Абстрактный язык и конкретный язык. Язык как исторически обусловленное «умение говорить». Три проблемы языкового изменения

II. АБСТРАКТНЫЙ ЯЗЫК И КОНКРЕТНЫЙ  ЯЗЫК.

ЯЗЫК КАК ИСТОРИЧЕСКИ ОБУСЛОВЛЕННОЕ 

«УМЕНИЕ ГОВОРИТЬ». ТРИ ПРОБЛЕМЫ ЯЗЫКОВОГО 

ИЗМЕНЕНИЯ

1.1. По сути дела, затруднения,  связанные с языковым 

изменением, и стремление рассматривать  его как 

«незаконное» явление, вызванное «внешними факторами», 

объясняются тем, что за исходную точку  берется абстрактный и,

следовательно, статический язык, оторванный от речи и 

изучаемый как нечто готовое, как ergon. При этом даже не

задаются вопросом, что же представляют собой языки, как

они существуют в действительности и, что, собственно

говоря, означает «изменение» в  языке. Отсюда и постановка

проблемы языкового изменения  в причинных терминах,

поскольку изменения в «вещах», лежащих за пределами 

сознательной волевой деятельности субъектов, 

приписываются именно «причинам». Но язык относится к явлениям

не причинного, а целевого характера1, к фактам, которые 

определяются своей функцией. Если понимать язык 

функционально, сначала как функцию, а потом как систему,— 

а именно так его следует понимать, поскольку язык 

функционирует не потому, что он система, а, наоборот, он 

является системой, чтобы выполнять  свою функцию и 

соответствовать определенной цели,—то  становится очевидным,

что проблему изменения надо поставить  с головы на ноги.

Язык далек от того, чтобы функционировать, «не 

изменяясь», как это бывает с  «кодами»; он изменяется, чтобы 

продолжать функционировать как  таковой. Латинский 

язык Цицерона перестал функционировать  как 

исторический язык именно потому, что он перестал изменяться;

в этом смысле он является «мертвым языком», хотя он

может неограниченно продолжать функционировать  как 

«код»2. Напротив, «живой язык не стоит  на месте, он

1 См. А. Pagliaro, Corso di Glottologia, Roma, 1950, I,

стр. 112 и сл., 121—122; «Logica е grammatica» в «Ricerche Linguis-

tiche», I, 1, стр. 1; Il linguaggio come conoscenza, стр. 55; Il segno

vivente, стр. 33. Также E. Coseriu, Forma y sustancia, стр. 17—18.

2 О различии между «языком»  и «кодом» («коды» лишены 

историчности) см. A. Pagliaro, Corso, стр. 195 и II linguaggio,

стр. 78 и 87; Е. Coseriu, Forma у sustancia, стр. 56, 59. По этому 

поводу интересно отметить, что  часто предлагается использовать

латинский язык в качестве «международного  вспомогательного

языка», аналогично так называемым «искусственным языкам», 

которые как раз и являются «кодами».

156

находится в постоянном изменении»3.Живой  язык, 

постоянно определяемый (а не определенный раз навсегда) 

посредством своей функции, не является созданным, а

непрерывно создается конкретной языковой деятельностью:

это не ?????, a ????????4, точнее, «форма»  и 

«потенция» некоторой ???????? (ср. 2.1). Язык, в известном 

смысле,— это «результат»; но, с  одной стороны, вообще

говоря, «результат не есть действительно реальное: он

является реальным лишь вместе со своим становлением»6,

а с другой стороны, в случае языка  «результат» является

одновременно непосредственно  «потенцией», условием

дальнейших актов. Если результат  «окончателен», то мы

говорим о «мертвом языке». Напротив, в той мере, в какой

язык продолжает функционировать  как таковой, 

результат никогда не бывает окончательным. Даже когда 

некоторое «состояние языка» оказывается  практически 

идентичным предыдущему состоянию, это не означает, что 

данное состояние сохраняется  неизменным) оно просто с 

достаточной точностью воспроизводится  речью, где язык 

функционирует и дан конкретно. Следовательно,— 

перефразируя Соссюра6, но в прямо  противоположном смысле,— 

чтобы понять механизм языкового  изменения, надо сразу

же встать на почву речи и принять  речь за норму всех

прочих проявлений речевой деятельности (включая «язык»).

Не только все диахроническое, но также и все синхронное

в языке является таковым только благодаря речи, хотя

речь в свою очередь существует только благодаря языку.

1.2. Язык существует только в  речи индивидуумов, а 

речь всегда предполагает какой-то конкретный язык. Вся 

сущность речевой деятельности неизбежно заключена в 

этом кругу. Сам Соссюр видел  это достаточно ясно7, но он

пожелал выйти из этого круга  и решительно предпочел 

«язык». Возрождая один из аспектов старого спора между 

аномалистами и аналогистами, Соссюр выбрал более лег-

•N. Hartmann, цит. раб., указ. стр.

4 В. Пизани («Allgemeine Sprachwissenschaft, Indogermanistik»

в «Forschungsberichte», Bd. 2, Bern, 1953, стр. 24) справедливо (и это 

не является парадоксом) замечает, что, когда двести юкагиров «спят 

и не видят снов», их язык перестает  существовать как таковой и 

вообще прекратил бы свое существование, если бы по какой-либо

причине юкагиры перестали просыпаться.

5 Гегель, Феноменология духа, предисловие. 

e CLG, стр. 51.

7 CLG, стр. 50-51.

157

кий путь аналогии, чтобы избежать подвижности, изменчи 

вости и «неоднородности» речи. Однако следует выбрать

более трудный путь: не нужно выходить из указанного

круга, потому что этот круг действительно  имеет место 

в речевой деятельности и ничто  не позволяет 

рассматривать один из обоих полюсов  в качестве первичного8. Кроме 

того, перед нами отнюдь не порочный круг, поскольку

термин «язык» понимается оба раза в разном смысле: в одном 

случае имеется в виду язык как  «знание», как «языковой 

капитал» (Sprachbesitz)9; в другом случае — как конкретное

проявление этого знания в процессе говорения. Как писал

Платон10, говорение — это акт (??????), использующий

слова, которые предоставляются  в его распоряжение 

«узусом» (?????). Прибавим, что в акте конкретно реализуется 

????? и что в процессе реализации  акт преодолевает и 

изменяет его.

1.3.1. Чтобы выйти из указанного круга, Соссюр прибегнул к

специальному понятию «языка», отделив «систему» от речи 

индивидуумов и приписав систему  обществу, или «массе». Поскольку 

это понятие выступает как основное в послесоссюровской 

лингвистике и именно им в значительной степени обусловлены трудности,

связанные с языковыми изменениями, целесообразно 

проанализировать его сущность.

Уже неоднократно указывалось, что  в этой части своего учения

Соссюр основывался на социологии Дюркгейма. В частности,

В. Дорошевский подчеркнул тесную связь между соссюровским 

понятием «языка» и дюркгеймовским понятием «социального факта»11.

Дорошевский пишет: «Учение Соссюра  почти всегда рассматривают 

как лингвистическое учение; однако это не совсем правильно. Это 

учение существенно опирается на философскую концепцию, по сути

дела чуждую лингвистике». Несмотря на слегка критический тон,

Дорошевский, как кажется, считает  этот факт признаком того, что 

Соссюр был в курсе современных  ему основных идеологических 

течений, поскольку далее говорится: «Все отрасли гуманитарных наук

взаимосвязаны. Сила учения Соссюра, которое оказало на лингви-

8 А именно, встав на почву  речи, можно охватить 

одновременно речь и язык. Дело в том, что язык дан в речи, в  то время как 

речь не дана в языке.

• Об этом понятии см. W. Porzig, Das Wunder der Sprache,

Bern, 1950, стр. 106 и сл. С другой стороны,  здесь идет речь об 

одном из трех соссюровских понятий  «языка». Ср. CLG, стр. 57,

65, 144; SNH, стр. 24—26.

10 Cratylus, 378 b—388 d.

11 Сначала в сообщении на Конгрессе лингвистов в Женеве

(1931), а затем в статье «Algunas observaciones sobre las relaciones

de la sociologia con la linguistica: Durkheim y F. de Saussure»  в  

«Psychologie du langage» [=«Journal de Psychologie», XXX, 1933], исп.

перев. «Psicologia del lenguaje», В. Aires 1952, стр. 66—73.

158

стику значительное влияние, объясняется  использованием понятий,

выработанных в области социологии, философии и психологии»12.

Оставив в стороне вопрос о том, стоит ли называть дюркгеймовскую

концепцию «философской» в подлинном  смысле этого термина13,

и вопрос о том, может ли социология служить основанием для чего-

либо или, скорее, она сама нуждается  в надежных опорах, для того

чтобы не распасться как наука14 (вопрос, который отнюдь нельзя

считать решенным), следует выяснить, может ли дюркгеймовское

понятие «социального факта» служить  надежным фундаментом 

для каких бы то ни было теоретических  построений. Оказывается,

что не может, поскольку это понятие  представляет собой чисто 

софистическое построение.

Дюркгейм приписывает «социальному факту» две существенные

характеристики: 1) «социальный факт»  является «внешним» по

отношению к индивидууму, т. е. независимым  от индивидуумов;

2) «социальный факт» является  для индивидуума обязательным.

Первую характеристику (основную, поскольку на ней зиждется

все здание социологии) Дюркгейм доказывает следующими 

рассуждениями: «Родившись на свет, верующий застает все верования и 

обряды полностью сформированными; если же они существовали до

него, то, значит, они имеют независимое  существование. Система 

знаков, которой я пользуюсь, чтобы  выражать свои мысли, система 

монет, с помощью которых я  плачу свои долги, система кредита,

к которой я прибегаю в своих  коммерческих делах, обряды моей

религий и т. д.— все это существует независимо от того, пользуюсь 

ли я этим. Можно перебрать  одного за другим всех членов общества,

и перечисленные утверждения будут  приложимы ко всем. Таким 

образом, способы действовать, мыслить  и чувствовать обладают

тем важным свойством, что они существуют независимо от 

индивидуальных сознаний»16. Это  рассуждение часто рассматривалось 

как само по себе очевидное, как своеобразное колумбово яйцо 

социологии (сам Дюркгейм был убежден  в этом), но оно явно ошибочно.

Чтобы доказать это, не требуется ни противопоставлять дюркгей-

мовскому понятию другое понятие  «социального факта», ни 

задаваться вопросом, является ли язык «установлением» того же самого типа,

что и система монет (которые  не воссоздаются заново в непрерывной

деятельности всех членов общества)16, поскольку отсутствие 

логической строгости в приведенном  рассуждении сразу бросается 

12 «Algunas observaciones», стр. 72—73.

18 Сам Дюркгейм («Les regles de la methode sociologique»,  исп. 

перев. «Las reglas del metodo sociologico», Madrid, 1912, стр. 237)

как типичный позитивист заявляет, что  его метод «независим от

всякой философии».

14 Разумеется, сомнение в законности  социологии как науки с 

собственным объектом не затрагивает  социологию как совокупность

социальных исследований, которые  либо могут представлять 

непосредственный практический интерес, либо являются 

вспомогательными по отношению  к истории.

15 «Las reglas», стр. 38.

16 Сам Соссюр (CLG, стр. 138—139) отмечает, что существует 

ощутимое различие между языком и прочими «социальными 

установлениями». Однако он не осознает, насколько коренным является

это различие.

151

в глаза. В самом деле, на что  указывает (скорее, чем доказывает)

Дюркгейм? Он указывает попросту на то, что а) определенные 

социальные факты могут существовать до рождения людей, 

составляющих в данный момент рассматриваемое  общество; б) что социальные

факты могут существовать независимо от какого-либо одного или 

вообще любого из индивидуумов определенного  коллектива (конечно,

лишь постольку, поскольку другие индивидуумы сохраняют эти 

факты); в) что социальные факты  существуют в обществе независимо

от индивидуумов, не принадлежащих  к данному обществу. Однако

отсюда никак не следует, что  социальные факты существуют теперь

и в любой момент независимо от всех индивидуумов, составляющих

общество. Вывод Дюркгейма о  том, что социальный факт, существует

«независимо от индивидуальных сознаний», основывается на ряде

ошибок, цепляющихся в его рассуждениях друг за друга. Во-

первых, Дюркгейм приписывает постоянную (вневременную) 

истинность утверждению, связанному с определенным моментом: с 

моментом, когда рассматриваемые  индивидуумы еще не родились. Во-

вторых, он распространяет на всех индивидуумов то, что он 

утверждает относительно одного индивидуума. Правда, его рассуждение

можно повторить для любого из членов общества, однако это 

рассуждение всегда остается применимым omnibus (т. е. ко всем 

рассматриваемым индивидуально), а  не cunctis (ко всем сразу). Mutatis

mutandis, перед нами старый софизм  кучи: ясно, что одно зерно не 

составляет кучи и что куча «независима» от любого из зерен, взятых

в отдельности; однако это верно  лишь постольку, поскольку в тот 

момент, когда из кучи вынимают зерно, другие зерна по-прежнему

составляют кучу. Если взять все  зерна сразу, то куча исчезнет.

Поэтому правильное заключение состоит  в том, что ни одно зерно 

не составляет кучи, а не в том, будто все зерна не составляют кучи

и куча является чем-то «внешним» по отношению к зернам. 

В-третьих,— и это самое главное  — в посылках и в заключении Дюркгейма 

фигурируют совсем не одни и те же индивидуумы. Дюркгейм 

проводит рассуждение относительно индивидуумов, которые не 

принадлежат (или еще не принадлежат) к рассматриваемому обществу

(индивидуумы, которые, рождаясь, застают социальный факт уже 

установленным), а затем пытается сделать вывод об индивидуумах,