Проблема истины в современной философии

В свете  сказанного, не будет преувеличением предположение, что хайдеггеровский  герменевтический метод сохраняется  и падает вместе с тезисом о  невыразимости концептуальных истин. Не будет также несправедливо, согласно взглядам самого Хайдеггера, думать об определимости истины как проверке жизненности герменевтического  подхода. Если я могу сказать, что  значит для предложения быть истинным, то я могу сказать, что это предложение  означает. И если я могу сказать  это в моем собственном трезвом, относящемся к фактам языке, то я  могу обойтись и без всей особой герменевтической техники дискурса и всего особого герменевтического  жаргона.

Многое из того, что было сказано Хайдеггером, может быть также сказано его  последователями, включая тех, кто  отстоит относительно далеко, - философов, скорее им стимулированных, чем за ним  следующих. Например, мы теперь можем  видеть, каково более глубокое основание  деконструктивистской догмы о необратимости  деконструкции, или, скорее, невозможности  сопровождения деконструкции последующей  реконструкцией. Это якобы более  глубокое основание - невыразимость  результатов деконструкции.

Сходным образом, причина, по которой Деррида употребляет  свой странный жаргон, та же, что и  у Хайдеггера Или, выражаясь более  осторожно, самое доброжелательное и исторически правдоподобное объяснение явной особенности его стиля  состоит в том, чтобы полагать его следующим здесь за Хайдеггером.

Судьба методологии  Дерриды, подобно хайдеггеровской, тем самым тесно связана с  оценкой общей универсалистской позиции. И один из пробных камней такой оценки -проблема истины

Эта проблема особенно поучительна, поскольку к  ней можно подойти с позиций  реальной аналитической техники. Тем  не менее на первый взгляд может  показаться, что здесь нет необходимости  прибегать к каким-либо новациям, поскольку гораздо более давние результаты, как представляется, навсегда закрыли проблему.

В начале 30-х  годов Альфред Тарский опубликовал  результаты своих фундаментальных  исследований понятия истины в монографии "Понятие истины в формализованных  языках"12. Более современные критики, включая таких, как Джон Этчеменди, склонны прочитывать Тарского тем  способом, который глубоко чужд характеру  его мышления в то время. И дело не только в том, что собственные  предпосылки Тарского были гораздо  более философскими, чем иногда об этом знают более поздние читатели Предположения Тарского относительно языка в целом, как языка математики, так и того, что он называл "разговорным  языком" не являются очевидными и  нуждаются в более тщательном исследовании.

В своей  новаторской работе Тарский прежде всего рассматривал эксплицитно  выраженные формальные языки. Основа огромного  влияния Тарского состоит в том, что он показал, как эксплицитно  определить понятие истины для большого (и. очевидно, репрезентативного) класса таких языков. Это крупное философское  достижение, настолько хорошо нам  известное, что оно, к сожалению, начало вызывать все меньше почтения. В наши дни стало фактически обязательным в философской дискуссии жаловаться, что Тарскнй лишь определил некоторую  разновидность абстрактного отношения  между языком и миром, которая  не связана с тем, как мы реально  подтверждаем и опровергаем предложения. Этот якобы существующий дефект в  рассуждении Тарского может быть фиксирован, но он не имеет никакого отношения к моим целям.

Показывая нам, как определить истину, пусть  лишь локально, Тарский может быть причислен к тем, кто способствует и дает импульс теоретикам языка  как исчисления, по крайней мере методологически. Но главное философское  влияние работы Тарского - в другом Тарский показал, при данных допущениях, что определение истины может  быть дано для формального языка  лишь в более сильном матаязыке. Данный результат, как представляется, приводит к полному подтверждению  универсалистской позиции в решающем случае истины. Ибо в применении к нашему реально используемому  языку - "разговорному языку" Тарского - это означает, в предположении, что данный разговорный язык удовлетворяет  предпосылкам его теорем, что истина может быть определена лишь в более  сильном метаязыке. Но вне нашего используемого языка нет более  сильного метаязыка. Поэтому в плане  того, что действительно имеет  философское значение, определения  истины невозможны. В этом смысле истина буквально невыразима, и универсалисты  победили.

Слабый пункт  здесь, конечно, это вопрос, соответствует  ли разговорный язык условиям теоремы  Тарского о такой невозможности  Тарский, очевидно, остро сознавал данную проблему. Реальные причины, по которым  он возражал против определений истины в разговорном языке, фактически основаны больше на открытости и неправильности естественных языков, чем на его  собственной теореме. Мнимая неправильность была с тех пор в значительной степени опровергнута такими лингвистами  и логиками, как Хомский или  любимый ученик самого Тарского Ричард Монтегю. Я подозреваю, что основная мнимая иррегулярность, которую имел в виду Тарский, состояла в неудаче его формального подхода к определению истины, т е в неудаче принципа, который лингвисты знают как композициональность, а некоторые

философы - как принцип Фреге, но реальное значение которого - семантическая независимость  от контекста. Я доказывал в другом месте, что предпосылка о такой  независимости от контекста в  семантике естественных языков совершенно нереальна 

Хотя философское  влияние результатов Тарского не пошло дальше обоснованных сомнений, преобладающее большинство философов  явно приняли их, для того чтобы  закрыть проблему определенности раз  и навсегда. Например, в недавних дискуссиях о подъеме и падении  карнаповского оригинального проекта  в теории языка, который вел к "Логическому синтаксису языка" неопределимость истины (и/или аналитичности) для существенно богатых языков в самих этих языках считалась  доказанной13.

Соответственно  более широкое философское сообщество приняло факт невыразимости истины для философски значимых языков как  установленный результат. Это сильно стимулировало универсалистскую позицию  в общей философии языка и  философии в целом.

В более  развернутой исторической перспективе  результат Тарского был лишь одним  из нескольких негативных результатов, установленных почти в одно и  то же время, которые все вместе считались  показателями серьезных ограничений  логических, математических и других рациональных подходов к основаниям логики, математики и науки. Эти результаты также включают результаты Геделя о  неполноте (которые, фактически, тесно  связаны с результатами Тарского) и открытие Гейзенбергом соотношения  неопределенностей в квантовой  физике

Но здесь  начинается главное новшество, о  котором я сообщаю в данной статье. В противоположность распространенному  мнению отрицательные результаты Тарского, хотя, разумеется, они и правильны, не закрывают проблему. Для того чтобы разъяснить этот пункт, я должен предпринять не больше и не меньше как некий вид деконструкции  самого нашего понятия логики, точнее того, что является основным логическим ядром. Если данный вопрос предстанет перед логиками и философами, то подавляющее большинство скажет, что настоящая элементарная логика - это то, что под разными именами  известно как теория квантификации, (низшее) исчисление предикатов, или  логика первого порядка. Однажды, когда  я сказал коллеге, что собираюсь  критиковать статус этой логики как  кодификации истинной логики нашего естественного языка, как истинной Sprachlogic, он посмотрел на меня с притворным ужасом и произнес: "В философии  больше нет ничего святого!" Логика первого порядка - это то, что мы все изучали в курсах элементарной логики. Это ядро логики Фреге и  Рассела. И все же есть угол зрения, при котором эта традиционная логика -всего лишь немногим более, чем результат серьезной ошибки со стороны Фреге. Кроме того, исправление  этой ошибки ведет к совершенно иному  взгляду на природу той логики, внешнее подобие которой принимает  обычная логика первого порядка.  

Если очень  коротко, то ситуация такова14, о логике первого порядка обычно говорится, что она - кванторная. Но это лишь половина правды. Логика первого порядка  не есть логика кванторов, которые берутся  сами по себе. Она - логика чависимых  кванторов. Эти зависимые кванторы иллюстрируются такими предложениями, как  где значение у зависит  от значения х. Ошибка Фреге проистекает  из его интерпретации кванторов  как предикатов высшего порядка. Такая интерпретация не может  должным образом семантически объяснить  предложение, подобное (1) Более того, это общее пренебрежение к  идее зависимости кванторов привело  Фреге к ошибке особого рода. В  формулировке своих правил образования  предложения Фреге произвольно  исключил (конечно, не сознавая того, что  делает) некоторые вполне возможные (интерпретируемые) образцы зависимости  и независимости между кванторами Простейшая несводимая кванторная приставка, которую Фреге непреднамеренно  исключил - это квантор Генкина, представимый ветвящейся структурой.

Тем не менее  более удобно использовать линейную символику для вывода одного квантора из области действия другого. Например, (2) может быть записано, как 

Систематическое использование линейной символики  порождает то, что я назвал независимо дружественной (IF) логикой первого  порядка. Она - подлинно базисная или  элементарная логика. Это почетное место обычно предоставляется классической первопорядковой логике И все  же IF логика первого порядка здесь  более адекватна, поскольку она  не привлекает идеи которые бы уже  не предполагались обычной превопорядковой  логикой.

Единственное  явное новшевство которое следует  уяснить для понимания IF-логики первого  порядка, - это идея кванторной независимости. Но понять независимость - это значит понять зависимость что необходимо для понимания обычной первопорядковои  логики. Как я однажды заметил, IF логика первого порядка есть истинная логика мафии, это логика которую  вы не можете отказаться понимать. Это  наша действительно деконструированная и реконструированная базисная логика.

Среди многих замечательных особенностей первопорядковых  языков для IF логики есть тот факт, что  если включить в такой язык определенные средства говорить в нем самом  о его синтаксисе, то можно дать полное определение истины для этого  языка в нем самом15. Этот результат  сразу же представляет всю проблему определимости истины в новом  свете. Помимо прочего он тишает негативный результат Тарского его философского значения. Он показывает что предпосылки  теоремы Тарского столь ограничительны, что она не применима даже к  самым основным логическим языкам которые  только можно вообразить.

Определимость истины в первопорядковых языках IF не может быть отвергнута как относящаяся  лишь к некоторым искусственным  формальным языкам. Во-первых, как уже  объяснялось первопорядковая логика IF является базисной элементарной логикой, так же как это обычно утверждалось относите чьно обычной логики первого  порядка. Далее она во многих случаях  проявляет замечательную близость к обычному языку, чего нет v традиционной первопорядковои логики. Это проистекает  главным образом из-за поведения  операции отрицания в естественном языке. К тому же первопорядковая IF логика замечательно богата возможностями, позволяя, например, выражать большинство  математических теорий их собственными средствами. Более того, анализ моего  определения истины показывает, что  именно неверно в тех неформальных основаниях, по которым Тарский полагает что истина не может быть определена для разговорного языка. Поэтому  мои результат об определимости (полученный совместно с Габриэлем  Санду) должен быть принят соответственно его подлинной метафизической ценности.

А в свете  показательной роли проблемы истины это означает наиболее сильный удар по всей герменевтической методологии. Является ли этот удар решающим - еще  вопрос, хотя я думаю, что мы достигнем  це чи очень скоро. Тем не менее  следует заметить что данное опровержение герменевтической методологии не затрагивает  проблем герменевтической философии  или даже особых взлядов герменевтических философов, насколько они не привязаны  к своей методологии.

Несмотря  на эти оговорки, мои резуїьтат  в плане практических цепей кладет конец всем требованиям универсалистов отдавать должное логике нашего реального  языка. Напротив, определимость истины в IF языках первого порядка есть фактически доказательство того, что  тезис о невыразимости неверен  и что в действительности можно  обсуждать семантику языка в  нем самом. А это в свою очередь, ведет к тотальному отказу от какой  либо специфически герменевтической методологии, вместе со всеми доктринами которые  от нее зависят, например, взгляда  на истину как  на открытость. Какие  последствия этот результат должен иметь дія современной философии  в целом, я оставляю обсуждать  моим чнтателям.

Та же методологическая критика с еще большим основанием применима и к Дерриде. Возвращаясь  к тому, о чем я говорил в  начале статьи фактически не остается причины, почему деконструкция не может  быть проведена совершенно нормальными  аналитическими, историческими или  другими научными методами причины, почему она нуждается в особом жаргоне дія своего выражения  и абсолютно никакой причины, почему она не может сопровождаться реконструкцией.