Коран в русской поэзии на примере творчества А.С.Пушкина и И.А.Бунина

ГЛАВА III

КОРАН В ТВОРЧЕСТВЕ И.А.БУНИНА

Ориентальное творчество выдающегося русского писателя и  поэта, Нобелевского лауреата И.А. Бунина – чрезвычайно своеобразное явление в истории русской литературы. Стихотворения и проза И.А Бунина на темы мусульманского Востока являются составной частью бунинского художественного осмысления духовной истории человечества и поиска скрытого смысла исторических событий.

В своем позднем мемуарно-философском  трактате «Освобождение Толстого» И.А Бунин, характеризуя особенности творчества гения великого писателя, отмечал, что «некоторый род людей обладает способностью особенно сильно чувствовать не только свое время, но и чужое прошлое, не только свою страну, свое племя, но и ближнего своего, то есть, как принято говорить, «способностью перевоплощаться» и особенно живой и особенно острой (чувственной) памятью». Это определение вполне применимо и к художественному таланту самого И.А Бунина, свидетельством чему стал его поэтический образ мусульманского Востока.

Ориентальная тематика литературного творчества Бунина неразрывна с его религиозными воззрениями, которым всегда была свойственна определенная противоречивость. При обилии библейских и евангельских образов в его поэзии и прозе писатель так и не смог «до конца принять Символ Веры, догматов воскресения и личного бессмертия, идею живого и личного Бога», что дало основание известному философу И. Ильину охарактеризовать И.А Бунина исключительно как «художника чувственного естества», лишенного сколько-нибудь значительных устремлений к Высшему.

Однако данное суждение русского религиозного философа по меньшей мере одной стороне, поскольку творческий путь И.А Бунина постоянно сопровождали напряженные религиозные искания. По словам жены писателя В. Муромцевой-Буниной, «жажда Бога и вера в Него» всегда была характерной чертой бунинского мировоззрения, которое нельзя свести к какому-то одному комплексу идей.

Пережив в 1893-1894 гг. короткое, но сильное увлечение религиозно-философским  учением Л. Толстого, И.А Бунин в последующие годы все более склонялся к монотеизму «ветхозаветного» типа. Из трех ипостасей христианской Святой Троицы ему наиболее близок ветхозаветный образ Бога-Отца. Ветхозаветные библейские пророчества как нельзя лучше отвечали трагическому жизневидению писателя и его предчувствию грядущей революционной катастрофы.

В начале XX в. спектр религиозных исканий И.А Бунина уже не исчерпывался лишь Библией, постоянно общаясь новым религиозно-философским содержанием за счет идей и образов Корана, древнеперсидской и древнеиндийской религиозных систем, позднее – буддизма. При этом увлечение исламом, который И.А Бунин рассматривал как логическое завершение ветхозаветной веры, было у писателя в тот период наиболее глубоким.

Коран вместе с Библией  стал для И.А Бунина выражением универсальной правды о жизни и о человеке, что позже нашло свое отражение в творчестве писателя. Интерес к исламу побудил И.А Бунина к путешествиям по странам мусульманского Востока: в апреле 1903 г. писатель впервые посетил Константинополь. По словам В. Муромцевой-Буниной, перед этим «он в первый раз целиком прочел Коран, который очаровал его, и ему хотелось непременно побывать в городе, завоеванном магометанами».

С содержанием главной  священной книги ислама И.А Бунин ознакомился по так называемому Корану М. Казимирского, изданному в Москве в 1856 г. Это был перевод Корана на русский язык, выполненный К. Николаевым с французского перевода М. Казимирского. Данное издание, отличавшиеся ясностью изложения коранического текста  и имевшее многочисленные примечания, было весьма популярно в России и несколько раз переиздавалось. Оно стало основным источником ориентальной лирики И.А Бунина: все коранические сюжеты и образы бунинских стихов почерпнуты им из «Корана М. Казимирского».

Как писала В. Муромцева-Бунина, «пребывание в Константинополе  в течении месяца было одним из самых важных, благотворных и поэтических событий в его духовной жизни». Именно после этого, по ее же словам в письме к брату писателя Ю. Бунину, «ислам глубоко вошел в его душу».

Весной 1907 г. Бунин совершил еще более продолжительное путешествие  по странам мусульманского Востока, в ходе которого, помимо Константинополя, посетил Палестину, Сирию и Ливан, бывшие в то время в составе Османской империи, а также Египет. В следующем 1908 г. путешествовал по Алжиру и Тунису. В конце того же года по пути на остров Цейлон Бунин опять побывал в Константинополе и Бейруте (Ливан), а также шесть недель провел в Египте. Всего Бунин посетил тогдашнюю турецкую столицу тринадцать раз и, по словам его жены, знал Константинополь не хуже Москвы.

Таким образом, знакомство Бунина с духовным наследием мусульманского Востока было дополнено непосредственными впечатлениями, полученными в ходе путешествий. Синтез идей и образов Корана с живым восприятием исламского мира предопределил творческую удачу ориентальных произведений Бунина – стихотворений 1903-1915 гг. и цикла прозаических очерков «Тень птицы», созданных в 1907-1911 гг., за которые писатель был удостоен второй Пушкинской премии Российской Академии (первую Пушкинскую премию он получил в 1903 г. за перевод «Песни о Гайавате» Г. Лонгфелло и поэму «Листопад»).

В очерках цикла «Тень  птицы», которые сам Бунин именовал «путевыми поэмами» в прозе, он дал красочное описание «старых святых городов Ислама»: Константинополя-Стамбула с его мечетями Айя-София, Ахмедиэ, Голубиной; Каира с его «полтысячей мечетей, сложенных их порфира мемфисских храмов и гранита разрушенных пирамид», а также Дамаска, Бейрута и мусульманской части Иерусалима.

Мусульманские памятники  турецкой столицы произвели на Бунина большое впечатление. Он не был сторонником  обвинителей мусульман, предъявлявших  им претензии в осквернении храма Святой Софии, который они превратили в мечеть Айя-София. По мысли Бунина, в истории христианской цивилизации было достаточно позорных страниц, а потому любые обвинения о варварстве, предъявляемые европейцами миру ислама, могут быть обращены против них самих.

В этой связи Бунин  писал: «Не знаю путешественника, не укорившего турок за то, что они  оголили храм, лишили его изваяний, картин, мозаик… Но, во имя Бога милостивого  и милосердного, зачем же приводить  тогда слова летописцев, изображавших свирепое нашествие на Софию «христовых воинов» четвертого крестового поход, - воинов, разбивавших раки угодников и гробницы императоров… Зачем вспоминать христиан варварски пышной, содомски-развратной и люто-жестокой в убийствах Византии!».

Бунин считал, что «турецкая  простота Софии» более соответствует искренней религиозной вере, нежели византийская роскошь: «И Христос, и Магомет были исполнены страстной и всепокоряющей веры, не нуждающейся в золоте, парче, брильянтах, капеллах и органах. Правые суры Корана горели такими огненными буквами в юной душе пророка, что поседели волосы его… И в простых, порою свирепых душах его поклонников и доныне живет несравненная в своей простоте и силе вера…».

С большим уважением  Бунин пишет о «спокойном и  правдиво трогательном» мусульманском богослужении, о суфизме «с его мистическим языком, в котором под вином и хмелем разумелось упоение Божеством». Один из суфийских ритуалов – мистерию Кружащихся Дервишей, происходящую «от древнейших хороводов, знаменовавших сперва вихрь планет вокруг солнца, а потом вихрь миров вокруг Творца» – писателю в Константинополе довелось наблюдать лично.

Ряд очерков цикла  «Тень птицы» - «Иудея», «Камень», «Шеол», «Пустыня дьявола», «Страна Содомская», «Геннисарет» - Бунин посвятил Палестине. Писатель воспринимал ее как колыбель ветхозаветной веры и духовную родину трех великих религий – христианства, иудаизма и ислама: «Есть ли в мире другая земля, где бы сочеталось столько дорогих для человеческого сердца воспоминаний?».

В очерке «Камень» И.А Бунин дал яркую картину третьей по значению святыни ислама – мечети Омара в Иерусалиме, которая «цветет над нищей и нагой Иудеей во всем богатстве и великолепии своих палевых кафель, голубых фаянсов, черно-синего купола, громадного мраморного двора и тысячелетних кипарисов».

Мечеть Омара также имеет наименование «Куббат ас-Сахра» («Купол Скалы»), поскольку ее купол покрывает скалу Мориа, которая фигурирует во множестве библейских, мусульманских и талмудических преданий. Бунин приводит слова Талмуда: «Камень Мориа, скала, на которой первый человек принес первую жертву Богу, есть средоточие мира. Скалу Мориа, что была некогда покрыта храмом Соломона, а ныне хранима мечетью Омара, положил в основание вселенной сам Бог».

На скале Мориа воздвиг  свой храм израильско-иудейский царь Соломон, и камень этот давал ему незримую божественную силу. После разрушения Иерусалимского храма сила камня перешла к Иисусу, а после того, как именно отсюда Мухаммад совершил свое вознесение на Небо, этой силой стал обладать пророк. Так, по мысли Бунина, единство ветхозаветной, библейской веры, логическим завершением которой является ислам, находит еще одно подтверждение.

С очерками цикла «Тень  птицы» перекликаются и многочисленные бунинские поэтичекие произведения. Одиннадцать стихотворений на темы Корана («Ночь Аль-Кадра», «Ковсерь», «За измену», «Черный камень Каабы», «Пастухи», «Авраам», «Зеленый стяг», «Мудрым», «Путеводные знаки», «Священный прах», «Сатана - Богу») Бунин объединил в цикл «Ислам», опубликованный в его политическом сборнике «Стихотворения. 1903-1906», изданном в 1906 г.

Однако цикл «Ислам»  составлял лишь небольшую часть  ориентальной поэзии Бунина. Всего  в 1903-1915 гг. он создал около тридцати стихотворений, навеянных сюжетами и образами Корана. Несмотря на то, что  большая часть этих стихотворений имела коранические эпиграфы, в основном они не являлись поэтическими иллюстрациями к главной священной книге ислама. Чаще всего кораническое сказание или даже отдельная фраза Корана играли роль импульса поэтической мысли Бунина.

В бунинских поэтических размышлениях о Боге, мире и человеке Бог предстает не грозным владыкой, но, прежде всего, заботливым учителем, который окружает человека своим вниманием. Бог зажигает в небе для ночных паломников «святые созвездия Пса» («Звезды говорят над безлюдной землею…»), расставляет свои путеводные знаки в виде больших камней в пустыне, через которую ведет праматерь всех арабов Агарь («Путеводные знаки»), наставляет пророка Авраама (Ибрахима) в единобожии и указывает ему «правый путь» («Авраам»), через своих пророкво дает людяи Закон («Закон»), бодрствует в ночи, храня людской сон («Тэмджид»).

Посредник между Богом  и пророками архангел Гавриил  в Ночь Предопределения обходит  спящий мир («Ночь Аль-Кадр»), а пыль, по которой он ступает, воскрешает мертвых («Священный прах»). Кроме того, архангел Гавриил, по мусульманскому преданию, приходит на помощь Пророку Мухаммаду, который сражается  во главе отряда конных ангелов («Зеленый стяг»), а также защищает своими крыльями Пророка от солнечного зноя во время его пути в Дамаск («белые крылья»). В результате вмешательства  Божественного начала, признанного человеком в качестве высшего нравственного абсолюта, окружающий мир перестает быть враждебным к людям.

Иногда коранические образы входят в бунинскую поэзию в качестве символов, хранящих глубину сакрального (священного) смысла: по мысли Бунина, Коран в истории мировых религий был последним по времени подступом к тайнам бытия и содержит в себе признаки их разгадки, недоступные без обращения к нему для простых смертных. Так, тема бунинского стихотворения «Тайна» - непроясненное содержание трех букв арабского алфавита: «Элиф», «Лам» и «Мим», стоящих в начале двадцати девяти сур Корана. Значение этих букв давно утеряно, и потому они считаются «иносказательными». Согласно мусульманскому преданию, в них скрыты великие тайны, которые были известны лишь Пророку и ангелам.

  При этом Бог заграждает неверным путь пониманию истинного содержания Корана («Завеса»).

Такими же сакральными  символами выступают у Бунина упоминаемые в Коране наименование райского источника «Ковсерь» («обильный») и поняие «Мекам» («место»), которым суфии обозначают различные степени приближения к Божеству во время молитвенного экстаза (стихотворения «Ковсерь» и «Мекам»). Упоминаемый в Коране амулет с изображением птицы – знака судьбы, который арабы надевают на мертвых перед погребением, - приобретает у Бунина характер символа Божественного предопределения судеб мира («Птица»).

Нередко коранические сюжеты служат Бунину для поэтического оформления его собственных впечатлений от восточных впечатлений. Характерно в этом отношении уже упоминавшиеся стихотворение «Тэмджид». В Скутари – азиатской части Константинополя – Бунин наблюдал, как на башне Махмуд-эфенди дервиши суфийского ордена Джелвети каждую полночь пели особое молитвенное песнопение (тэмджид) – молитву о тех, кто в эту ночь страдает бессонницей (в других мечетях тэмджид поют лишь во время месяца Рамадан). Как писала В. Муромцева- Бунина, «этот обычай восхищал Ивана Алексеевича, и он часто вспоминал о нем в свои бессонные ночи в последние годы своей жизни» (Муромцева-Бунина. 1989. С. 226).

Имеются у  Бунина и  сюжетные стихотворения – своего рода рассказы в стихах, восходящие к кораническим сказаниям. В качестве примера можно привести стихотворение «Трон Соломона», в котором использованы рассказ из Корана и его комментарии о библейском царе Соломоне (Сулеймане), повелевавшем «гениями пустынь» - джиннами. Повелев джиннам изготовить ему чудесный трон (его описание восходит к Библии), состарившийся Соломон боялся, что они не закончат работу после его кончины. Поэтому он попросил Бога сокрыть от джиннов его смерть, что было и исполнено. Царь Соломон умер склоненным во время молитвы, опираясь на посох (в использованном Буниным варианте говорится о копье), и джинны ни о чем не догадывались до тех пор, пока жучки-паразиты не источили древко, поддерживающее мертвое тело Соломона.

Другой сюжет, использованный Буниным, непосредственно соотносится с рассказом о проповеди Мухаммада. По преданию, Пророк, сбежав от своих неблагодарных соплеменников в пустыню, обратился там с проповедью к толпе джиннов, которые, выслушав его, уверовали в Аллаха (стихотворение «Магомет в изгнании»).

Иногда в таких рассказах  Бунин намеренно сближает библейские и коранические сюжеты. К примеру, в стихотворении «Источник звезды», излагающем сирийское апокрифическое (не включенное в библейский канон) сказание о рождении Иисуса Христа, Бунин именует Его в соответствии с коранической традицией «Иса, святой, любимый Богом», тем самым, подчеркивая единство библейской и мусульманской веры. В этом плане особенно показательно стихотворение «Магомет и Сафия», сюжет которого (как и сюжеты стихотворений «За измену», «Мекам») бы заимствован Буниным из примечаний к «Корану М. Казимирского».