Скоморошество в средневековой руси

Небыличные  мотивы образуют некоторые ритмичные  и рифмованные докучные сказки: «Жили  да были баран да овца, Поставили  на кочку стожок сенца. Поглядели  — неладно! — Опять с конца».

Имеются тексты со скоморошьей установкой на истолкование действий и поступков героев.  В особенности это касается мотивов хмельного «пития». Так, Савченко видит влияние скоморохов в трактовке отдельных образов северной сказки: Пастух идет к морю, где ждет царевна, обреченная   на   съедение   змею,   и   рассуждает:    «Царевну   змей   съел, а платье никуда не дел — мне на пропой годится». Наградой за подвиги герою  дается,  по  его  просьбе,  разрешение  пить  беспошлинно  по  всем кабакам.    Иногда   пьяница   оказывается   героем   целой   сказки,   таков «Ивашко, белая рубашка, горький пьяница».  Богатство  сказочной традиции в  местах,  отмеченных  пребыванием   там   в   разные   исторические   периоды   скоморохов,   подтверждает гипотезы о  их участии в  сюжетосложении  и выработке  формульности сказки.  Запреты на профессию вынудили скоморохов  «разбрестись по различным отдаленным углам Руси»; быть может, в связи с этим стоит также богатство былинного предания и обилие прекрасных сказок, обнаруженных здесь. Осевши,  скоморохи, естественно,  передали и  свои запасы окружавшим их крестьянам, самым даровитым и талантливым, ибо хорошим сказочником может быть далеко не всякий заурядный человек.

Несмотря  на этот, почти столетие существующий взгляд на скоморохов не  только как  на исполнителей,  но и творцов  сказочных  форм, нет ни одной  специальной работы, посвященной  изучению данного вопроса. Главная    причина    неисследованности    влияния    скоморохов    на сказку — трудность получения  необходимых данных. Следы художественного присутствия скоморохов растворяются со временем и исчезают уже к концу  XVIII—началу XIX века,  когда,  по  мнению  исследователей, сказка не только остановилась в своем развитии, но и начала утрачивать каноническую стройность сюжетов, традиционную чеканность формул, ритмическую повествовательную основу. С постепенной утратой и забыванием   технических   приемов   сказывания   начинается   размывание стилистических   средств,   укорачивание   формул   и   исчезновение   их   из  устного фонда народного слова.  Последние публикации новых записей   сказок отличаются бедностью языка и образности, полным отсутствием   сказочных формул.

Конечно, полностью учесть накопленный сказочный  материал исследователю трудно: он не всегда доступен и необозримо велик. Между тем именно в случайно пропущенном тексте могут сохраняться существенные элементы повествования для выводов по такой сложной теме, как «скоморохи и сказка».

Вопрос  об отражении в сказке образа скомороха  имеет свои трудности. Пожалуй, главная  из них даже не огромный объем материала, а то, что слово «скоморох» после  запретительных грамот вытеснялось; исчезал, размывался и образ скомороха. Как  станет ясно из дальнейшего, это понятие заменялось другими, не всегда близкими по смыслу: «бес», «шут», «колдун», «старец», «странник», наконец, «солдат». Соответственно менялся и текст. Лишь немногие сказки из районов Севера, Урала и Поволжья сохранили и образ скомороха, и само понятие. Тем не менее, следы былого присутствия скоморохов в сказке прослеживаются иногда в отдельных фрагментах.

 В древности скоморохи совмещали в одном лице игреца и певца, плясуна и гудца. Со временем в среде скоморохов произошла дифференциация по профессиональному признаку (гусляры, дудари, сопельники, гудочники, домрачеи и пр.).

Народным  музыкальным инструментам далекого прошлого в сказках уделяется  много внимания. Их звучание необычно, оно всегда волшебное, дивное, божественно прекрасное. В такой оценке сохраняются следы сакрального отношения к музыке, уцелевшего от времени, когда сами инструменты считались священными и запретными. Известно, что такие инструменты изготовлялись иногда даже из человеческих костей. В сказках есть примеры того, что струны делаются из человеческих жил.

С изменением характера общественных отношений  изменилось и отношение к музыке, зазвучавшей на празднествах, игрищах и свадьбах. В сказках музыкальные инструменты изображаются всегда как предметы волшебные. Это «чудесный» рожок, «чудесная» скрипка, игра которой восхищает даже черта в аду; «райская», «говорящая», «волшебная» дудочка вызывает таинственное существо «Сам — с локоть», поет, выговаривая слова, обличает виновников злодеяния. Ее срезают из тростинки купцы, бурлаки, мужики, пастушок либо овчары, вытеснившие скоморохов, когда-то восстанавливавших справедливость.

Гусли в  сказках — «чудо чудное, диво дивное» и называются «гусли-самопевцы», «самогуды», они сами «пляшут, сами пить подают». В польском языке слово  «гусли» и производные от него, по замечанию И. Д. Беляева имели  значение колдовского действия. Эпитет «самогуды» образован, возможно, от слова «гудок» (старинный смычковый инструмент). Упоминаются в сказках сказочный рог и трубы. В рог трубят богатыри, вызывая несчетную силу войска. Трубы употребляли на свадьбах, отсюда устойчивый образ трубы в свадебных песнях: «Затруби, трубонька, затруби, золоченая» или «Затрубили трубоньки рано по заре, Заплакала Анна по русой косе».

Музыканты в народных сказках — удачливые, талантливые умельцы. Их игра необыкновенна, все живое принимается плясать: и люди, и животные, и предметы, даже стадо свиней. На   такую   оценку   музыки   и   музыкальных   инструментов   несомненно влияло мастерское исполнение скоморохов-профессионалов. Владеют в сказке этими волшебно звучащими инструментами загадочные персонажи, преимущественно старики  странного вида.  Они-то и награждают ими героя сказки. Внешний вид  старика напоминает изображения  скоморохов раннего средневековья  в их рогатых шутовских колпаках с бубенчиками.

Сказочники, и в особенности сами скоморохи, не только допускали вторжение действительности в сказку, но и перелицовывали традиционные мотивы, так что возникал новый смысл и звучание. Такова уникальная сказка «Веселой», известная только в русской традиции, где соединены известные мотивы: союз человека и животных; подкарауливание ночного вора.

Центральный мотив — приготовление пива в  озере — из анекдотов о дураках. Им замысел не удается, а Веселому по особой сказочной логике удалось, и пиво заваривается. Начало сказки лаконично сообщает о нелегком положении скомороха: «Жил-был Веселой. Все он гулял везде по селам. Всё на нево говорят, што бы где ни потерялось, а он сном этого дела не знает. Берет себе скрыпочку, идет путем-дорогой». Передана обстановка, в которой находились поздние скоморохи, преследуемые и утрачивающие доверие народа. Волк и медведь напрашиваются к Веселому в товарищи, и все трое бредут лесной дорогой. Увидев возы с толокном, бурей опрокинутые в озеро, они натаскали хмелю, заварили пиво, стали поживать да пиво попивать, а когда стало оно по ночам убывать, то укараулил вора Веселой: «Отправился со своей скрипочкой, становится к сосне. Подходит баба-яга... сбрасывает ведра, коромысло с себя, давай уезживать-плясать». Сказка, видимо, местного происхождения (образ «вятских» мужиков с возами толокна).

2.4. Скоморохи – актеры

Игра  на музыкальных инструментах, песни  и пляски естественно роднятся и связываются с обычаем переряживания, народного маскарада. Последний обычай ведет свое начало из древнейших времен. Обрядное переодевание мужчин в женщин и женщин в мужчин известно было уже у древних семитов, вызывало порицание уже в книгах Ветхого завета; обрядное переряживание и в древнем греко-римском мире составляло непременную принадлежность празднеств, отправлявшихся в честь Диониса, Либера, Сатурна; обычай в пору святок надевать на лица маски и рядиться в разные костюмы и звериные и иные чудовищные образы, издавна распространился и глубоко укоренился и в народном обиходе обитателей средней и северной Европы: «Не пустота ли и не безумiе ли, — восклицает в V в. после Р. Хр. Максим Турский, — все, что въ эти дни (январских календ) совершается, когда мужчина, скрывши крепость своихъ силъ, всего себя превращаеть въ женщину, и такъ старается выдержать принятый видь и въ походкt, и во всемъ поведенiи, что какъ будто ему жаль, что онъ мужчина? Не пустота ли и не безумiе ли, когда созданные Богомъ люди превращаютъ себя то въ скотовъ, то въ дикихъ звърей, то въ какiя либо чудовища?» Подобно тому, в 62-м правиле Трульского собора читаем: «Никакому мужу не одеватися въ женскую одежду, ни жене въ одежду мужу свойственную: не носите личинь комическихъ или сатирическихъ или трагическихъ». Сетования духовных писателей, в поучениях и проповедях обличавших народные маскарадные игры, неустанно, но безуспешно раздавались в течение многих веков.  Народ не отставал от своих исконных привычек, от любимых святочных увеселений, естественно притянувших к себе деятельность скоморохов. Ряжение и маски были в ходу как у наших скоморохов, так и у западных потешников-жонглеров, сделавшихся в указанных увеселениях народных главными действующими лицами. И те и другие одевались в разные наряды, в которых исполняли род интермедий, бытовых   сцен;   наряжались   в   звериные   образы,   надевали личины,   подвязывали  бороды,   вместо  личин,   иногда  окрашивали  себе   лица   (на   западе)   или   чернили   их   сажей   (в Византии) . Самое имя «скоморох», вероятно, находится в связи с ряжением, маской: ср. арабское maskhrai = смех, насмешка,  глум;   на  западе слово  это получило  значение:  буффон, потешник; маскара (серб., хорват., малорусе.), отсюда и машкара (русс.). Перестановка букв, в особенности в иноземных словах, явление обычное, например, лира в Малой Руси нередко называется рыли или рели, накрачеи (играющие на накрах) в старину нередко назывались   наркачеями, гусли   яворовыя   обыкновенно в былинах именуются яровчатыми, глина   в некоторых местах Псковской губернии народом называется гнила, так и   маскарас легко могло в устах русскаго народа превратиться в   скамарас   и обруситься в форму скомрах    или   скоморох.

Письменные  свидетельства о русских народных маскарадах восходят до XI или XII века. Нестор, говоря о народных увеселениях, перечисляет главные их атрибуты: трубы, гусли, скоморохов и русальи. Под именем русалий должно понимать игры, сопряженные маскарадом. Маски, которые надевали на свои лица скоморохи и вообще ряженые, носили в России разные названия: личины, обличил, наличники (в смысле масок, надеваемых на лицо), хари (вероятно, в смысле масок, надеваемых на голову),   скураты    (scurra [латин.] = шут), машкары и т. п. Обычай надевать на себя личины очевидно западного происхождения: «Наличники, яко же въ странахь Латинскихъ зле обыкоша, творять, различный лица себе претворяюще», — говорится в Номоканоне,  напечатанном в Киеве в 1624 г. В Кормчей (рукоп.  XIII  в.)   маски называются  «обличьями  игрець ликъственникь», личинами игроков, комедиантов, скоморохов.   Царь  Иоанн  Грозный  во  время  разнузданных пиров своих любил маскироваться и плясать вместе со скоморохами: «Упившись началъ со   скоморохами въ машкарахь   плясати и сущiе пирующiе съ нимъ», — пишет князь Курбский, и далее рассказывает, как царь понуждал к тому и князя Репнина, «глаголюще: «Веселись и играй съ нами!» и взявши машкару (по другому списку — личину), класти началь на лицо его». Древние языческие народные обычаи, известные праздничные дни, именно в пору зимнего поворота солнца, которой соответствуют рождественские святки, водить животных,  снабженных  символическим значением   (коня или кобылицу, козла или козу, медведя и т. п.), в руках скоморохов превратились в  маскарадные игры:  они  изображали  козла или козу, «бесовскую кобылку», медведя и т. п. В одной из дополнительных статей к Судебнику (1636 г.) приказывается, чтобы (на святках) с кобылками не ходили и на игрища мирские люди не сходились. Об этих кобылках упоминается и в других свидетельствах: в грамоте царя Алексея Михайловича (1648 г.), в указе патриарха Иоакима (1684 г). Современные нам святочные народные маскарады могут служить к пополнению картины старинных скоморошеских переряживаний. «В Новгороде, — пишет Снегирев, — святки известны под именем окрутников, которые со второго дня праздника Р. Хр. до Богоявления наряженные ходят по городу в те дома, где в знак приглашения ставятся на окнах зажженные свечи, и тешат хозяев шутками, карикатурными представлениями, песнями и плясками. В Тихвине о святках снаряжается большая лодка, которая ставится на несколько саней и по улицам везется множеством лошадей, на коих сидят верхом окрутники. Сию лодку занимают под разноцветными флагами святочники в разных личинах и нарядах... Во время поезда они поют, играют на разных инструментах и выкидывают разные штуки. Толпы народа провожают их, а зажиточные граждане потчуют их вином и кушаньем». Для святочного наряда народ прибегает к самым простым уборам, по большей части употребляется в дело вывороченный тулуп и длинная льняная борода; наряжаются охотно в звериные образы: быками, баранами, козлами, лисицами, медведями и т. п., наряжаются Бабой-Ягой (ведьмой) или чертями. Представляющий черта натягивает на себя что-нибудь косматое, лицо обмазывает сажею, к голове приставляет рога, а в зубы берет горячий уголь. В таких нарядах окрутники бегают по улицам шумными вереницами, пляшут и кривляются, распевают громкие песни и бьют в тазы, заслонки и бубны. Слово окрутник производится от крутить, которое от первоначального значения: завивать, плести — перешло к определению понятий одевать, наряжать. В таком же смысле и родственные слова: крута (=наряд), накрутиться (=нарядиться) употребляются и в былинах, например: «крута каличья», «накрутился   молодецъ    скоморошиной».

Народные  маскарады не ограничивались зимней порой, но имели место и весною, около времени наших Троицких святок, которые у западных и отчасти  у южных славян именуются русальными святками или русалиями, а у русских  непосредственно следуют за праздником воскресения русалки.  В России, вероятно, как остаток древнего русального маскарада, в некоторых местах сохранился обычай в Духов день или перед  Петровским заговеньем водить так называемую «русалку», в образе лошади, которую  изображают ребята, покрытые пологом. Еще недавно, кроме того, существовал, а может быть и ныне еще существует, в Белгороде следующий обычай: в праздник Пятидесятницы женщину  переодевают в безобразный мужской  костюм, а мужчину — в женский, и таким образом водят три  дня по городу с песнями и плясками. Словом, мы видим, что издревле в  разных местах весеннее    «русальное»    торжество    ознаменовывалось    переряживанием и плясками, самое  же слово «русалии» обобщилось и  стало применяться к   народным  игрищам, сопряженным с большими праздниками вообще, без различия специального, характера этих  игрищ.

2.5. Скоморохи – дрессировщики  зверей

К числу  наиболее любимых и распространенных в старину в России забав принадлежала потеха медвежья. Медведей, которыми так  изобиловали обширные леса, покрывавшие  русскую землю, исстари ловили и содержали для разных потешных целей: забавлялись медвежьей травлей (травили пойманных медведей собаками, иногда же травили людей медведями), медвежьим боем (спускались для борьбы медведи между собой, чаще же боролись с медведем люди), наконец — медвежьей комедией. Медвежья комедия заключалась в представлениях, дававшихся учеными медведями, а именно: в пляске их, в подражании ими разным действиям человека, в исполнении разных гимнастических упражнений и т. п. Все это составляло, по выражению Забелина, собравшего обильный материал по всем трем статьям названной потехи, довольно разнообразный и очень занимательный спектакль для тогдашнего общества, вполне заменявший ему наше театральное зрелище. Как всякая игра, так и медвежья комедия привлекла к себе участие скоморохов, сопровождавших медвежьи представления игрой на музыкальных инструментах. По свидетельству 2-й Новгородской; летописи, в 1571 г. в разных городах и селах набирались для царской потехи, медведи и скоморохи. Олеарий упоминает о волынщиках, игравших под пляску медведей при дворе Иоанна Грозного. Кроме известий о медвежьих потехах царских, имеем разные сведения о том, что подобные забавы распространены были и в народе, как в России, так и в Литве. Вундерер, описывая великое княжество литовское в 1590 г., говорит, что жители его в особенности держат много медведей, которых обучают играм, борьбе, пляскам, верчению мельниц, черпанию воды, ловле рыбы, и прибавляет, что и в Москве, и в Лифляндии есть медведи, которые, подобно матросам, лазят вверх и вниз по мачтовым столбам. Севастьян Клёнович (ум. 1602 г.) в своей «Роксолании» упоминает, между прочим, о русских медведчиках XVI века и искусстве обучаемых ими медведей: по его словам, последние умеют под сиплый звук дудки ударять в такт в ладони, вставать (на дыбы), по приказанию вожака, с обращенным к небу лицом, подражать непристойным пляскам народной толпы и т. п. Михалон Литвин говорит, что «крестьяне, оставив поле, идут в шинки и пируют там дни и ночи, заставляя ученых медведей увеселять себя пляскою под волынку». По свидетельству Ригельмана, литвяки медведей ученых по городам водят и на трубах при этом играют. О медведчиках и их вожаках неоднократно говорится и в разных русских памятниках: 1) вставши на дыбы, присутствующим в землю кланяются, и до тех пор не встают, пока им приказано не будет; 2) показывают, как хмель вьется; 3) на задних ногах танцуют; 4) подражают судьям, как они сидят за судейским столом; 5) натягивают и стреляют, употребляя палку, будто бы из лука; 6) борются; 7) вставши на задние ноги и воткнувши между оных палку, ездят так, как малые ребята; 8) берут палку на плечо, и с оною маршируют, подражая учащимся ружьем солдатам; 9) задними ногами перебрасываются через цепь;  10)  ходят как карлы престарелые, и как хромые ногу таскают; 11) как лежанка без рук и без ног лежит и одну голову показывает; 12) как сельские девки смотрятся в зеркало и прикрываются от своих женихов; 13) как малые ребята горох крадут и ползают, где сухо, на брюхе,   а   где мокро,   на  коленях,   выкравши  же   валяются; 14) показывают, как мать детей родных холит, и как мачеха пасынков убирает; 15) как жена милого мужа приголубливает; 16) порох из глазу вычищают с удивительной бережливостью; 17)  с неменьшей осторожностью и табак у хозяина из губы вынимают; 18) как теща зятя подчивала, блины пекла и угоревши повалилась; 19) допускают каждого на себя садиться и ездить без малейшего сопротивления; 20) кто похочет, подают тотчас лапу;  21)   подают  шляпу хозяину,  и барабан,   когда козой играют; 22) кто поднесет пиво или вино, с учтивостью принимают и, выпивши, посуду назад отдавая кланяются. Хозяин при каждом из вышеупомянутых действий сказывает замысловатые  и  смешные  приговорки,  которые тем  приятнее, чем больше сельской простоты в себе заключают.