Реформы Столыпина

Отвечая на запрос в Думе, Столыпин произнес одну из самых ярких своих речей. Он говорил о трудном деле созидания новой России, о строительных лесах, которые пока еще портят внешний вид возводимого здания. И вместе с тем, вопреки очевидным фактам, премьер утверждал, что Азеф- добросовестный агент полиции и слухи о его участии в убийствах высших должностных лиц страны не имеют под собой оснований. В то время Столыпин располагал большой властью. При желании ему, возможно, и удалось бы частично искоренить эту заразу. Окончание революции было подходящим для того моментом. Но Столыпин открыто санкционировал существование прежней системы.

Оправившись от потрясения, испытанного  в марте 1911г., Николай II с особым удовольствием стал доставлять премьеру мелкие неприятности. В мае царь отказался подписать принятый обеими палатами законопроект «Об отмене ограничений политических и гражданских, связанных с лишением или добровольным снятием духовного сана и звания». Столыпин должен был примириться не только с этим, но и с одновременным назначением на пост обер-прокурора Синода В. К. Саблера, активного противника столыпинских конфессиональных реформ. Вновь поползли слухи о скорой отставке Столыпина. Петр Аркадьевич стал часто болеть. Врачи известили, что у него стенокардия («грудная жаба», как тогда говорили). «Не знаю, могу ли я долго прожить»,- сказал он своему младшему брату Александру.

Тем не менее, Столыпин не сдавался. Известно, что в последний год своей  жизни он работал над проектом обширных государственных преобразований. Но после его смерти все бумаги, связанные с проектом, исчезли, и долгое время последний столыпинский проект был окутан пеленой таинственности. Эту завесу несколько приподняли вышедшие в середине XX в. воспоминания А. В. Зеньковского, помогавшего Столыпину при составлении проекта. Судя по ним, проект был грандиозен. Намечалось учреждение семи новых министерств (труда, местных самоуправлений, национальностей, социального обеспечения, исповеданий, обследования и эксплуатации природных богатств, здравоохранения). Предусматривалась организация и восьмого нового министерства - переселения. Некоторые из них образовывались на базе существовавших структур, другие не имели такой базы.

Расходы, связанные с их созданием, требовали увеличения бюджета более чем в три раза, для чего предусматривались увеличение прямых налогов, введение налога с оборота, повышение акциза на спиртные напитки и прочее. Отрицательные последствия неизбежной при этом инфляции Столыпин намеревался частично погасить прогрессивным подоходным налогом. В области местного управления намечалось понижение земского ценза примерно в 10 раз, с тем чтобы в земском управлении могли принимать участие владельцы хуторов и рабочие, владеющие небольшой недвижимостью.

Созвание новых министерств  не было самоцелью и имело в виду реальные потребности. И  все же план Столыпина производил пугающее впечатление. Предполагалось дальнейшее развертывание государственной машины. Столыпин непоколебимо верил в преобразующую силу бюрократии. В разговорах с Зеньковским он высказывал мысль, что в ближайшем будущем ему придется на некоторое время уйти в отставку. Он предполагал оформить свой проект в виде «всеподданнейшего доклада» и представить его Николаю II и Марии Федоровне. Ознакомившись с ним, они, как полагал Столыпин, «создадут те условия», при которых он сумеет вернуться к власти. Подобный план может показаться наивным. Вспомним, однако, что Витте, человек еще более искушенный до конца своих дней лелеял мечту о возвращении к власти.

Значительные препятствия своему проекту Столыпин ожидал со стороны Думы и Государственного совета. На этот случай тоже был составлен план: если переговоры с председателями фракции не дадут желаемых результатов, проекты будут проведены по 87-й статье (по окончании срока полномочий III Думы и до созыва IV Думы). Столыпин, таким образом, собирался бесконечно долго эксплуатировать упомянутую статью. Нормальный порядок законодательства оказывался заблокированным, чрезвычайный - постоянно действующим, законодательные палаты превращались в декоративные учреждения, самодержавие же восстанавливалось в прежнем объеме.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

6. Загадка Киевского  покушения.

 

 

 

Летом 1911г. Столыпин, отдыхая в Колноберже, дорабатывал свой проект. 28 августа  он приехал в Киев на торжества  по случаю открытия земских учреждений и памятника Александру II. И сразу же стало очевидно, что его дни на высшем государственном посту сочтены. Ему не нашлось места в экипажах, в которых следовали император, его семья и приближенные. Ему вообще не предоставили казенного экипажа, и председателю Совета министров пришлось нанимать извозчика. Положение спас городской голова, уступив Столыпину свой экипаж.

По городу ползли слухи о готовящемся  покушении на премьера. Рассказывали, что Распутин, увидев его в экипаже, к ужасу собравшейся толпы завопил: «Смерть за ним!.. Смерть за ним едет!.. За Петром…за ним…». Охрана царя и его свиты во время торжеств была поручена товарищу министра внутренних дел, командиру корпуса жандармов П. Г. Курлову. В свое время он занял этот пост вопреки воле Столыпина, который добивался затем его смещения. Помощниками себе Курлов  избрал вице-директора Департамента полиции М. Н. Вергена, начальника дворцовой охраны А. И. Спиридовича и начальника Киевского охранного отделения Н. Н. Кулябко. Спиридович и Кулябко были родственники. Курлов и Спиридович имели тесные связи с камарильей. Веригину Курлов протежировал по службе. То была тесно сплоченная компания.

26 августа в охранное отделение явился 24-летний киевский житель Д. Г. Богров и заявил, что во время своего недавнего пребывания в Петербурге он встречался с видными эсерами. Один из них, Николай Яковлевич, предупредил о своем приезде в Киев и попросил помочь с квартирой. Богров - личность малопривлекательная, несмотря на попытки некоторых историков героизировать его. Этот провокатор родился в богатой семье, учился в университете, ездил за границу, играл в карты, за деньги выдавал охранке анархистов, затем решил убить Столыпина - вот и вся жизнь Богрова.

На киевскую охранку информация Богрова произвела глубокое впечатление. В течение нескольких дней он шантажировал ее Николаем Яковлевичем, который (бесплотный, словно дух, видимый одному лишь Богрову) приехал в Киев, поселился у него на квартире, распаковал чемодан с двумя браунингами и велел узнать личные приметы Столыпина и министра просвещения Л. А. Кассо. Чтобы не спугнуть Николая Яковлевича (вдруг он установил наблюдение за самим Богровым?), надо было, как объяснял Богров, побывать там, где будет Столыпин, и как бы выполнить поручение, узнав приметы последнего. Поэтому Богров безотказно получал пропуска и билеты на все торжественные мероприятия и несколько дней ходил за Столыпиным едва ли не по пятам.

В литературе бытуют две основные версии дальнейших событий. А. Я. Аврех изложил свой вывод образно и сжато: «Гениальным полицейским нюхом Курлов и К° учуяли, что неожиданный приход Богрова является тем неповторимым случаем, который могут упустить только дураки и растяпы. Они отлично знали, что предвосхищают тачное желание двора и камарильи избавиться от Столыпина. Риск, конечно, был, но игра стоила свеч». Польский историк Л. Базылев склонен был считать, что охранка действовала без такого умысла: «вера в его (Богрова) сведения может удивлять. Но, доверяя Богрову, Кулябко и Курлов поступили согласно своему многолетнему опыту. Они только не учли, какие попытки может совершить болезненная натура их осведомителя, и поплатились за это своими должностями».

1 сентября 1911г. в киевской опере шла «Сказка о царе Салтане» Н. А. Римского-Корсакова. В ложе находился царь, Столыпин сидел в первом ряду, в 18-м ряду - Богров. После второго акта был большой перерыв, царь покинул ложу. Столыпин стоял спиной к сцене, опершись о рампу, и беседовал с министром двора бароном В. Б. Фредериксом и военным министром В. А. Сухомлиновым. Богров, подойдя к Столыпину на расстояние двух-трех шагов, дважды выстрелил. Одна пуля попала в руку, другая, задев орден на груди, изменила направление и прошла через живот.

Столыпин сначала растерянно вытирал  кровь, затем начал оседать на пол. Богров успел дойти до выхода из зала, но всеобщее оцепенение прошло, его схватили и избили. Когда порядок восстановился, зрители вернулись в зал, в ложе появился царь. Хор исполнил «Боже, царя храни». Раненого отправили в клинику. Состояние Столыпина несколько дней было неопределенным. Торжественные же мероприятия продолжались. Царь однажды побывал в клинике, но к Столыпину не прошел, а своей матери написал, что Ольга Борисовна его не пустила. 5 сентября состояние раненого резко ухудшилось, вечером Столыпин умер.

9 сентября Богров предстал перед Киевским окружным военным судом и 12 сентября по приговору суда был повешен. Подсудимый выслушал приговор спокойно и прошения о помиловании подавать, но стал. «Самая счастливая минута в моей жизни только та и была, когда я услышал, что Столыпин умер», — произнес он в момент, когда петля коснулась его шеи.

Современников  удивила эта поспешная  расправа. «Убийца был казнен подозрительно быстро, - вспоминал Кофод,- как если бы боялись, что он скажет слишком много». Кто-то торопился замести следы. Но «криминальная четверка» уже мало что могла сделать. Очевидно, в дело включились какие-то другие силы. Можно говорить и о военном министре Cухомлинове, в чьем ведомстве находилась военная юстиция, и о самом царе. Это заметание следов вовсе не говорит и пользу версии о псевдо-ротозействе. Ротозейство тщетно было бы скрывать, оно было на виду.

Наоборот, раз в обществе появились  подозрения, самодержавию выгодно было бы показать, что ничего, кроме ротозейства и не было. Но версия Базылева предполагает и непрофессионализм охранников. Но выдумки Богрова, шитые белыми нитками, годились разве что для деревенского урядника, а не для матерых жандармов. Поэтому версия Авреха кажется предпочтительнее.

И все же выскажем еще одну гипотезу, промежуточную. Первому рассказу Богрова, с которым он пришел 26 августа, жандармы вполне могли поверить. Но потом, когда у него поселился невидимый Николай Яковлевич, а из Петербурга существование такого террориста не подтвердили, должны были появиться подозрения.

Однако игра продолжалась, чтобы  выяснить, что затеял осведомитель, и решить, как поступить. В конце концов, охранка «заигралась» с Богровым, действуя тем беспечнее, что в сложившихся условиях жизнь Столыпина уже не представляла в ее глазах большой ценности. Крупные неприятности могли произойти, если бы Богров вздумал стрелять в царя. Но в театре все было устроено так, что добраться до Николая II было труднее... Впоследствии всю четверку предполагали отдать под суд за халатность, дело прошло через несколько инстанций, а затем по личному распоряжению царя его прекратили.

Столыпин просил, чтобы его похоронили в том городе, где он кончит свою жизнь. И 9 сентября он был похоронен в Киево-Печерской лавре. Органы печати подводили итоги пятилетней деятельности Столыпина как главы правительства. При этом крайние черносотенцы по-прежнему были непримиримы. Другие правые, а также октябристы и правые кадеты очень высоко оценивали его деятельность, хотя официальное Кадетское руководство в лице П. Н. Милюкова сохранило к Столыпину отрицательное отношение.

Еще более резкие отрицательные характеристики высказывали публицисты демократического лагеря. В октябрьском номере «Русского богатства» за 1911 г. была помещена статья А. В. Пешехонова с красноречивым названием «Не добром помянут». В эсеровском органе «Знамя труда» о Столыпине говорилось: «Он должен был кончить  насильственной смертью. И можно только удивляться, что он встретил ее так поздно». Однако, приветствуя террористический акт Богрова, сами эсеры отмежевались от него.

Естественной звучала большевистская оценка: в статье «Столыпин и революция» Ленин назвал его «уполномоченным или приказчиком» русского дворянства, возглавляемого «первым дворянином и крупнейший помещиком Николаем Романовым»; вместе с тем Ленин писал: «Столыпин пытался в старые мехи влить новое вино, старое самодержавие переделать в буржуазную монархию, и крах столыпинской политики есть крах царизма на этом последнем, последнем мыслимом для царизма пути».

Серьезной потерей называла смерть Столыпина зарубежная либеральная пресса. Английская газета «Дейли Телеграф» писала: «Потеря его тяжела не только для одной России, но и для всех европейских стран, так как несомненно в его лице большой человек сошел со сцены европейской политики».

Уже через год после кончины Столыпина ему были воздвигнуты памятники в Киеве, Гродно и Самаре. В течение первых месяцев после кончины были собраны по подписке громадные суммы на эти памятники. В Киеве соорудили грандиозный, прекрасный по идее и исполнению бронзовый памятник, поставленный перед городской Думой. Исполнителем этой поразительной по сходству статуи был скульптор Скименес - итальянец, видевший Столыпина раз в жизни. Этот единственный раз был в театре во время рокового представления первого сентября.

Скименес видел его лицо, когда он в последний раз в жизни, выпрямившись во весь рост, истекая кровью от смертной раны, собрал все свои физические и духовные силы, чтобы слабеющей рукой благословить царя. И это лицо произвело на скульптора такое впечатление, что он на память изобразил его лучше, чем это в состоянии сделать другие скульпторы, знавшие Столыпина раньше.

На этом памятнике высечены были слова, которые еще совсем недавно  произносил Столыпин: «Не запугаете» и «Вам нужны великие потрясения, нам нужна Великая Россия» и «Твердо верю, что затеплившийся свет русской национальной идеи не погаснет и скоро озарит всю Россию». А на передней стороне памятника стояли красноречивые в своей лаконичности слова: «А. П. Столыпину – русские люди». А в это время в Государственном совете проваливались реформы Столыпина.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Заключение.

 

 

 

Деятельность Столыпина не поддается  однозначной оценке. В целом он был, несомненно, крупным государственным  деятелем, хотя вряд ли особо выдающимся. «У П. А. Столыпина был сильный ум, - писал Изгоев;- но это был какой-то ум второго сорта, действительно лишенный и углубления, и идеалистического благородства, ум, смешанный с мелкой хитростью и лукавством». Даже правокадетские публицисты, сочувственно относившиеся к Столыпину, считали, что ему далеко до О. Бисмарка и К. Кавура.