Тема игры и игрока в русской литературе 19 в. (Гоголь, Достоевский, Пушкин)

 Утверждали, что в  год он выигрывал до 20 тысяч  рублей - огромная по тем временам  сумма. При этом страстью своей  Некрасов карты не признавал  и говорил: «В чем другом у  меня не хватает характера, а  в картах я стоик» [2].

Иван Сергеевич Шмелев, сам родом из купеческой семьи и человек православный до фанатизма, карточной игры гнушался, но в своих воспоминаниях о детстве он много писал о пристрастии купцов и даже священства к карточной игре.

И в новое время играли. Например, Владимир Владимирович Маяковский, певец революции («Я себя под Лениным чищу, чтобы плыть в революцию дальше!») был агрессивным игроком, проигрыши воспринимал как личную трагедию, легко обвинял партнеров в шулерстве, всегда готов был начать драку, лишь бы оспорить проигрыш. «С Маяковским страшно было играть в карты», - вспоминал другой поэт, Николай Асеев [35].

Осип Мандельштам в «Казино» рассказывает о том, как впадает в легкий транс, находясь в казино, каким чудится ему развлекательное оборудование.

Образ игры использует в собственном творчестве Марина Цветаева («Божественно, детски-плоско…», «Март»), Николай Гумилев («Мыльные пузыри»).

20 век в русской литературе  стал временем «игры» писателя  с читателем. Началось это с  эпатажа футуристов и «зауми», а к концу века литература  пришла со знаменем постмодернизма, каждое произведение которого  – это утонченная «игра в  бисер», предлагающая адресату вычленить  в постигаемом тексте новые  варианты уже знакомых фраз, образов, жестов, типических и архетипических образов и сюжетных поворотов.

ГЛАВА II. ТЕМА «ИГРЫ» В ТВОРЧЕСТВЕ РУССКИХ ПИСАТЕЛЕЙ XIX ВЕКА

2.1. Н.В. Гоголь «Игроки» - оригинальная комедия в одном действии.

 Имя Гоголя в связи с категорией игры упоминается не случайно, ведь помимо того, что его произведения содержат разнообразные изображения игры почти во всех смыслах слова, сам автор был не чужд игровой стихии.

Играют парубки и дивчины в «Вечерах на хуторе близ Диканьки»; играют в «ворона» утопленницы; дед, исправляя свою ошибку, играет в карты с нечистой силой; Ноздрев с поредевшей из-за шулерства бакенбардой пытается обыграть Чичикова в шашки; проигрывается в пух Хлестаков; смакуя подробности, вспоминают о вчерашнем висте герои пьесы «Утро делового человека».

Нередко игра в гоголевских текстах соседствует с жульничеством. Жульничает адскими картами ведьма из «Пропавшей грамоты»; жульничает Ноздрев, двигая за один ход по три шашки; ведьма из «Майской ночи» в разгар игры обнаруживает свою инфернальную сущность. Добавим к этому «Игроков» с богатейшей коллекцией примеров плутовства и шулерства.

До нас не дошло сведений о том, насколько Гоголь был причастен к азартным играм,  зато сохранились множество воспоминаний о мистификациях, розыгрышах, странностях писателя, что сделало его героем многочисленных анекдотов.

Гоголь чувствовал стихию игры настолько органично, что не всегда окружающие его люди имели возможность определить момент, с которого Гоголь переключался в иную, игровую реальность: «Восьмого марта, при многих гостях, совершенно неожиданно для нас, объявил Гоголь, что хочет читать. Гоголь сел за боковой круглый стол, вынул какую-то тетрадку, вдруг икнул и, опустив бумагу, сказал, как он объелся грибков. Это было начало комической сцены, которую он нам и прочел. Он начал чтение до такой степени натурально, что ни один из присутствующих не догадался, что слышит сочинение» [26].

Мотивы Игры являются одними из самых распространенных элементов гоголевского сюжета, во многом определяющими поэтику драматурга. При всем своем многообразии они реализуются у Гоголя целостно.

Гоголь не был абсолютным новатором в изображении игры. В своих произведениях он следовал традиции А.С. Пушкина, также рассматривавшего игру как оригинальную модель общественных отношений; во многом его художественные находки в этой области близки к подобным моментам у М.Ю. Лермонтова и А.С. Грибоедова.

Игра как предмет изображения у Гоголя обнаруживает общие художественные элементы, переходящие из пьесы в пьесу. В их числе необходимо выделить прием «театра в театре»: так, Утешительный, Городничий и Кочкарев в рамках сюжета своих пьес осознанно становятся постановщиками неких «спектаклей», художественно преобразуют текстовую реальность, преследуя этим свои личные цели. Почти во всех пьесах встречаются действующие лица, которые в обыденной жизни актерствуют, исполняют какие-то роли, кто виртуозно, а кто – неумело, в зависимости от степени погруженности в категорию Игры.

Комедия «Игроки» была напечатана впервые в издании «Сочинения Николая Гоголя», 1842 г., том четвертый, в разделе «Драматические отрывки и отдельные сцены». Весь раздел датировался самим Гоголем периодом с 1832 по 1837 г. Окончательная обработка «Игроков» относится к 1842 г., но начата была пьеса несомненна раньше.

Посылая ее Прокоповичу, Гоголь писал 29 августа 1842 г. из Германии: «Посылаемую ныне пиесу «Игроки» всилу собрал. Черновые листы так были уже давно и неразборчиво написаны, что дали мне работу страшную разбирать»[8].

Пьеса «Игроки» считается незаконченной, хотя завязка, развязка, все перипетии сюжета прочерчены и выстроены.

Тема, избранная Гоголем, не была нова для русской литературы. Профессиональные карточные игроки были частыми гостями на страницах переводных и русских произведений.

Последняя из созданных гением комедий практически не изучена, хотя занимает особое место в его творческой биографии, и дата завершения «Игроков» знаменует рубеж между насыщенным шедеврами творческим этапом и становлением воззрений автора «Выбранных мест...».

В гоголевской пьесе впервые фактически отсутствует противопоставление положительных и отрицательных героев. На сцене только герои отрицательные. Во-вторых, все предыдущие изображения картежников несли сугубо морализаторскую функцию. У Гоголя этого нет. Плутовство в лице Ихарева наказано, но некому с укоризной сказать «Вот злонравия достойные плоды!», как нечего противопоставить в качестве положительного идеала; ведь все, что было положительного, старательно и успешно дискредитировалось, пародировалось и осмеивалось шулерами в течение всей пьесы.

И вот, с одной стороны, порок наказан, с другой, порок торжествует, а зритель остается в нравственном вакууме.

Мотивы игры в «Игроках» сконцентрированы плотнее, чем в других гоголевских комедиях, и встречают нас, начиная с заглавия, с имени произведения. Самим заглавием текста – «Игроки» – автор очерчивает круг действующих лиц. В этом контексте слово «игроки» обозначает не всякого любителя поиграть в карты, а лишь тех, кто занимается этим профессионально, чей доход непосредственно зависит от исхода игры, кто полагается не на случай, а на свой разум.

Понятие «игра» в тексте комедии неоднозначно. Игрой, с точки зрения внимательного читателя, может выглядеть даже организация автором конфликта этого драматического произведения.

В «Игроках», по первому впечатлению, моральные воззрения всех героев абсолютно идентичны. Из девяти персонажей пьесы девять являются убежденными или вынужденными плутами, а развитие действия обуславливается стремлением каждого из них оставить остальных в дураках.

Ю.В. Манн в книге «Поэтика Гоголя» писал: «...в основе пьесы – разветвленный образ игры-жизни»[23].

И действующие лица собираются за игральным столом городского трактира, чтобы еще раз сыграть в эту жизнь, упрочить или потерять свое место в ней. Специфика времени в том, что играть честно, по всем правилам – значит обрекать себя на неудачу, и смысл игры переместился к овладению искусством изощренного жульничества, к безусловному шулерству («Ихарев: /.../ обмануть всех и не быть обмануту самому – вот настоящая задача и цель!» [23].

Специфика сюжета в том, что большинство героев по ходу действия побывали и в выигрыше и в проигрыше (исключение составляют «внесюжетные» слуги Алексей и Гаврюшка, а также чиновник).

Лукавство определяется в зависимости от того, кто из героев находится на более высоком уровне игры. Тот, кто оказался ниже, занимает место простодушного. Однозначно, таковы «внесценические» действующие лица: полковник Чеботарев – жертва Ихарева (проигрался на 80 тысяч), поручик Артуновский, князь Шенькин, помещик Дергунов – жертвы триумвирата «Утешительный - Швохнев - Кругель». Первоначально эта троица мошенников чуть сама не оказалась ограбленной, ибо их перещеголял виртуозный Ихарев. Уловив разницу в техническом мастерстве, Утешительный спешит аннулировать оппозицию. Теперь бывшие противники находятся на одном уровне – уровне шулерства. Дальше, с читательской точки зрения, конфликт должен строиться в виде оппозиции: «проигравшиеся – шулера». Идет поиск жертв. Хотя «сборной» не удается посадить Михаила Александровича Глова за зеленый стол, бдительность его они усыпляют и завоевывают доверие старика-отца настолько, что получают полномочия попечителей его сына. Хотя карты здесь в руки не берутся (а только служат предметом разговора в течение целого явления), оппозиция «честный отец семейства – шулера» осуществляется. Дальнейшая оппозиция примет схему «Саша Глов – шулера». Результат предопределен: юнец теряет двести тысяч. Здесь противопоставление первого и второго уровней заканчивается.

Теперь появляется Замухрышкин – персонаж, как будто стоящий вне нашей конфликтной системы. Здесь он – нечто стороннее, воплощение инертной государственной машины, которая не позволяет лукавым и умным вовремя воспользоваться своим выигрышем; препятствие, которое необходимо обойти. Ихарев отдает Утешительному свои восемьдесят тысяч, ожидая от государства двести. Вроде бы, ситуация всех устраивает. И вдруг, как снег на голову, запоздалое разоблачение. Мы узнаем, что Утешительный, признаваясь Ихареву в обмане, обманул его, перейдя не на второй, а сразу на третий уровень. И лже-Гловы, которые в предыдущей ситуации занимали позицию простодушных, на деле оказались хитрецами, сыграв роли сына и отца.

И получается, что при таком положении вещей единственным честным и простодушным участником игры был Ихарев. Поэтому низшим, проигравшим членом оппозиций «Ихарев – Утешительный», «Ихарев – Крыницын (он же старый Глов)», «Ихарев – младший Глов (позволивший себя обыграть на несуществующие двести тысяч)», «Ихарев – Мурзафейкин (он же Замухрышкин)» будет именно он. Здесь перед нами явное противостояние между последовательным нахождением на одном и том же уровне игры, приверженностью одной и той же нравственной (точнее безнравственной) концепции и умелой сменой позиций, тактической гибкостью. В эту схему входит и Мурзафейкин-Замухрышкин, оставшийся «за бортом» в предыдущих раскладах. И здесь же намечается возможность еще одного противопоставления, связанного с лже-Сашей Гловым, чьи перемещения по полюсам удачи/бедствия не закончились: «Я был благородный человек, поневоле стал плутом. Меня обыграли в пух, рубашки не оставили /.../За три тысячи я взялся участвовать, провести и обмануть тебя /.../ Hу, мы надуты оба!» [8].

Многие из персонажей пьесы вообще действуют под чужими именами, изображая других людей.

Но эти персонажи распоряжаются не только собой: в случае необходимости они играют и другими людьми. Так, однажды обыгранный ими молодой человек, должен был за определенную «компенсацию» повторить на «бис», заново сыграть свой проигрыш. А после его бросают один на один с обманутым им человеком, не заплатив.

Кроме того, «игроки» играют с чем-то высшим, чем человеческая природа, с Фатумом, с Судьбой, с Произволом. Чем отличались коммерческие игры (формально разрешенные в России) от азартных, запрещенных? Коммерческие носили именно соревновательный характер, их исход строился на тактике, логике, уме и т.д. Играющие в азартные игры отдавали себя и свои капиталы на волю Случая. Никто из честно играющих участников банка, фараона и штосса не может влиять на расклад выпавших карт. Карты ложатся произвольно, «по мановению Фортуны». Шулера же занимаются тем, что «исправляют ошибки фортуны», заменяют произвол судьбы собственным произволом. В какой-то степени они вступают в поединок с божественной силой.

Большая Игра обуславливает то, что на протяжении всей пьесы существует контрастное, почти антонимичное несоответствие героев своим словам и поступкам. По ходу пьесы герои произносят речи, их социальной природе совсем не свойственные. Так, мошенник Утешительный проповедует «долг и обязанности», бродяга Крыницын – «семейную жизнь в семейном кругу», шулер Швохнев готов обвинить «простодушного Сашу Глова» в плутовстве.

На всем протяжении действия Гоголь, изображая сложную карточную и психологическую игру своих персонажей, сам ведет игру с читателем, скрывая от него действительную фабулу, готовясь поразить его неожиданностью развязки. Ю.М. Лотман писал: «Игроки» повернуты против традиции XVIII века, где Фигаро обманывает других персонажей, но не публику... У Гоголя сцена остается для зрителя до самого конца сферой обмана».

Обычно для драматических произведений той эпохи были характерны следующие за заглавием списки действующих лиц. В «Игроках» ничего подобного нет. Объяснить это можно тем, что истинные имена и социальные статусы некоторых персонажей читатель/зритель узнает лишь в последней сцене пьесы. Для сидящего в зале зрителя развязка неожиданна, но для читателя этот эффект неожиданности пропадет, если он с первых минут знакомства с пьесой узнает, что за маской старого помещика Глова скрывается шулер Крыницын, что чиновник Замухрышкин на самом деле является отставным штабс-капитаном Мурзафейкиным. Для автора был принципиально важен эффект непредсказуемости развития сюжета, поэтому он до последнего момента не сообщает читателю о своих героях больше, чем они сами считают нужным о себе сообщить.

В пьесе «Игроки» мотивы игры имеют самый богатый в гоголевской драматургии спектр. Карточная игра является темой произведения, все действие движется вокруг игры как рода занятий.

Кроме того, игра – постановка Утешительного, пьеса Утешительного – составляет фабулу драматического отрывка. Каждый из персонажей пьесы осуществляет ту или иную игру, исполняет ту или иную роль. Атмосфера всеобщей Игры приводит к тому, что для персонажей пьесы не осталось ничего подлинного, искреннего – все приносится в жертву их «божеству». Семья, гражданство, сословная гордость, честность, благородство, любовь – все это в мире игроков превратилось в бледные призраки, в выигрышные карты, которые в нужный момент шулер достанет из своего рукава, чтобы обмануть соперника. И человеку ничего не остается, как жить в мире этих перевернутых и полумертвых понятий.

2.2. Страсть к игре и роман «Игрок» Ф.М. Достоевского

Достоевский жил и творил в XIX веке. Впервые отметил присутствие игры в произведениях Достоевского представитель народнической публицистики, социолог, критик и беллетрист Н.К.Михайловский в статье «Жестокий талант» (1884).