Пушкин и его истории

Из Оренбурга Пушкин отправился в Уральск, вдоль Урала мимо крепостей  Татищевой и Нижне-Озёрной. Местоположение Татищевой было воссоздано им в «Капитанской дочке» в описании крепости Белогорской, а имя ей дала, по-видимому, меловая гора, виденная Пушкиным на берегу Урала.  
Прибыв 21-го в Уральск, Пушкин оставался там двое суток.  
23 сентября он выехал из Уральска и, покинув Оренбургскую губернию, 1 октября прибыл в село Болдино, куда так спешил, чтобы в тишине и уединении, в любимую им осеннюю пору, всецело отдаться творческой работе. 

Интересно отметить, что  через месяц после отъезда  Пушкина Перовский получил секретную  бумагу от нижегородского губернатора, сообщавшую указание петербургского оберполицеймейстера об учреждении «за образом жизни и поведением известного поэта… Пушкина» секретного полицейского надзора во время его поездки. Так подозрительно следило царское правительство за каждым шагом поэта. 

В тетрадь с «Оренбургскими записями» А. С. Пушкин заносит: "В  Бердской слободе Пугачёв был любим; его казаки никого не обижали". Как известно, в народе верили, что Пугачёв - это царь Пётр III. "Весь чёрный народ был за Пугачёва. Духовенство ему доброжелательствовало. Одно дворянство было открытым образом на стороне правительства". Такой вывод был сформулирован А. С. Пушкиным в «Замечаниях о бунте».

Памятник А. С. Пушкину  был открыт в Бердах в ознаменование 150-летия со дня рождения гениального русского поэта.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

В течение октября Пушкин в Болдине закончил «Историю Пугачёва», 2 ноября написал к ней предисловие, а уже около 20 ноября он вернулся в Петербург и тотчас представил «Историю Пугачёва» на рассмотрение Николая. Неожиданный успех ожидал его труд: царь разрешил печатать «Историю», внеся в неё ряд цензурных  поправок и изменив заглавие на «Историю Пугачёвского бунта» – так как, по его отзыву, «преступник, как Пугачёв, не имеет истории». Книга вышла  в свет в конце 1834 года, но работа Пушкина над историей восстания  продолжалась и после этого. Продолжалась и работа над «Капитанской дочкой», оконченной только летом 1836 г. и напечатанной уже незадолго до смерти поэта. 

Что же дала Пушкину его  поездка в Оренбургский край? Прежде всего массу фактических материалов, конкретные знания мест и обстановки восстания, знакомство с населением, среди которого оно возникло, глубокое понимание отношения разных классов народа к восстанию, понимание его общих социальных причин, лежавших в крепостном строе и в жестокой политике царизма на окраинах, понимание движущих сил восстания, условий его возникновения и развития. 

Пушкин не мог полностью высказать  своего понимания пугачёвского движения в напечатанной им «Истории». Более  полным голосом он смог высказаться  в романе «Капитанская дочка». И  здесь он воссоздал полный проникновенной правдивости героический образ  Пугачёва, народного вождя, организатора масс, наделённого дарованиями государственного деятеля и полководца, сильного, привлекательного, великодушного человека, подлинного сына народа.  
К этому образу, как к последнему своему герою, пришёл Пушкин перед концом жизни, полной борьбы и исканий свободы и правды. 

В мировоззрении и 

творчестве Пушкина

30-х годов, в силу

 ряда глубоких причин 

объективно-политического

 и идеологического 

порядка, крестьянский

вопрос, т. е. вопрос

о положении крепостного 

крестьянства,

о его борьбе против помещиков

и дворянско-бюрократической 

монархии, о путях к его освобождению становится

одним из важнейших, если не самым важным и основным. Крестьянская проблема, проблема народа, глубоко волнует и непрестанно занимает поэта, требуя выражения

и разрешения; она творчески  выявляется в формах лирической и эпической поэзии, в художественной прозе — романе и повести, в драматургии, научно-исторической прозе и публицистике; она ставится на широком материале, как современном, так и ушедшем в область истории, как русском, так и западноевропейском и славянском («Сцены из рыцарских времен», «Песни западных славян»).

Центральное место занимает здесь тема крестьянской войны нового времени — восстания под руководством Емельяна Пугачева 1773—1775 гг.

Тема эта, уже давно — с 1826 г. — являвшаяся сознанию Пушкина, фактически входит в его творческую жизнь  в начале 1833 г. 31 января этого года датирован, как известно, самый ранний план повести о Пугачевском восстании, о дворянине-пугачевце — будущей «Капитанской дочки»; 17 февраля помечено письмо к Пушкину от военного министра графа А. И. Чернышева в ответ, очевидно, на устное обращение поэта, которым начинается документальная история работы Пушкина над собиранием и изданием материалов о Пугачевском восстании.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

В процессе работ над романом  из эпохи «пугачевщины» и над историческим трудом о восстании (причем, как известно, к выполнению замысла романа Пушкин обратился всецело лишь после окончания издания «Истории Пугачева») поэт скоро убедился в недостаточности и односторонности материалов, бывших в его распоряжении. Официозная, дворянская историография либо замалчивала ненавистную, полузапрещенную правительством и проклятую церковью тему, либо заведомо искажала ее: восстание изображалось несчастной случайностью, следствием дурных страстей отдельных зачинщиков, увлекших покорную до того «толпу», его вождь — извергом, в котором нет ничего человеческого, его деятели — кровожадными разбойниками, злодеями, преступным сбродом; еще более искажали картину восстания, дополняя тенденциозно изложенные факты своей фантазией, иностранные авторы — как политики, дипломаты и историки, так и беллетристы.

Не могли вполне удовлетворить  Пушкина и бывшие в его распоряжении в 1833—1834 гг. архивные материалы: в них  он находил изображение восстания, освещенное лишь с одной стороны  — с точки зрения агентов екатерининского  правительства, администраторов, следователей и усмирителей. Притом важнейшие  материалы — следственные дела, т. e. протоколы допросов самого Пугачева и его ближайших соратников — оставались ему недоступными, и он получил возможность заняться некоторыми из них (и не самыми важными) лишь в 1835 г., готовя материалы к новому, дополненному изданию своего труда.

Изучение методов использования  Пушкиным архивных документов показывает, что он уделял большое внимание записям  показаний при допросах, т. e. наиболее живым свидетельствам современников, — очевидцев восстания, его участников или случайных попутчиков. Эти показания выписывались им из дел Секретной экспедиции Военной коллегии с особой тщательностью и столь же тщательно, при условии необходимой критики, использовались в «Истории Пугачева» и в «Капитанской дочке».  Но даже наличие таких живых показаний не могло дать поэту всего, что он хотел, — а хотел он видеть освещение восстания с другой, народной стороны. Показания, даваемые в большинстве случаев под страхом пытки, нередко прямо под кнутом и часто с желанием угодить допросчикам и выгородить себя, требовали величайшей осторожности в их использовании и не вскрывали подлинных чувств и мыслей народа. Пушкин хорошо сознавал это, когда в своих «Объяснениях» на критику его исторического труда В. Б. Броневским4 писал о трудностях, связанных с использованием «показаний казаков, беглых крестьян, и тому подобного, — показаний, часто друг другу противоречащих, преувеличенных, иногда совершенно ложных». И единственным способом для Пушкина увидеть восстание не с правительственной, а с другой, народной стороны, было, помимо его гениальной интуиции художника-историка, непосредственное обращение к самому народу, некогда участвовавшему в восстании.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Этим стремлением к  полноте исторической и жизненной  правды определяется общая задача путешествия, предпринятого поэтом в августе  — сентябре 1833 г. в Поволжье и  в Оренбургский край. Великий художник-реалист  и точнейший, глубокий исследователь  исторического прошлого, Пушкин хотел  увидеть своими глазами места  боев, казачьи станицы, степные крепости и уметы, представить себе расположение войск во время Оренбургской осады  и при взятии Казани. Но еще более он, отправляясь в Оренбургский край, хотел ознакомиться с населением той области, где началось и разгорелось восстание, увидеть еще живых стариков — свидетелей его, услышать подлинный голос народа, узнать его отношение к восстанию и к его вождю, отсюда — яснее и глубже понять расстановку классовых сил той эпохи, социальные противоречия, вызвавшие восстание, элементы, составлявшие его, степень участия в нем разных слоев населения. Только овладев этим материалом, он мог считать свои труды вполне подготовленными.

Своему обращению к  рассказам стариков, свидетелей восстания, и к преданиям, сохранившимся  в памяти потомков участников его, Пушкин придавал исключительно большое  значение. В «Предисловии» к «Истории Пугачева» он особо упомянул о том, что имел случай «пользоваться некоторыми рукописями, преданиями и свидетельством живых», а в «Объяснениях» на критику Броневского писал: «Я посетил места, где произошли главные события эпохи, мною описанной, поверяя мертвые документы словами еще живых, но уже престарелых очевидцев, и вновь поверяя их дряхлеющую память историческою критикою».

И далее он замечал: «Что касается до преданий, то если оные, с  одной стороны, драгоценны и незаменимы, то, с другой, я по опыту знаю, сколь  много требуют они строгой  поверки и осмотрительности». Строгая добросовестность и осмотрительность Пушкина при использовании преданий, конечно, вне сомнения. Но тем важнее то внимание, которое он им уделял, их место в историческом исследовании, то значение, которое он придавал собранным в путешествии и вне его преданиям и рассказам современников крестьянской войны.

Путешествие Пушкина, продолжавшееся вместе с последующим пребыванием  в Болдине немногим более трех месяцев (с 17 августа по конец ноября 1833 г.), в его главных чертах достаточно известно. Воспроизводить все его  детали было бы теперь излишне. Важно  отметить только, что везде по пути, в Поволжье — в Нижнем Новгороде, Васильсурске и Чебоксарах, в Казани и Симбирске — он разыскивал и  расспрашивал стариков, очевидцев восстания, записывая их показания. Особенно настойчиво и тщательно стал он это делать тогда, когда 16 сентября въехал в пределы  Оренбургского края.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Путь его по Оренбуржью шел через лежавшие на почтовом тракте старые крепости, известные в летописях  Пугачевского восстания и ставшие  с тех пор станицами и городами: Бузулук — Тоцкую — Сорочинскую — Новосергиевскую — Переволоцкую; от Переволоцкой тракт сворачивал на юго-восток, к берегу Урала, в Татищеву, бывшую узлом дорог, шедших к Оренбургу с запада и с юга, потом правым (нагорным) берегом Урала вел через Чернореченскую на Оренбург,  главную цель путешествия Пушкина, куда он прибыл 18 сентября.

В этом административном центре степного края, игравшем такую важную роль в первый период крестьянской войны, Пушкин пробыл неполных три дня; осмотрев город и прежде всего то, что было связано с обороной его от войск Пугачева, поэт побывал в подгородной казачьей станице Бёрде (или Бёрдах), служившей Пугачеву ставкой и главной военной базой в течение осады Оренбурга зимой 1773-1774 г. Затем, 20 сентября, он выехал по дороге, шедшей вниз по правому берегу Урала через ряд крепостей и бывших форпостов (Чернореченскую, Татищеву, Нижне-Озерную, Рассыпную, Илецкий городок) в другой важнейший центр — Уральск, бывший Яицкий городок, откуда началось восстание Пугачева. Здесь он пробыл неполных два дня и, выехав 23 сентября, к 1 октября приехал в Болдино, где, после месяца усиленных трудов, в которых перемежались «Пугачев», «Медный всадник» и многое другое, закончил работу над основным текстом «Истории Пугачева».

Главной целью поездки  Пушкина было, как сказано, непосредственное общение с участниками и современниками восстания. Пушкин отыскивал и расспрашивал стариков везде, где бывал: в Переволоцкой или Сорочинской, Татищевой, Бердах, Нижне-Озерной, Уральске. О некоторых из этих встреч и бесед, особенно о посещении старухи-казачки Бунтовой в Берде, известен ряд рассказов, современных и позднейших, начиная с сообщений самого Пушкина в письмах к жене от 19 сентября и 2 октября 1833 г. Результатом бесед явился ряд данных и эпизодов, вошедших в «Историю Пугачева» и в примечания к ней, а также и в «Капитанскую дочку» и основанных на записях, сделанных Пушкиным. Эти-то записи и их творческие переработки и отражения, а также другие следы устных рассказов, не сохранившихся в записях Пушкина, составляют предмет настоящей статьи.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Записи Пушкина, сделанные  во время поездки или после  нее, сохранились в двух рукописях: во-первых, в черновом, первоначальном виде в его записной книжке; во-вторых, обработанные и переписанные на трех отдельных листах.

Маленькой записной книжкой  Пушкин пользовался во все продолжение  своего путешествия в сентябре 1833 г. Записи в ней сделаны карандашом, очень небрежным, местами неразборчивым  почерком, отрывочно и кратко, буквально  «на ходу». В книжке всего восемь листков и настолько мало записей, что, возможно, часть листков с  записями была потом, при обработке, вырвана и не дошла до нас. Что касается текстов на отдельных листах, то, как установил В. Л. Комарович, они хотя и писаны карандашом, но представляют собой, несомненно, не первоначальные записи, сделанные во время посещения Сорочинской, Берды, Татищевой и т. д., но обработку, выполненную уже, вероятно, в дороге, а может быть в Болдине, на основании кратких путевых заметок и с помощью исключительно острой памяти поэта-историка.

Ряд заметок в записной книжке сделан в пути и не относится  к Оренбургскому краю — этому  главному центру пушкинских наблюдений. Таковы записи преданий о Пугачеве, сделанные еще на правом берегу Волги; в Васильсурске — о казни Пугачевым Курмышского коменданта Юрлова и о спасении его жены (с пометой: «Слышал от старухи, сестры ее, живущей милостыней»); на какой-то станции за Чебоксарами «от смотрителя» — о двух барышнях, спрятавшихся от Пугачева в копне сена и выданных собачкой. Рассказ сестры жены Юрлова был точно воспроизведен Пушкиным в восьмой главе «Истории Пугачева». Предание о двух барышнях осталось неиспользованным, очевидно, как слишком частный случай, а также и потому, что Пушкин — в противовес прежним дворянским историкам — не считал характерными для Пугачева проявления бесцельной жестокости. Не использованы были и сделанные где-то по дороге, может быть под Самарой, записи народных поговорок («слова Мордвина», помеченные «16 сентября», и др.), а также записанное Пушкиным название какого-то племенного (калмыцкого?) бога и заметка о доме Пустынникова в селе Смышляевке, в 20 верстах к северо-востоку от Самары, в котором, по-видимому, останавливался командующий правительственными войсками, действовавшими против Пугачева в последний период восстания, гр. П. И. Панин. Где-то, возможно также под Самарой, а возможно в Уральске, Пушкин сделал краткую запись о казни Пугачевым астронома-академика Ловица в Камышине; это сообщение вошло в восьмую главу «Истории» с некоторыми подробностями. Не очень ясны по смыслу и не были использованы заметки о «благородном собрании» в Казани и Саратове, о городе Лаишеве. К обратному пути относится, вычисление длины пути из Пензы на Арзамас, которое Пушкин делал, по-видимому, соображая свой маршрут.