Молодежный сленг как социальная разновидность национального языка

     Если  же обратиться к непубличной речи, то она изменилась несколько меньше, хотя также испытала различные влияния. Правда, это коснулось не самой образованной части русского народа, а прежде всего тех, кто наиболее подвержен воздействию телевидения и газет. Русская речь вообще стала более разнообразной, поскольку совмещает в себе разнородные элементы из когда-то несочетаемых форм языка. В сегодняшней речи не юного и вполне интеллигентного человека мелькают такие слова и словечки, что впору кричать «караул!». Молодежный сленг, немного классической блатной фени, очень много фени новорусской, профессионализмы, жаргонизмы – короче говоря, на любой вкус.

     Вот несколько правил современного культурного  человека, сформулированных на современном  языке:

     Не  наезжай!

     Не  грузи!

     Не  гони!

     Не  тормози!

     Понятно должно быть всем, хотя ни одно из слов не употреблено в своем литературном значении.

     Стал  ли русский язык более «криминальным»? Безусловно. Как и все общество в целом. Другой вопрос – почему это так заметно. Раньше на фене «ботал»  тот, кому было положено «ботать». Ну, разве  что интеллигент мог подпустить что-нибудь эдакое для красного словца. Но это словцо было «красным», то есть резко выделялось на общем фоне. Сейчас же эти слова на устах у всех: профессора, школьника, депутата, бандита...

     Что-то подобное произошло и с русским  матом. Лингвисты всегда говорили о  его табуированности. Но что же это за табуированность такая, когда почти весь народ эти слова произносит? Во-первых, не все, во-вторых, не везде и не всегда. Употребление мата в СССР несколько напоминало ситуацию в Древней Руси. Там мат использовался, в частности, в специальных «антихристианских» обрядах, можно сказать, в особой «андеграундной» языческой культуре, существовавшей параллельно с христианской. Матерились в специальное время и в специальных местах. Например, в бане (такое особое нехристианское место).¹ Это же явление было воспроизведено и в советскую эпоху (речь, конечно, не идет о тех, кто матерился всегда и везде). Для тех же политических функционеров мат был специальным знаком «неофициальности» и «свойскости». Отдыхая и расслабляясь с коллегами в бане, просто необходимо было материться. Для интеллигенции же мат тоже играл роль символа и нес, как это ни смешно звучит, воздух свободы и раскрепощенности от официальной религии — коммунизма.

     Единственной, пожалуй, ощутимой потерей на этом пути развития речи стала почти всеобщая утрата языкового вкуса. Языковая игра, построенная на совмещении разных слоев языка (примеров в советский период множество: В.Высоцкий, А.Галич, Вен. Ерофеев и др.), или просто использование ярко выраженного социального стиля (например, М.Зощенко или А.Платонов) теперь едва ли возможны. Эти приемы стали нормой и перестали восприниматься как игра. Из новых речевых жанров, все-таки имеющих игровое начало, следует упомянуть сленг. Новизна его, впрочем, условна и скорее состоит в социализации, выходе на публичную трибуну.

     Что же касается других претензий к современному языку, то и здесь не все так  просто. Действительно, резко увеличился поток заимствований из английского  языка. Влияние Америки очевидно, и не только на русский язык и  не только на язык вообще. Эти изменения также связаны с уничтожением границ и перегородок, но только внешних. Наибольшее число заимствований приходится на новые области, где еще не сложилась система русских терминов или названий. Так происходит, например, в современной экономике или вычислительной технике. В ситуации отсутствия слова для нового понятия это слово может создаваться из старых средств, а может просто заимствоваться. Русский язык в целом пошел по второму пути. Если же говорить о конкретных словах, то, скажем, принтер победил печатающее устройство. В таких областях заимствования вполне целесообразны и во всяком случае никакой угрозы для языка не представляют.

     Однако  одной целесообразностью заимствования  не объяснишь. Во многих областях, ориентированных  на Америку, заимствования явно избыточны, поскольку в русском языке уже существуют соответствующие слова (иногда старые заимствования). Тем не менее, новые заимствования более престижны и вытесняют русские слова из обращения. Так, бизнесмен борется с предпринимателем, модель – с манекенщицей, презентация – с представлением, имидж – с образом, визажист – с парикмахером и т.п. Появление такого рода заимствований иногда затрудняет общение. Объявление типа «Требуется сейлзменеджер» рассчитано исключительно на тех, кто понимает, а для остальных остается загадкой. Но издержки такого рода временны (только на период борьбы и становления новой терминологии) и тоже особой угрозы для языка в целом не несут. Едва ли мы становимся менее русскими, говоря бухгалтер (звучит-то как, если вдуматься!), а не счетовод. Да и чем уж нам так дорог парикмахер, чтобы защищать его в нелегкой борьбе с визажистом?

     Т.о., количество заимствований в современном  русском (как и в любом) языке  огромно, что самими носителями языка  не всегда ощущается. Язык – необычайно стабильная система и способен «переварить» достаточно чужеродные явления, то есть приспособить их и сделать в той или иной степени своими. Степень этой адаптации важна, но и она не решает дела. Так, слова типа пальто (несклоняемое существительное) или поэт (отчетливое о в безударной позиции) переварены не до конца, однако русский язык не уничтожили.¹

     Часто в общественном сознании то или иное состояние языка подвергается оценке, причем обычно отмечается как раз  «плохое» состояние языка. Такая критика вызвана, как правило, слишком быстрыми изменениями в языке и возникающим в связи с этим разрывом между дискурсами разных поколений. В подобной ситуации мы сейчас и находимся. 

     1.2. История существования  школьного сленга.                               

     Молодежный (в частности школьный) сленг, был  всегда, но о молодежном словаре (в  частности словаре школьников) далекого и даже не очень далекого прошлого сведений сохранилось очень мало. Ведь сленг – это фольклор и, следовательно, письменно специально не фиксировался. Поэтому, говоря о сленге прошлого, приходится опираться на художественную литературу, мемуары и устные воспоминания.

     О школьном сленге до XIX века мы вообще ничего не знаем. Разве что отдельные  слова. Например, свистульки – так  еще с петровских времен называли розги для школяров. Школьный сленг начала XIX века тоже практически неизвестен. На каком сленге говорили лицеисты времен Пушкина? И был ли тогда сленг распространен или все ограничивалось прозвищами и кличками педагогов и лицеистов? Мы этого уже никогда не узнаем.

     Думается, сленг не мог широко употребляться  среди детей из аристократических  семей: они легко могли выбрать  наиболее удобное слово из тех  иностранных языков, на которых они  свободно говорили. Настоящий сленг  появился, наверное, лишь тогда, когда в школу пришли дети разночинцев. А это чаще всего были церковно-приходские школы, бурса, семинарии и т.п.

     В описании семинарии в повести  Гоголя «Вий» уже встречаются некоторые сленговые выражения: отправляться на кондиции – заниматься репетиторством, пробовать крупного гороху – быть наказанным. ¹

     Но  особенно много таких выражений  содержится в «Очерках бурсы» Н.Помяловского. ²

     Приведем  лишь несколько примеров. Отправлять за ворота – исключать из училища; майские – розги; титулка – аттестат; гляделы – глаза; лупетка – лицо. Образчиком разговора на сленге можно считать такую сценку из книги:

     «–  Господа, это подло, наконец!

     – Что такое?

     – Кто взял горбушку?

     – С кашей? – отвечали ему насмешливо.

     – Стибрили?

     – Сбондили?

     – Сляпсили?

     – Сперли?

     – Лафа, брат».

     Все эти слова в переводе с бурсацкого на обычный язык означали: украли, а  лафа – лихо.

     К сожалению, Помяловский является редким исключением. Другие писатели XIX века сленг, и тем более школьный сленг, в  своих произведениях не используют.

     Некоторые примеры речи воспитанниц пансиона благородных девиц 80-х годов XIX столетия можно найти в произведениях  Лидии Чарской. Так, в ее «Записках институтки» читаем:

     «–  Кого вы называете синявками? – полюбопытствовала я.

     – Классных дам, потому что они все носят синие платья».

     У Чарской же употребляется слово  силюльки – маленькие комнатки для музыкальных упражнений. На сленге тех времен слова сливки и парфетки обозначали лучших учениц, а слово мовешки – худших по поведению. Здесь любопытно то, что сленг воспитанниц отражал их дворянское происхождение, ¹

     О сленге 90-х годов XIX века можно найти  упоминание в книге Александры Бруштейн «Дорога уходит вдаль...». Вот как она описывает свой первый день в институте (так называлось начальное учебное заведение для девочек в городе Вильно в 1894 году):

       «И вот мы в большой темноватой швейцарской... Между вешалками снуют женщины... они помогают девочкам-ученицам раздеваться.

     – Это полосатки! – объясняют нам. Завидев сухопарую женщину в синем платье учительницы. – А это синявка!».

     Дальше  встреча происходит уже с директором:

     «Нам испуганно шепчут:

     – Макайте! Да макайте  же!

     Мы  не понимаем, чего от нас хотят. Чтоб мы махали? Кому махать – директору? Чем  махать?».

     Только  потом девочкам объясняют, что макать, или макнуть, – это значит поздороваться, сделать реверанс, свечкой макнуть. Есть и другие термины, понятные только ученицам этого института, например, туалет называется пингвин. ²

     Константин  Паустовский учился в знаменитой Первой Киевской гимназии и окончил ее в 1912 году. Первая фраза, которую он услышал в школе, была:

     «Привели еще одного несчастного кишонка».

     Вот как объясняет это слово автор  в автобиографической «Повести о жизни»: ¹

     «Я вступил в беспокойное и беспомощное общество приготовишек, или, как их презрительно звали старые гимназисты, в общество кишат. Кишатами нас прозвали за то, что мы, маленькие и юркие, кишели и путались на переменах у взрослых под ногами».

     Паустовский приводит еще много примеров «гимназической терминологии». Если кто-то растерялся – значит, он выпустил пар, подсказывать на уроке – это подавать.

     Октябрьская революция и гражданская война  резко увеличили долю сленга в  языке школьников. Объясняется это  двумя обстоятельствами. Во-первых, революция и война привели  к общему падению нравов, что не могло не сказаться на языке общества в целом. А во-вторых, в школу пришли новые ученики – дети рабочих и крестьян, беспризорники, подростки, прошедшие через все трудности того времени. Правда, пишущие об этом времени Анатолий Рыбаков и Вениамин Каверин практически избегают употребления сленга. Наверное, навешать крендель (что означает подраться) – это самое невинное, что в реальной жизни говорили герои «Кортика» А.Рыбакова.

     Именно  в это время школьный сленг  значительно пополнился воровской лексикой. Вот ее примеры из повести Л.Пантелеева и Г.Белых «Республика ШКИД»: тискать – воровать, накатить – пожаловаться («Кто накатил?» – искренне возмущался цыган), лепить горбатого – притворяться, стоять на стреме – сторожить, охранять, шамовка – еда и т.д. ²

     Воровское арго вошло тогда в повседневную речь многих людей, во дворах были популярны  хулиганские песни.

     К сожалению, в детской художественной литературе советского времени не приводится сленговых выражений. Герои Аркадия  Гайдара, Льва Кассиля и других детских писателей говорят удивительно правильным литературным языком, каким они вряд ли выражались в реальной жизни.

     Однако  в послевоенной школе, по воспоминаниям  современников ярко выраженного  школьного сленга было не много. Были заимствования из фронтового языка (например, полундра – сигнал об опасности) и из жаргона уголовников: кодла – компания, котлы – часы, корочки – ботинки, тырить – воровать, шухер – сторожевой пост. Вот как пели в пародийной песне начала 50-х годов: