Этот тип
мотивирования тезиса о невыразимости
опирается, тем не менее, на предпосылки
независимости семантического контекста
(композициональность, атомарность), которые
далеко не очевидны и представляются
мне, по здравому рассуждению, в конечном
счете неприемлемыми.
Интересное
и глубокое основание веры в универсальность
языка и в невыразимость семантики
состоит в убеждении, что такая
невыразимость коренится в природе
нашего языка и более конкретно
в природе основных понятий, относящихся
к его семантике, особенно крайне
важного понятия истины. Относительно
его значения следует указать, что
понятие истины связано с любым
значением предложения (пропозициональным
значением), поскольку предложение
говорит то. что оно говорит, сообщая
нам. каким был бы мир. если бы оно
было истинным (как это особенно
подчеркивал Витгенштейн) Такая
центральная роль понятия истины
относится к числу того, что
настоятельно утверждает Хилари Патнэм8.
"Антиреалист
может использовать истину внутритеоретически
в смысле "теории избыточности",
но он не имеет понятий истины
и обозначаемого взятых вне
рамок данной теории. Однако объем
связан с понятием истины. Объем
термина есть как раз) то, относительно
чего термин истинен антиреалист
должен отвергнуть понятие объема
так же, как и понятие истины"
(выделено в оригинале).
Здесь стоит
рассмотреть особый случай яркого контраста
между универсальностью языка и
идеей языка как исчисления. Есть
конкретная проблема, которая может
служить в качестве "решающего
эксперимента" для данного контраста
или, как минимум, для проблемы невыразимости
семантики. Это вопрос об определимости
истины. Одна из причин значимости этого
вопроса заключается в том, что
понятие истины - единственное наиболее
важное семантическое отношение, т.е. отношение
между языком и миром. А причина данной
причины не просто в том, что истинность
или ложность предложения важна для коммуникативных
и других прагматических целей. Как было
только что отмечено, отношение истинного
предложения к факту, делающему его истинным,
является решающим для значения предложения.
Предложение означает то, что оно означает,
через посредство сообщения, каким был
бы мир, если бы оно было истинным.
Вторая причина,
по которой стоит сосредоточиться
на вопросе о невыразимости истины,
состоит в том, что об этом можно
достаточно много сказать. Относительно
данной проблемы есть и два более
ранних, и эффективные новые результаты
Фактически то, что мы здесь имеем
- это интересный пример того, как
явно технические результаты могут
вызывать воистину замечательные последствия
в фундаментальных предпосылках
целых философских традиций.
Если мы
теперь взглянем на современную философию
или, скорее, на философию XX в с точки
зрения данного контраста, то многие
известные участники философской
драмы (которую Рорти пытается представить
комедией нравов) неожиданно проявят
себя в незнакомых ролях. Прежде всего,
если взять аналитику, то оказывается,
что в ранней истории современной
логической теории доминировала, чтобы
не сказать производила террор, универсалистская
традиция Эта традиция включает в
себя значительно отличающиеся варианты
- Готтлоба Фреге, раннего и среднего
Бертрана Рассела, Людвига Витгенштейна
на протяжении всей его деятельности,
Венский кружок в его фазе "формального
способа речи", У. Куайна и А. Черча
среди других.
Есть много
ярких признаков громадной силы
этой универсалистской традиции в логической
теории. Они выражаются, помимо всего
прочего, в недооценке и даже игнорировании
деятельности логиков, принадлежащих
к другим философским традициям,
- таких, как Чарпьз Пирс, в почти
полном непонимании, с которым были
встречены ранние теоретико-модельные
идеи Давида Гильберта и в параноидальном
страхе Геделя быть непонятым в том
случае, если он сформулирует свои результаты
о неполноте как результаты, относящиеся
к неопределимости арифметической
истины (что повлекло их переформулировку
как теорем о дедуктивной неполноте)
и в совершенном отсутствии теоретико-модельных
страниц среди сотен статей, написанных
Куайном. На уровне более масштабных
достижений гегемония универсалистской,
традиции проявляется в относительно
позднем развитии теории моделей
как главной технической дисциплины
в математической логике и в позднем
развитии серьезной теории моделей
для модальной и интенсиональной
логики.
Как обычно,
один из лучших показателей универсалистской
позиции состоит в отношении
разных мыслителей к вопросу о
понятии истины.
Для меня оказалось
неожиданным, что указанный контраст
в значительной мере проявляется
также и в области неаналитической
философии. В этом плане работа Мартина
Куша открыта крайне интересные новые
перспективы9 Помимо всего прочего,
он показал, что контраст между языком
как исчислением и языком как
универсальным посредником служит
решающим водоразделом между философскими
позициями Гуссерля и Хайдеггера
Непосредственно не очевидно, в чем
реально заключается данный контраст
Имеется искушение думать, подобно
ранним комментаторам "Sem und Zeit" что
здесь есть лишь гуссерлевская философия,
выраженная на ином жаргоне, - с Dasein (здесь-бытием),
соответствующим трансцендентальному
эго и т.д., но без более глубокого
обоснования, которое ему пытался
дать Гуссерль10. И хотя такое суждение
было сделано самим Гуссерлем (в
его комментариях на полях книги
Хайдеггера), мы должны вежливо не согласиться.
Решающе новым (или не так уж и
новым) элементом у Хайдеггера, упускаемым
Гуссерлем, является именно предположение
об универсальности языка или, возможно,
первичности концептуальной системы,
кодифицируемой языком Это предположение
о невыразимости как раз и
есть та причина, почему Хайдеггер не
мог дать "более глубокого обоснования"
своим идеям, столь желанного
Гуссерлю. Высказываясь по данному
поводу, я, наверное, могу ограничиться
самым малым, в свете блестящего
изложения этого вопроса Мартином
Кушем в его прекрасной книге о контрасте
между исчислением и универсальностью
в континентальной философии.
Возможно, что
наиболее поучительное свидетельство
универсалистских убеждений Хайдеггера
заключается в его способе
самовыражения. Хайдеггеровский язык
иногда упоминается в англо-американской
литературе как типичный немецкий метафизический
жаргон. Но гораздо вероятнее обратное.
Хайдеггеровский язык был предназначен
для ниспровержения и замены традиционного
немецкого метафизического и
прочего философского стиля. В глубоком
смысле реальные или мнимые неясности
у Хайдеггера не являются позой. Он,
в соответствии со своими взглядами,
буквально пытается высказать невысказываемое.
Поэтому он и не может сказать,
что он имеет в виду Он должен
передать свое послание некоторым косвенным
образом и шокировать своих читателей,
для того чтобы заставить их осознать,
что он делает именно это. Вот для
чего предназначена его игра с
определенными словами. Подобно
Фреге, создавшему свой формальный язык,
Хайдеггер, тем не менее, должен опираться
на уже существующее пред-понимание.
Это Хайдеггер фактически и делает
- и даже производит различения между
разными элементами или видами пред-понимания,
такими, как различия между Vorsicht (пред
взгляд), Forgrift (пред-понятие) и Vorhabe (горизонт
пред-понимания). Как это делал
до него Витгенштейн, Хайдеггер осознает,
что при попытке высказать
невысказываемое, один из нескольких
доступных способов состоит в
том, чтобы говорить тавтологии - и
тем самым поражать слушателей настолько,
чтобы они становились осведомленными
о происходящем. Именно это и делает
Хайдеггер. Он часто выражает свою позицию,
используя явные тавтологии, например
"Говорение говорит" и усиливая
эффект введением искусственных
тавтологий, создавая слова лишь для
этой самой цели, как в случаях
"Мир мирит" или "Ничто ничтожит".
Интерес в данных хайдеггеровских
выражениях представляет не то, что
они содержат неологизмы или что
они не соответствуют грамматике,
но то, что они тавтологии. В "Трактате"
Витгенштейн сказал, что все логические
истины - тавтологии. В подобном смысле
и все хайдеггеровские истины
являются тавтологиями. И говорить
так - это само по себе отнюдь не значит
отвергать Хайдеггера или отвергать
логику.
К собственному
утверждению Хайдеггера о том, что
может и что не может быть выражено
в языке, следует, тем не менее, относиться
достаточно осторожно, поскольку он
подчас включает в язык гораздо больше
того, что делаю здесь я или
кто-то другой, как, например. Витгенштейн.
То, что включается, охватывает также
и то, что в витгенштейновской
терминологии может быть лишь показано,
но не сказано. "Ничто ничтожит"
может быть частью языка в этом
хайдеггеровском смысле, но не частью
какого-либо языка в смысле, подразумеваемом
в моей формулировке тезиса о невыразимости
Поучительно отметить, что и для
Витгенштейна такое "показывание"
может иногда осуществляться посредством
языка. В самом деле, это функция
тавтологий.
"То обстоятельство,
что предложения логики - тавтологии,
показывает формальные - логические
- свойства языка, мира" ("Трактат",
6.12).
Одним из наиболее
очевидных показателей хайдеггеровской
приверженности к универсалистской
позиции является его трактовка
или даже, скорее, его использование
понятия истины Истина для Хайдеггера
есть открытость, - значение, которое
он пытался вычитать в греческом
слове, обозначающем истину, - алетея.
Здесь, повторим
еще раз, важно отделить наиболее
поверхностные черты того, что
делает Хайдеггер, чтобы показать глубокую
укорененность его взглядов в
универсалистской концепции языка
и, в частности, в принципе невыразимости
значений и понятий. Например, в идеях
Хайдеггера интерес представляет вовсе
не отвержение истины как соответствия
Относительно хорошо известной книги
Тугендхата", касающейся данного
вопроса. Куш писал:
"Анализ
Тугендхата является, конечно, корректным
в том смысле, что Хайдеггер
... действительно отказывается от
теории истины как соответствия.
Тем не менее решающим здесь
является не столько то, что
он это делает, но, скорее, то, почему
он вынужден это делать. Неудовлетворенность
Хайдеггера книгой Тугендхата
вызвана именно этим" (р. 189)
Более глубокое
обоснование взглядов Хайдеггера иное.
"Хайдеггер
утверждает, что истина, как открытость,
основана на феномене, который
он называет "бытие-в-мире", иначе
говоря, на феномене, что Dasein находится
"в истине". В другом случае
он писал, что если мы хотим
говорить об истине как отношении,
то мы должны были бы сказать,
что это отношение Dasein как Dasein
к своему миру" (там же)
Эта идея "бытия-в-мире"
тесно связана с невыразимостью
нашего концептуального мира.
"...Хайдеггер
напоминает нам, что, поскольку
Dasein есть бытие-в-мире, где мир
есть универсальный носитель
значения, то мир открыт для
Dasein .. Поскольку Dasein живет в своем
мире, то этот мир есть уже
мир интерпретированный, мир, имплицитно
идентифицированный, мир, о котором
Dasem уже осведомлено и с которым
оно знакомо.
... Dasein "заброшено"
в этот мир, в том смысле,
что Dasein "всегда уже" живет
внутри некоторого уже интерпретированного
мира... Dasein просто не может выйти
из этой интерпретации, равно
как этот интерпретированный
мир нельзя сравнить с "реальным"
миром" (Куш. Там же. Р. 189-190)
Несомненно,
что самый важный аспект принятия
Хайдеггером универсалистской позиции
касается его философского метода.
Он смотрит на мир как на текст,
который нужно интерпретировать.
Это находится в соответствии
с общим видением Хайдеггером
мира, как образуемого через Dasein,
которое по этой причине может
использовать его так, как если бы
он зашифровывал секрет своей природы.
Но задача герменевтики - это задача
понимания значений. Отсюда, согласно
тезису универсалиста, она входит в
область принципа невыразимости
значений Герменевтическое понимание,
следовательно, есть задача, которую
нельзя осуществить средствами нормальных,
рациональных использовании языка,
и его результаты не могут быть
кодифицированы в нормальном языке.
Оно требует собственной техники.
Без предпосылки о невыразимости
не может быть никакой причины, почему
со значением в целом нельзя обращаться
с помощью средств нашего нормального
рассуждения и аргументации, включая
логическую и научную. И обратно,
при отсутствии универсалистской предпосылки
собственное хайдеггеровское изучение
конституирования мира посредством Dasein
следовало бы снова рационализировать
в качестве гуссерлианского анализа
конституирования мира трансцендентальным
эго или, возможно, в качестве какого-либо
другого феноменологического или
аналитического предприятия. В очень
дальней перспективе "Философия
символических форм" Эрнста Кассирера
и "Логическая структура мира"
Рудольфа Карнапа не были лишь почти
одновременными с работой "Бытие
и время" Хайдеггера. Они были
также и альтернативами к ней,
показывая, как можно было бы пытаться
сделать ту же работу что делает
в своей книге Хайдеггер, если
не верить в универсальность языка.
Кое-что
из того, что Хайдеггер говорит, когда
он мотивирует и объясняет свою позицию
несколько поверхностно в том
плане, что может быть совместимо
с различными взглядами вообще, и
в том числе с отношением к
языку как исчислению. Эти утверждения
включают пресловутый герменевтический
круг и необходимость пред-понимания
в герменевтическом предприятии. Нетрудно
найти их аналога в самом трезвом
научном теоретизировании. Но даже
если это и так. они интерпретационно,
чтобы не сказать герменевтически,
здесь уместны, поскольку Хайдеггер
явно предназначает их на зерно для
своей герменевтической мельницы.
Некоторые
другие замечания Хайдеггера также
не касаются сути дела. Например, он придает
слишком большое внимание вовлеченности
в сферу значения человеческой деятельности.
Это не что иное, как прагматическая
мотивировка универсалистской позиции,
которая обсуждалась выше и была
найдена поверхностной и неубедительной.
Ценность таких взглядов Хайдеггера
для нас опять-таки лишь историческая:
они -симптомы наличия у него универсалистского
синдрома.