Шумерская культура

 

Зло удаляется в заклинании потому, что оно столкнулось с  образцом совершенной сакральной значимости. Обычной ситуативной формулы «Как... так и...» здесь нет, но она присутствует в структуре текста: первая часть — указание на возникшее препятствие, угрожающее абсолютной целостности и чистоте; вторая — противопоставленный ему идеальный сакральный объект, несущий в себе всю полноту и целостность мира; третья — заклятие сакрального объекта; четвертая — удаление нечистого от одного присутствия в мире такой абсолютной чистоты. Действенность целостного и чистого заключена сперва в его бытии, а затем уже в обрядовом заклятии.

 

Из архива Абу-Салябиха (современное название городка близ Ниппура, шумерское имя которого неизвестно) дошли храмовые гимны, также очень короткие, содержащие только название храма, имя его бога, некоторые эпитеты храма и формулу хвалы. Самым пространным в этой серии было славословие ниппурскому храму Экур, открывающее весь перечень гимнов:

 

 

 

 

 

Среди памятников словесности, найденных в Шуруппаке и Абу-Салябихе, примерно треть составляют тексты, записанные шифрованным письмом, причем это не только заклинания или гимны, но и некоторые административные перечни имен. В шумерологии шифрованная клинопись получила название UD.GAL.NUN-орфографии. В 1984 году М. Креберником был опубликован небольшой словарь знаков шумерской криптографии, начинавшийся словами:

 

UD = dingir 'бог'

 

GAL = En

 

NUN = lil2

 

Вместе получается «бог Энлиль». Отсюда и такое название орфографии14.

 

Среди шифрованных слов были не только имена, но и глаголы и грамматические показатели. Для чего было придумано такое письмо? На этот вопрос есть разные ответы. Во-первых, можно предположить, что тексты были столь сакральны, что их нельзя было давать читать непосвященным, поэтому писцы зашифровывали их. Во-вторых, можно выдвинуть гипотезу о табуировании некоторых групп текстов для записи и о свободомыслии писцов, которые изобрели тайнопись с целью фиксировать недозволенные тексты. Почему же понадобилось зашифровывать имена собственные? Вероятно, потому, что они были теофорными (то есть содержали в своем составе имена богов и названия сакральных сущностей типа ME). Все, что было связано со сферой сакрального, должно было переводиться в иную систему записи. Однако делали это крайне непоследовательно, так что в одном и том же архиве мы находим и записи обычной клинописью, и записи в UD.GAL.NUN-орфографии. Поэтому возникает дополнительное предположение о ситуативном характере шифрованной записи: в одних случаях нужно было просто записывать текст, в других — обязательно зашифровывать его. Надо сказать, что шифрованные записи где-то в середине XXV века исчезают так же внезапно, как и появились. Среди архивов Лагаша они уже не встречаются.

 

Если заклинания и гимны, записанные в архаический период, несомненно принадлежали к устной традиции, то царские надписи представляют собой первый жанр самостоятельной письменной традиции, не связанной с формулами устной речи. Можно сказать, что стилистика письменной речи в Шумере начинает разрабатываться именно при создании первых строительных и посвятительных надписей, составленных от имени городских правителей. Царские надписи представляют собой реляции правителя городским богам и потомкам о выполнении ответственной миссии государственного значения: о победе в войне с соседним городом за спорную территорию, о строительстве нового храма или хозяйственного сооружения, о введении новых законов.

 

Современный исследователь  старошумерских царских надписей Ю. Б. Гаврилова так характеризует их композицию: «Самые краткие надписи всех старошумерских правителей состоят только из имени, царского титула и названия города, в котором осуществляется правление. В этой формуле сообщается:

 

имя — то, что отличает одного человека от другого;

 

титул — то, в чем и  посредством чего проявляется социальная идентификация личности;

 

название города, в котором  происходит реализация социального  статуса личности.

 

Например: „Энмебарагеси, царь города Киша".

 

Следующим первичным элементом  является формула посвящения, которая  состоит из имени божества и дательного падежа как основного маркирующего элемента, например: „богу Нингирсу". Еще одна столь же важная и основная формула — формула легализации, в которой фигурируют божества, контролирующие жизнь и власть правителя» 15.

 

По мнению того же исследователя, стандартную царскую надпись  можно разделить на две основные части — динамическую и статическую. Динамическая часть содержит описание военных действий или реформ, в  ней также говорится о строительных мероприятиях городского правителя. Статическая  часть содержит формулы, остающиеся неизменными от правителя к правителю: а) формулы, определяющие взаимоотношения  царя с богом (их состав и количество могут меняться); б) строительные формулы. Образец стандартной надписи  приведен в Приложении (строительная надпись Энметены № 16).

 

Из сказанного выше становится ясно, что стилистика шумерской царской  надписи совершенствовалась только за счет ее динамической части, включавшей описание различных исторических событий. В надписи Ур-Нанше, посвященной строительству тростникового храма, статическая часть сохраняется полностью, а в качестве динамической выступают формулы заклинания и храмового гимна. В «Стеле коршунов» Эанатума мы видим попытку последовательного выстраивания текстовой фабулы. В повествование вводится священный сон царя, в котором ему явился бог Нингирсу с приказанием восстановить попранную уммийским царем справедливость и с обещанием победы его войску. После битвы Эанатум заставляет побежденного царя Уммы принести клятву:

Надпись на конусе Энметены, функционально предназначенная для подтверждения границы между Лагашем и Уммой, проходившей по линии рва, раскрывает всю внешнюю подоплеку конфликта между двумя городами-соперниками. Здесь впервые в истории Шумера предпринимается попытка исторического описания их отношений со времен Месилима и первых договоров до событий последней войны между Энметеной и уммийским царем Ур-Луммой.

 

Текст конусов Урукагины (см. Приложение) также построен как стандартная царская надпись, но в эту надпись введено несколько дополнительных элементов. Начало и конец текста посвящены строительным мероприятиям царя; в середину вставлены две части, одна из которых перечисляет все отступления от порядка, совершенные предшественниками Урукагины, а вторая декларирует его избрание, восстановление порядка и заключение договора между царем и богом Нингирсу о поддержании прежних, издревле установленных отношений. По аналогии со сказками «Тысяча и одна ночь» конусы Урукагины можно назвать обрамленной композицией, рамкой в которой выступает строительно-посвятительная часть, а в пределы рамки вписана декларация о восстановлении естественного порядка вещей в государстве.

 

 

От времени Саргонидов дошел один-единственный текст шумерской словесности — так называемый «Цилиндр Бэртона», обнаруженный археологами в районе храма Нинурты на территории Ниппура. Можно рассматривать этот текст как своего рода прототип всех месопотамских новогодних текстов о Нинурте. Текст очень разбит, восстановлению поддаются лишь отдельные фрагменты. Здесь, в частности, говорится о некоем происшествии, случившемся вскоре после отделения Неба от Земли. В результате этого происшествия земля засыхает и становится бесплодной. Боги (среди которых Энлиль и Нинхурсаг) поручают Нинурте исправить положение. Далее в тексте упоминаются змееобразный бог вод Ирхан, реки Тигр и Евфрат, а также Нинурта в шкуре льва. Текст заканчивается сообщением о начавшемся в стране размножении скота, из чего следует, что плодородие в стране восстановлено некими действиями Нинурты. Нет никакого сомнения в том, что перед нами запись фрагментов гимно-эпического повествования, связанного с новогодним ритуалом. Однако детали этой фабулы совершенно уникальны и впоследствии не были воспроизведены ни в одной копии текстов о Нинурте.

 

Новый расцвет искусство  царской надписи переживает в  эпоху Гудеа. Тексты Гудеа находятся на стыке всех указанных выше жанров, демонстрируя возможность синтеза гимна богу, храмового гимна и царской надписи и открывая дорогу появившемуся столетие спустя жанру царского гимна. В них сообщается о восстановлении главного городского храма в Лагаше — храма бога Нингирсу, подробно описываются все этапы этого строительства от морской экспедиции за строительным лесом до процедуры освящения храма.

 

Особый интерес представляют надписи на двух глиняных цилиндрах. Цилиндр А содержит поэму о строительстве храма. Ночью накануне Нового года правитель Гудеа видит сон, в котором ему является сам Нингирсу и приказывает заново отстроить свой главный храм. Однако Гудеа не понимает смысл сказанного и отправляется в дальнее путешествие к богине-толковательнице снов Нанше, которая подробно разъясняет ему значение каждого образа и действия.

 

Узнав, чего хочет от него хозяин города, Гудеа напрягает все силы страны, заставляя подвластных ему людей поспеть с возведением храма к положенному ритуалом сроку. Цилиндр Б подробно описывает ритуал освящения вновь отстроенного храма, проведенный через год и три дня после начала строительства, в период, когда Нингирсу вернулся из своего ежегодного путешествия в абзу со множеством сил и знаний о жизни в предстоящем году. Тексты обоих цилиндров заканчиваются славословиями в адрес Нингирсу, богини письма Нисабы и самого правителя Гудеа, в соответствии с каноном отстроившего и освятившего храм. Интересно, что эти славословия являются одновременно и колофонами текстов, так что можно предположить, что Цилиндры Гудеа не были спрятаны от глаз живущих. В цилиндрах мы находим отголоски мифо-эпического сказания о борьбе Нингирсу (он же Нинурта) с чудовищами восточных гор. Вполне возможно, что каждый Новый год начертанные на них тексты исполнялись вместе с соответствующим ритуалом — в точности так же, как двумя тысячелетиями позже будет исполняться под Новый год вавилонская культовая поэма о битве между Мардуком и чудовищем хаоса Тиамат. В идеологическом отношении тексты Гудеа также являются переходными от старошумерских надписей к царским гимнам III династии Ура: в них проявляется новая, неведомая ранним надписям тенденция к абсолютизации фигуры правителя. Если раньше прославлялись конкретные деяния, совершаемые правителем по прямому приказанию городского бога, то со времени Гудеа начинают прославляться такие достоинства и заслуги правителя, которыми он реально не обладал (например, царская власть правителя, бывшего в подчинении у захватчиков).

 

Время III династии Ура порождает  два жанра словесности — царский  гимн и псевдонадпись. Царский гимн представляет собой развернутое славословие в адрес обожествленного царя с непременным повествовательным элементом внутри песнопения. Можно сказать, что именно царский гимн перехватывает инициативу у царской надписи в области развития стиля. Будучи, с формальной точки зрения, диалогом солиста и хора, царский гимн стремится к максимально подробной и точной передаче какого-либо события, связанного с жизнью урского царя. Так, например, из гимнов Шульги мы узнаем о его путешествии в Урук, где совершается его священный брак с богиней Инанной; или о ритуальном беге того же царя из Ура в Ниппур; или о его сакральном рождении по воле Энлиля и Нанны. Совершенно неизвестно, имело ли место, к примеру, такое событие, как ритуальный бег царя, или этот факт был измышлением составителей гимна, желавших таким образом показать неувядаемость престарелого правителя. Псевдонадпись, впоследствии столь популярная у вавилонян и ассирийцев, представляет собой уже рефлексию на тему классической надписи. Существует, например, псевдонадпись, составленная от имени урукского царя Утухегаля и подробно рассказывающая о его битве с войском кутиев. Известна и псевдонадпись о строителях храма Туммаль, в которой упоминается легендарный Гильгамеш.

 

В общем и целом, шумерский  период развития шумероязычной словесности можно охарактеризовать как сочетание двух тенденций: а) стремление к сокращенной неаранжированной записи произведений устного творчества и б) формирование стиля письменной речи и связанного с этим стремления к нейтральной повествовательности (которое, впрочем, так и не достигло своей цели). Царская надпись, начавшись как отчет о реальной деятельности, под конец цивилизации дала примеры вымышленного текста, в котором каждая деталь реальной жизни приобрела характер литературного топоса.

 

 

 

 • Постшумерские тексты

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

 

 

 

 • Шумеры и мы

 

 

 

В современном мире не существует шумерского и даже шире — месопотамского мифа. Египет, например, растиражирован в многократно искаженном виде третьесортными голливудскими картинами о мести  мумии фараона, дешевыми подделками под древность, по сию пору продаваемыми в разных странах мира, стихотворениями  европейских поэтов на псевдоегипетские темы. Когда-то Египет считался родиной всемирного эзотерического знания, его святыням и текстам, не умея их читать, поклонялись итальянские и немецкие герметисты. Египет призывали в свидетели открытых ими истин Коперник, Бруно и Кеплер. Еще раньше тайнам Египта дивились древние греки и римляне, считавшие египтян своими учителями во всех областях знания. Таким образом, можно сказать, что с древнейших времен существует культурный миф Египта, и это свидетельствует об особом свойстве самой древнеегипетской культуры — о заложенной в ней способности к мистификации человека со стороны. Кроме этого, конечно, не следует сбрасывать со счетов еще два чрезвычайно значимых фактора. Во-первых, египетская культура известна преимущественно зрительно, то есть через многочисленные изображения, количество которых превалирует над числом письменных памятников. Глядя на изображение, человек может наложить на него любое «озвучение», придать ему любой смысл, какой только доступен его фантазии. Во-вторых, современный Египет является одним из самых популярных туристических объектов, и поддержание египетского культурного мифа во всех формах и на всех уровнях позволяет этой стране преумножать и без того немалые богатства, удерживая свое высокое эконо­мическое положение в странах арабского мира.

 

Совсем иначе обстоят  дела с месопотамской культурой  с древности и до наших дней. Шумеры, вавилоняне и ассирийцы оставили больше текстов, чем изображений, тексты эти читаются нелегко и в основном посвящены вопросам, далеким от разрешения последних тайн жизни и смерти. Как мы уже показали, шумерская  культура и ее преемники сильно укоренены в бытии, образности здесь куда больше, нежели символизма, конкретность, детальность описания в основном превалирует над теоретическими размышлениями. Месопотамская культура не может мистифицировать, внушать ужас перед недоступной тайной, потому что она недостаточно концептуальна и не в должной мере обращена к душе (можно сказать, недостаточно интровертна). Человека здесь интересует либо мировой порядок и его соотнесенность с ним (шумеры и календарь), либо порядок общественный и его участие в поддержании этого порядка (вавилоняне и закон). Поэтому опыт месопотамской культуры может быть интересен только людям здравомыслящим, с научно ориентированным мировоззрением, либо людям серьезного искусства, извлекающим уроки из колоссального опыта древних мастеров. Но на массовое восприятие — во всяком случае, на сегодняшнее — эта традиция не рассчитана, поскольку в ней нет ни психотехник, ни мистических учений, а все сколько-нибудь магическое и астрологическое подчинено вполне конкретным прагматическим задачам. Отсутствие внешней эффектности и труднодоступная глубина отпугивают массового читателя, и в результате можно с прискорбием констатировать отсутствие обратной связи между древними народами Месопотамии и современным миром.