Абстрактный язык и конкретный язык. Язык как исторически обусловленное «умение говорить». Три проблемы языкового изменения

являющихся членами этого общества. Однако, чтобы вывод был 

верным, он должен был бы основываться исключительно на 

доказательствах, проведенных относительно именно этих индивидуумов.

То, что социальные факты не зависят  от тех, кто не принимает в них 

участия, и от тех, кто еще не родился,— это трюизм, не 

нуждающийся в доказательстве. На самом деле не социальные факты являются

внешними по отношению к индивидуумам, а шндивидуумъ Дюркгейма 

является внешним по отношению  к обществу. Ко всему этому 

добавляется смешение понятий «не  быть созданным кем-либо» и 

«существовать независимо от кого-либо». Утверждение, что социальный

факт «не был создан» определенными  индивидуумами и существовал 

до них, означает лишь то, что оно  действительно говорит: оно не

позволяет сделать никаких выводов  о том, как именно существуют

социальные факты.

Вторая характеристика, которую  Дюркгейм приписывает 

социальным фактам,— это, как  уже говорилось, их «обязательная 

сила»: «Эти типы поведения или  мышления не только являются

внешними по отношению к индивидууму, но и обладают императив-

160

ной и обязательной силой; они навязываются индивидууму 

независимо от его желания». Дюркгейм допускает, что индивидуум

может противопоставлять себя социальным нормам и даже иногда

«успешно нарушать их»; однако он указывает, что это невозможно

без борьбы и сопротивления общества17. Этому утверждению можно

противопоставить обратное: социальные факты изменяются в 

результате индивидуальной инициативы, и далеко не все реформаторы 

обязательно становятся мучениками. Следует, однако, пойти дальше

и сформулировать мысль, неявно содержащуюся в утверждениях

Дюркгейма. Эта мысль, как известно, состоит в следующем: 

«Индивидуум сам по себе не может  изменить социальный факт». Однако

она еще не означает, что индивидуум «не изменяет» социального 

факта; если ее интерпретировать именно так, то она превращается

в паралогизм: обусловленному утверждению  приписывается 

абсолютная  значимость. Указанное соображение  означает лишь, что 

индивидуум  не изменяет социального факта, если другие индивидуумы 

не принимают  изменения; а это происходит не потому, что 

социальный факт не зависит ни от данного индивидуума, ни от прочих 

индивидуумов, а, совсем наоборот, именно потому, что  он зависит 

как от первого, так и от последних. С другой стороны, простое 

сопротивление социальному факту (непринятие его) — это не то же

самое, что стремление изменить его, которое является 

положительным фактором.

Похоже, что Дюркгейм никогда не замечал внутренней слабости

своих парадоксальных выводов. Более  того, он полагал, что парадокс

должен быть принят в соответствии с требованиями разума и 

«фактов»18. Следует заметить, однако, что в подобных случаях 

правильным является как раз  обратный подход: если рассуждение  и то, что 

мы считаем «фактами», приводят нас к выводу, который интуитивно

представляется абсурдным, то прежде всего необходимо попытаться

выяснить, нет ли ошибки в рассуждении  или не допускают ли факты 

другой интерпретации. Однако Дюркгейм не последовал этому 

правилу. Думая, что он «доказал», будто  социальные факты являются

внешними по отношению к индивидуальным сознаниям, он 

приписывает социальные факты воображаемому  существу, которое он

назвал «коллективным сознанием». Затем, чтобы доказать 

«существование» этого сознания, Дюркгейм прибегает к аналогии: «Если мы

не находим ничего необычного в  том, что индивидуальные 

представления, производимые действиями и реакциями нервных 

элементов, не являются внутренне  присущими этим элементам, то что  же

удивительного в том, что коллективные представления, 

производимые реакциями элементарных сознаний, из которых состоит 

общество, не содержатся непосредственно  в этих сознаниях, а выходят 

за их пределы?»19. Но не говоря уже  о том, что существование 

коллективных представлений, независимых  от индивидуальных 

сознаний, никоим образом не было доказано, эта аналогия оказывается

совершенно неадекватной. Ведь единство сознания — это 

фундаментальный факт, открытый самим  сознанием, а не выведенный одним 

из многочисленных «нервных элементов». Точно так же если бы

17 «Las reglas», стр. 39—40. Ср. также стр. 28.

18 Ср., например, «Las reglas», стр. 1—2.

19 «Representations individuelles et representations collectives» 

в «Sociologie et philosophie», Paris, 1924, стр. 35.

11 Заказ № 3340

161

коллективное, или социальное, сознание действительно 

существовало как «внешнее» по отношению к индивидуумам, то только оно

само могло бы сказать нам  это и писать работы по социологии, а не

социолог Дюркгейм — индивидуум, который, будучи в 

соответствии с его собственной  аналогией простым нервным центром, был 

бы обязательно исключен из царства этого сверхсознания.

В области лингвистики Соссюр —  хотя имя Дюркгейма ни разу

не появляется в «Курсе» —  принял учение Дюркгейма о социальном

факте и следует ему вплоть до деталей и фразеологии. Так, 

Дюркгейм утверждает, что социальные факты «бытуют в самом обществе,

которое производит их, а не в его  частях, то есть не в членах 

общества» 20, и что социальная «результирующая  не проявляется 

полностью ни у одного отдельного индивидуума» ". И Соссюр

утверждает, что язык «полностью существует только в массе» м.

Дюркгейм считает, что социальные явления являются «внешними 

по отношению к индивидуумам», которые получают их «извне»*8,

а Соссюр говорит, что язык — это  «социальная часть речевой 

деятельности, внешняя по отношению  к индивидууму» 24, и, далее, что

язык «социален по своей сущности и независим от индивидуума» 25.

Дюркгейм настаивает на том, что  социальные факты навязываются

индивидууму 2в; Соссюр полагает, что  язык — «это продукт, 

который индивидуум пассивно усваивает», и что язык навязывается 

индивидууму, который «сам по себе не может ни создать язык, ни 

изменить его»27. Дюркгейм говорит, что коллективное мышление

«должно изучаться в самом себе и само по себе»28, а Соссюр — что 

язык должен изучаться «в себе и  сам по себе» 29. Дюркгейм говорит,

что социальные факты должны изучаться  «как вещи» м и именно так 

Соссюр поступил с языком •1. Дюркгейм представляет себе 

социологию как науку о «коллективных  представлениях», то есть 

практически как «социальную психологию»; Соссюр же говорит, что

20 «Las reglas», стр. 18.

21 «Representations», стр. 36.

82 CLG, стр. 57.

21 «Las reglas», стр. 15, 40 и т. д.; «Representations»,  стр. 35.

24 CLG, стр. 58.

25 CLG, стр. 64. Кроме того, Балли и  Сэше добавляют в  

примечании (CLG, стр. 128): «Для Соссюра язык — это, по существу,

вклад со стороны, вещь, полученная извне».

28 «Las reglas», стр. 39—40; «Representations»,  стр. 35 и т„ д. 

27 CLG, стр. 57—58.

21 «Las reglas», стр. 23.

29 CLG, стр. 364. Эта фраза является  типично дюркгеймов-

ской: даже социальное разделение труда  Дюркгейм пытается 

изучать (неизвестно, с какой целью) «в самом себе и для самого себя» 

и как «объективный факт»; см. «De la division du travail social»*,

Paris, 1922, стр. 8—9.

10 «Las reglas», стр. 9, 55 и сл.; 241.

81 Дюркгейм указывает, что подходить  к фактам как к «вещам» 

означает лишь «придерживаться  по отношению к ним определенной

точки зрения» («Las reglas», стр. 10). Но плохо  как раз то, что эта 

точка зрения состоит в нежелании  рассматривать факты такими,

какими они являются.

162

изучение языка «чисто психично» 32, и рассматривает лингвистику 

как часть «социальной психологии» 33. Дюркгейм приписывает 

социальные факты «коллективному сознанию»; Соссюр же, говоря о 

синхронической лингвистике (которая для него практически 

представляет всю лингвистику; ср. I, 1.2), указывает, что эта дисциплина

«должна изучать логические и психологические  отношения, которые 

связывают сосуществующие элементы и  образуют систему в том 

виде, как они представляются коллективному сознанию» 34. А. Мейе

замечает, что соссюровское понятие  «языка» в точности соответствует 

определению социального факта  у Дюркгейма 35. Однако это совсем

не означает, будто данное понятие  соответствует реальному языку;

это означает лишь, что оно, некритически принятое и превращенное

в аксиому соссюровской лингвистикой, основывается на тех же 

логических ошибках. Сам Соссюр говорит, что «речевая деятельность

имеет индивидуальную сторону и  социальную сторону, причем

одну нельзя мыслить без другой»36; однако, взяв в качестве нормы

речевой деятельности язык, оторванный от речи индивидуумов и 

помещенный в «коллективном  сознании» «массы», Соссюр оказался

именно в области немыслимого 37. Тот факт, что логические ошибки

принадлежат Дюркгейму, а не Соссюру, отнюдь не оправдывает

соссюровское понятие языка, а  лишь показывает, насколько опасно

безоговорочно основываться на понятиях сомнительной ценности,

выработанных другими дисциплинами, вместо того чтобы брать за

основу реальность изучаемого объекта. Лишь гениальность и тонкое

языковое чутье позволили Соссюру  увидеть существенные аспекты 

языка, несмотря на шаткость его исходного  представления о языке.

Однако для тех, кто не обладает гениальностью и языковым чутьем

Соссюра, весьма рискованно придерживаться того же самого

понятия.

1.3.2. Даже Мейе при всей его  признанной тонкости и  

обширнейшей лингвистической эрудиции не сумел преодолеть соссюров-

скую концепцию и принял ее без  всяких оговорок. В самом деле,

Мейе также повторяет дюркгеймовские леммы: «Язык представляет

собой строго организованную систему  средств выражения, общих 

для определенной совокупности говорящих. Язык не существует

вне индивидуумов, которые говорят (или пишут) на нем. Однако

язык существует независимо от каждого отдельного индивидуума:

он как бы навязывается ему. Реальность языка — это реальность

социального установления, присущего  индивидуумам, но в то же

82 CLG, стр. 64.

88 CLG, стр. 47 и 60. Дюркгейм, напротив, включает 

«лингвистическую социологию» вместе с другими «частными социологиями»

в то, что он называл «социальной  физиологией»; ср. «Sociologia у 

ciencias sociales» в «De la methode dans les sciences»,  исп. перев. 

«Del metodo en las ciencias», Madrid, 1911, стр. 345.

84 CLG, стр. 174.

85 «Linguistique historique et linguistique generale», II, Paris,

1938, стр. 72—73.

80 CLG, стр. 50.

87 В действительности язык может  мыслиться изолированным 

от речи, но только в качестве абстрактного языка; конкретный же

язык нельзя представить себе в отрыве от языковой деятельности.

11*

163

самое время независимого от каждого  из них» 38. В другом месте 

Мейе идет еще дальше, отрицая  значение того факта, что языки не

существуют вне говорящих: «Часто повторялось, что языки не 

существуют вне говорящих и что, следовательно, нет основания 

приписывать им независимое существование, собственное бытие. Это 

очевидное утверждение, но оно не имеет  особого значения, как 

большинство очевидных утверждений, ибо, хотя действительность языка 

не представляет собой чего-то материального, от этого язык не 

перестает существовать. Его действительность одновременно является

языковой и социальной» 39. В самом  деле, тот факт, что языки 

существуют только в речи, не мешает признавать за ними идеальную 

объективность (ср. 2.4). Но это не означает, что языки имеют 

независимое существование. Говорить, что язык имеет «языковую 

реальность»,— это явная тавтология, которую, возможно, пытаются

понимать как утверждение, что  язык системен: однако это относится 

к тому, каков объект, а не к его  существованию. Говорить же, что 

язык имеет «социальную реальность», еще не означает допускать,

будто он существует «вне говорящих»; ведь общество не существует

независимо от индивидуумов. «Социальные» компоненты языка 

даются в речи, как и все, что составляет язык. С другой стороны,

с более общей точки зрения следует  заметить, что в науках о 

человеке все, представляющееся нашему сознанию как очевидное, отнюдь

не может быть отброшено как  «не имеющее значения», а, напротив,

должно быть принято за основу исследования. Необходимо указать,

что еще замечательный французский  лингвист М. Бреаль40, которому

часто приписывают то, чего он на самом  деле не сделал и что 

явилось бы к тому же чисто внешней  заслугой (в самом деле, его

упоминают как основателя семантики, хотя эта дисциплина была создана 

лет за пятьдесят до опубликования  его «Essai»), и которого мало

вспоминают за его проницательную и здравую концепцию речевой 

деятельности, неустанно повторял, что языки не существуют вне 

говорящих. Приписывая языкам существование, «внешнее» по отношению 

к говорящим, Мейе явно противопоставляет  себя Бреалю.

Соссюр расходится с Бреалем  гораздо более резко и отчетливо,

чем с младограмматиками,— как  своим дюркгеймовским 

социологизмом, так и сохранившимися в его учении пережитками шлейхе-

ровской концепции языков как «естественных  организмов».