- пользоваться условными терминами, вызывающими  неразбериху и ненужные споры, когда  можно легко избежать этого, введя  в научный обиход термин, соответствующий  отражаемому их содержанию”[110]. Отказавшись  от употребления термина “доказательство”, он сформулировал определение предмета криминалистики следующим образом: “Советская криминалистика -- это наука  о закономерностях возникновения  информации о преступлении, системе  технических средств, тактических  приемов и методик собирания, исследования и использования этой информации в целях наиболее эффективного осуществления борьбы с преступностью”[111].

Это определение, на наш взгляд, носит компилятивный  характер. Автор попытался объединить в нем определения Ф. Ю. Бердичевского  и Н. А. Селиванова. Нам представляется, что это определение страдает существенными дефектами.

Во-первых, исключив из определения всякое упоминание о  доказательствах и закономерностях  работы с ними, В. И. Гончаренко тем  самым практически “снял” границу  между криминалистикой и теорией  оперативно-розыскной деятельности, которая имеет дело только с информацией  о преступлении, но, не с доказательствами.

Во-вторых, исключив из определения упоминания о доказательствах, В. И. Гончаренко затушевывает юридическую  сторону природы криминалистики. Это определение можно отнести  к предметам ряда неюридических  наук, чьи данные используются в  борьбе с преступностью.

В-третьих, исключив из определения указания на закономерности собирания, исследования, оценки и использования  доказательств, на познании которых  и основываются средства, приемы и  методики работы с доказательствами, В. И. Гончаренко оставляет нерешенным вопрос о том, на чем основываются эти средства, приемы и методики. В этой части определение В. И. Гончаренко возвращает нас к традиционному  определению предмета криминалистики, но на наш взгляд, по указанным основаниям, в ухудшенном его варианте.

В 1979 и 1980 г. интересные соображения о предмете криминалистики, заслуживающие серьезного внимания, высказал В. А. Образцов. По его мнению, Ф. Ю. Бердичевский, модифицируя наше определение предмета, правильно  заменяет термин “доказательства”, расширяя указание на задачи криминалистики и  круг познаваемых ею объектов, исключает  из нашего определения упоминание о  закономерностях собирания и  исследования доказательств[112]. Последнее  В. А. Образцов аргументирует тем, что  “собирание и использование информации о совершенных или готовящихся  преступлениях, на какой бы основе и  каким бы из правоохранительных органов  ни осуществлялись, не являются, если так  можно сказать, творчеством, свободным  от норм и правил. Эта деятельность, как известно, жестко регулируется процессуальным законом и другими  подзаконными актами. В то же время  широкое применение в ней находят  рекомендации, разрабатываемые самой  криминалистической наукой, которые, как  и нормативные предписания, отражают закономерности объективной действительности”[113].

Резюмируя эти рассуждения, В. А. Образцов предложил считать, что  “советская криминалистика изучает  закономерные особенности преступлений и некоторых других связанных  с ними явлений, а также закономерные особенности возникающей в результате их отражения информации и на основе их познания разрабатывает средства, приемы и методы собирания и использования  указанной информации в процессе выявления, раскрытия, пресечения и  предупреждения преступлений”[114].

Эта формулировка, несомненно, дает пищу для размышлений, хотя и она, на наш взгляд, необоснованно  исключает из определения предмета криминалистики закономерности работы с доказательствами.

В 1980 г. И. Ф. Пантелеев  сформулировал свою концепцию предмета криминалистики. Вкратце она заключалась  в следующем.

1. Предложенные  определения криминалистики как  науки о расследовании преступлений  или науки о закономерностях  возникновения, собирания, исследования, оценки и использования доказательств  неизбежно затушевывают четкие  границы между предметом науки  уголовного процесса и предметом  криминалистики, выражают попытку  оторвать доказательственное право  от предмета науки уголовного  процесса[115].

2. “Учитывая, что  расследование преступлений -- категория  уголовно-процессуальная, определение  криминалистики как науки о  расследовании логично приводит  к неверному выводу о том,  что криминалистика процессуальная  наука. Таким образом, затушевывается  грань между криминалистикой  и наукой уголовного процесса, криминалистика утрачивает свою  научную самостоятельность и  превращается в специальную (особенную)  часть курса уголовного процесса”[116].

3. “Определение  криминалистики как науки о  расследовании и предупреждении  преступлений неизбежно предполагает (и это наблюдается особенно  в последнее время) отнесение  к предмету криминалистики не  только уголовно-процессуальных, но  и уголовно-правовых и криминологических  проблем”[117].

4. “Криминалистика  учит не тому, как расследовать  преступления, а тому, как их раскрывать. В этой своей роли, она обслуживает  и уголовное судопроизводство  и оперативно-розыскную деятельность  органов государства, наделенных  этой функцией”[118].

5. Раскрытие преступлений  может осуществляться как оперативно-розыскным,  так и процессуальным путем.  “Криминалистика является наукой  о раскрытии преступлений”[119].

Что касается первого  из приведенных положений рассматриваемой  концепции, то следует заметить, что  оно далеко не ново. Обвинение в  затушевывании границ между криминалистикой  и уголовным процессом постоянно  выдвигалось против всякого определения  предмета криминалистики на всем протяжении истории вопроса. Поскольку мы уже  достаточно подробно останавливались  на этом, нет необходимости вновь  опровергать это обвинение. Заметим  лишь, что раскрытие преступления с равным правом можно считать  процессуальной категорией, поскольку, как указывает сам И. Ф. Пантелеев, раскрытие может осуществляться в форме уголовно-процессуальной деятельности.

Отнесение к предмету криминалистики уголовно-правовых и  криминологических проблем существует лишь в представлении И. Ф. Пантелеева. Ни одно из предложенных определений  криминалистики не затрагивает проблем  уголовного права. Что же касается проблематики предупреждения преступлений, то в  литературе неоднократно подчеркивалось, что к предмету криминалистики относится  разработка лишь узкого круга чисто  криминалистических, преимущественно  технических средств предупреждения преступлений. Ни о каком посягательстве на криминологию здесь не может быть и речи.

Неверным представляется и мнение о том, что криминалистика “обслуживает” оперативно-розыскную  деятельность. Теория оперативно-розыскной  деятельности использует данные криминалистики, как и данные других наук, например, экономического анализа, уголовной  статистики и др., точно так же, как криминалистика, в свою очередь, использует данные теории оперативно-розыскной  деятельности, судебной медицины или  автотехники. Здесь нет “обслуживания”, а налицо обычный процесс использования  одной наукой данных другой или других областей научного знания, обычный  процесс взаимопроникновения наук. Если же говорить о практической деятельности, то ее всегда “обслуживают” многие науки, и криминалистика не является монополистом в “обслуживании” оперативно-розыскной, как, кстати, и уголовно- процессуальной деятельности.

И наконец, главное: является ли криминалистика наукой не о расследовании, а о раскрытии  преступлений?[120]

Нам кажется, что  этот вопрос лишен практического  смысла. Если, по И. Ф. Пантелееву, раскрытие  преступления возможно в форме уголовно-процессуальной деятельности, то криминалистику с  равным успехом можно было бы называть наукой не о раскрытии, а о расследовании  преступлений, ибо раскрытие в  этом случае и осуществляется путем  расследования. Если же раскрытие осуществляется в форме оперативно-розыскной  деятельности, то здесь должна идти речь не о криминалистике, а о  теории оперативно-розыскной деятельности, которая, по словам И. Ф. Пантелеева, “выделилась  и оформилась в самостоятельную  научную дисциплину”[121].

В том, что указанный  вопрос лишен практического смысла и что с концепцией “новой криминалистики”  ничего не вышло, нас убеждают дальнейшие рассуждения И. Ф. Пантелеева. Он указывает, что криминалистика изучает криминальную практику, следственную практику (организацию  и планирование расследования, выдвижение следственных версий, применение тактических  приемов следственных действий и  т. п.), практику применения данных естественных, технических и общественных наук, в том числе экспертную практику, для раскрытия преступлений. А  разрабатывает криминалистика на этой основе рекомендации о применении естественнонаучных методов и технических средств  в раскрытии преступлений, общие  тактические рекомендации об организации  и планировании расследования, тактику  следственных действий, методику расследования  отдельных видов преступлений[122]. И состоит эта “новая криминалистика”, как оказывается, из “старых” частей: методологии, криминалистической техники, следственной тактики и методики расследования преступлений. Спрашивается, стоило ли провозглашать “науку о  раскрытии преступлений”[123], если на деле она оказывается старой знакомой -- “наукой о расследовании преступлений?”