Основные модусы человека

"эпохи бездомности". В эпоху  обустроенности человек чувствует  себя органичной

частью космоса – как в  обжитом доме. В эпоху бездомности  мир уже не кажется

гармонически упорядоченным целым, и человеку трудно найти себе "уютное место" в

нем, – отсюда чувство неприкаянности и "сиротства". Самочувствие обустроенности

характерно, например, для мышления древних греков. Наиболее полное выражение

оно нашло, как полагает Бубер, в  философии Аристотеля. Мир тут  представляется

замкнутым пространством, этаким "домом", где человеку отведено определенное

место. Человек тут – вещь наряду с другими вещами, наполняющими мир; он не

кажется себе непостижимой тайной; он не гость в странном и непонятном мире, а

обладатель собственного угла в  мироздании. В рамках такого мировоззрения  нет

предпосылок для того, чтобы человек  осознавал себя фатально одиноким.

Первым, кто по – новому поставил вопрос о человеке – не как о  вещи среди вещей,

по мнению М.Бубера, был Августин Аврелий (354-430), живший в эпоху,

когда под влиянием формировавшейся  христианской картины мира рухнуло

аристотелевское представление о  шарообразном едином мире. Место погибшей

сферической системы заняли два  независимых и враждебных друг другу  царства –

царство Света и царство Мрака. Человек, состоящий из души и тела, был поделен

между обоими царствами, стал полем  битвы между ними, оказался как  бы в

подвешенном, бесприютном положении. "Что же я такое, Боже мой? Какова природа

моя?" – вопрошает Августин. Он называет человека grande profundum, великой

тайной. Именно эпоха бездомности  могла побудить Августина удивиться  бытию

человека, не подобного прочим тварям вселенной и занимающего особое положение в

мире.

В конце средневековья и начале Нового времени стройная картина  мироздания вновь

дрогнула. В философии Николая Кузанского (1401-1464) мир был

представлен бесконечным в пространстве и времени, а Земля, следовательно,

лишилась центрального положения. Довершил разрушение средневековой  схемы 

Николай Коперник (1473-1543), без обиняков объявивший Землю рядовой планетой

Солнечной системы. Земная твердь начала утрачивать роль незыблемого фундамента

всего мира: она сама подвешена  в невообразимой бесконечности. Человек в этом

мире оказался беззащитным перед  бездной бесконечности. Эту несоизмеримость

человека со Вселенной "с непревзойденной  и поныне ясностью" прочувствовал  и

выразил, по мнению М.Бубера, Блез Паскаль.

В результате перемен в мировоззрении, происшедших в Новое время, личность "стала

бездомной посреди бесконечного". "...Был расторгнут изначальный  договор

Вселенной и человека, и человек  почувствовал, что он в этом мире пришелец и

одиночка". С тех пор "идет работа над новым образом мироздания, но не над новым

мировым домом... Человеческого жилища из этой Вселенной уже не выстроить"⁵

. Поколению, которому предстоит  выработать новую космологию, придется, считает

Бубер, отречься от всякого образа мироздания и жить в неизобразимом  мире: imago

mundi nova – imago nulla (новый образ мира  – никакого образа). Космос Эйнштейна

можно помыслить, но нельзя вообразить. Человек вынужден принять как  факт свою

бездомность и затерянность во Вселенной.

Итак, XX век породил, по словам Бубера, "невиданное по своим масштабам

слияние социальной и космической  бездомности, миро- и жизнебоязни  в

жизнеощущении беспримерного одиночества. Личность чувствует себя одновременно

и подкидышем природы, брошенным, подобно  нежеланному ребенку, на произвол

судьбы, и изгоем посреди шумного  человеческого мира".

Есть ли выход из тупика одиночества? Реакциями на новую ситуацию бездомности

оказались индивидуализм и коллективизм. Первая реакция – индивидуализм, – чтобы

спастись от отчаяния, поэтизирует  одиночество. Индивидуалист принимает  его как

рок и пытается внушить себе amor fati⁸ – "любовь к року". Это –

иллюзорное решение, ведь чтобы  справиться с ситуацией, одной лишь ее поэтизации

недостаточно.

Вторая реакция – коллективизм – состоит в том, что личность, спасаясь от

одиночества, пытается раствориться в каком-нибудь большом групповом

образовании. Но это растворение  само по себе не дает единения личности с

личностью.

Эпоха индивидуализма, по мнению Бубера, уже миновала, а коллективизм

находится на вершине своего развития, но и в нем уже видны признаки

вырождения. Ни тот, ни другой не решают проблемы одиночества, и выбор одного

из этих двух – это ложная альтернатива. Подлинным решением является "Третье"

– диалогическое существование  человека с человеком. Это "Третье" Бубер

называет сферой "Между" (das Zwischen). Сфера "Между" – это как бы узкая

кромка, на которой происходит встреча  Я и Ты. Познание сферы "Между" и должно

помочь человечеству в преодолении  одиночества.

Для экзистенциальной философии (в  различных ее вариантах) характерно

стремление показать, что чувство  одиночества не является результатом  чисто

внешних и случайных обстоятельств  жизни человека, но коренится в  самом его

бытии, в способе существования "я". В этом смысле бытие личности изначально

является одиноким, обособленным, даже если сам себя человек одиноким не

чувствует.

     "Одиночество-неслиянность"

"Одиночество-неслиянность" мы  рассмотрим на примере суждений  испанского философа 

Хосе Ортеги-и-Гассета (Ortega у Gasset, 1883-1955).

По его мнению, одиночество коренится  в самом способе бытия человеческой

личности. Жизнь каждого из нас  неотчуждаема, т.е. никто не может  прожить за

меня мою жизнь. "...Человеческая жизнь... – пишет Ортега, – именно в силу

своей неотчуждаемости по сути есть одиночество, изначальное одиночество".

Одиночество не означает "быть одному – единственному" (солипсизм), –  как раз

единственность не имеет ничего общего с одиночеством. Понятие одиночества

предполагает, что "я" существую  в мире, что мир есть – минералы, растения,

животные, другие люди. И "я" должен налаживать отношения со всем этим, искать

согласованности своего существования  с другими существованиями, искать

единства, но не такого, какое возникает  у двух жидкостей, слитых в один

сосуд, а единства принципиально  неслиянных существований.

Моя отделенность от других "я" обусловлена  и тем, что у меня – свое тело,

локализованное в пространстве, не позволяющее мне быть вездесущим. "Каждое

мгновение пригвождая меня к определенной точке, оно делает меня изгнанником

по отношению к прочему... Я  могу изменить место моего нахождения, но, где бы

оно ни находилось, это будет мое "здесь". По-видимому, здесь и  я, я и здесь

связаны на всю жизнь". Я способен видеть и понимать мир только из своего

"здесь". Невозможно видеть  мир "вообще", не занимая  определенного "здесь" в

этом мире, и мое видение всегда есть определенная "перспектива",

открывающаяся из данной, занимаемой мною точки. Никто не может видеть мир

вместо меня: даже если кто-то встанет  на то место, где был я, теперь уже

будет смотреть он и будет видеть по-своему. "Наши "здесь" взаимоисключающи,

непроницаемы друг для друга, различны, и перспектива, в которой предстает  для

нас мир, – разная. Поэтому наши миры никогда не могут совпасть полностью. Я с

самого начала нахожусь в своем; он в своем. В этом еще одна причина

изначального одиночества".

Ф.Ницше, Э.Гуссерль, М.Хайдеггер, Х.-Г.Гадамер  и другие нередко используют

понятие "горизонта", т.е. индивидуальной (у каждого – своей) картины  мира.

Один и тот же предмет люди видят и оценивают не совсем одинаково: образ

предмета в нашем восприятии зависит от особенностей "горизонта" каждого из

нас. Значение предмета (вещи, символа) определяется его соотношениями  со

всеми другими "предметами", соприсутствующими  в нашем "горизонте". Поскольку

"горизонт" у каждого свой  и обменяться ими нельзя, постольку  невозможно и

совершенно одинаковое понимание  одной и той же вещи, но понимания  разных

людей могут приближаться друг к  другу по мере сближения их "горизонтов".

Несовпадение "горизонтов" –  это еще одно выражение "одиночества-неслиянности"

индивидов.

     "Одиночество-ответственность"

Другой аспект обособленности человеческого  бытия, пожалуй, наиболее выразительно

представлен в работах французского экзистенциалиста Жан-Поля Сартра

(Sartre, 1905-1980).

“Мы совершенно одиноки в выборе своих поступков. Я не в состоянии  ни на кого

переложить, тяжесть принятия моего  решения и ответственность за это решение.

Я обречен выбирать сам. “

На первый взгляд может показаться, что Сартр "сгущает краски": разве не могу

я с кем-то советоваться, разве не бывает так, что приходится выполнять

"распоряжение сверху", когда  "от меня ничего не зависит", разве не существует

твердо установленных норм морали, или предписаний религии, или  табу, которые

безусловно определяют, что нужно  делать, а от чего воздерживаться? –

Бесспорно, все это имеет место  в жизни, но лишь как обстоятельства, при

которых все-таки решаю я сам. Я  могу последовать совету или нет, могу не

подчиниться приказу, пренебречь общепринятой моралью, нарушить религиозную

заповедь или табу. "Могу" –  не в том смысле, что "мне за это ничего не

будет", а в том, что в человеческой "натуре" не заложено наперед, как  себя

вести. Когда ремесленник изготовит  какую-то вещь (например, нож), то ее

назначение и способ ее действия заранее предопределены. Человек, в  отличие от

вещи, пока жив, никогда не завершен, он все время "делает" и переделывает сам

себя, т.е. определяет свои поступки. Никто  не является раз и навсегда трусом

или храбрецом: в каждый данный момент – "здесь и теперь" – человек  заново

решает, поступить ему храбро или  трусливо. В этом и состоит смысл  знаменитого

сартровского тезиса: "Человек  обречен быть свободным". "Свобода" в этом

смысле оказывается не тем благом, за которое нужно с кем-то бороться, а

роковой неизбежностью. Всегда решать самому за себя – значит быть абсолютно

одиноким в выборе.

"Одиночество – ответственность"  так же изначально и неотвратимо,  как

"одиночество-неслиянностъ". Оно  не является временным "настроением"  человека,

зависящим от внешних обстоятельств, а коренится в самом бытии  человеческого

"я". Оно обусловлено неотъемлемой  от человека его свободой. "Мы  одиноки, и

нет нам извинений", – так  характеризует Ж.-П.Сартр человеческое бытие.

У представителей экзистенциальной философии  есть немало высказываний и по

поводу "одиночества – уединения", в котором они склонны видеть положительное

значение. С точки зрения С.Киркегора, "один человек для другого не может быть

ничем иным, как лишь препятствием на его пути"" масса людей  – это "звери или

же пчелы", и потому "бойся  дружбы" ; ценность опыта одиночества  в том, что он

ведет человека к Богу. Одиночество  прославляет также Ф.Ницше в

"Антихристианине", "Заратустре" и других произведениях. И по  мнению

М.Хайдеггера, человеческое пребывание в мире может быть подлинным только при

условии дистанцирования от "люда". Для Ж.-П.Сартра ценность уединения

определяется тем, что ад – это "другие" люди, ведь "другой" с его свободой –

препятствие, ограничение моей свободы, которую губит, отчуждает "внешний"

взгляд "другого".

Понятие одиночества, как видно  из предшествующего изложения, наделено у

разных авторов в чем-то близким, но не одинаковым содержанием. Очевидно, сам

феномен одиночества многомерен. Резюмируя  сказанное выше, мы можем выделить

те аспекты, в которых этот феномен  рассматривается в философии:

     1.     одиночество-"бездомность" – это неопределенность роли и смысла

человеческого пребывания в мире; неприкаянность человека в бесконечности;

отсутствие предустановленной  гармонии человека с миром. ( Бубер  и др.) ;

     2.     одиночество-неслиянность – это изначальная и неодолимая

обособленность существования "я" от других существований (феноменология,

экзистенциализм);

     3.     одиночество-ответственность – это "обреченность" каждого человека

на самостоятельный выбор образа действия, невозможность переложить

ответственность за свой выбор на другого (Сартр и другие экзистенциалисты);

     4.       одиночество-уединение – это добровольное избегание

контактов с другими людьми, преследующее цель сосредоточиться на каком-то деле,

предмете, самом себе.

Одиночество как предмет исследования представляет интерес не только для

философии, но также для психологии, социологии. Чем отличаются подходы  этих

научных дисциплин к явлению  одиночества от философского подхода?

Психологи и социологи особое значение придают изучению эмпирических

закономерностей этого явления; например, проводят опросы, выявляют степени

подверженности одиночеству людей, принадлежащих различным возрастным,