Свободная любовь, брак и семья

 Бессознательные мотивации  могут иметь как личную, так  и общую природу. Прежде всего,  сюда относятся мотивы, ведущие  свое происхождение от родительского  влияния. Взаимоотношения молодого  человека с матерью, а девушки  — с отцом, являются, в этом  плане, детерминирующим фактором. Именно прочность связи с родителями  бессознательно влияет на выбор  мужа или жены, — либо положительно, либо отрицательно. Сознательная  любовь к одному из родителей  благоприятствует выбору похожего  на него брачного партнера, тогда  как бессознательная привязанность  (которая вовсе не обязана выражать  себя сознательно в виде любви)  затрудняет выбор и навязывает  характерные поправки. Для того, чтобы их понять, нужно, прежде  всего, знать причины бессознательной  привязанности к родителям и  при каких обстоятельствах она  насильственно изменяет иди даже  блокирует сознательный выбор.  Вообще говоря, вся та жизнь,  которую родители могли бы  прожить, но не прожили, потому  что следовали искусственным  мотивам, передается в форме  субституции их детям. Другими  словами, детей как бы вынуждают  двигаться в направлении, которое  предназначено компенсировать все,  что осталось неосуществленным  в жизни их родителей. Поэтому-то  сверхдобродетельные родители, случается,  имеют что называется “безнравственных”  детей, а безответственный мот-отец  имеет сына с явно болезненным  честолюбием и т. д. Наихудшие  последствия вызывает искусственная  бессознательность родителей. 

 Возьмем, к примеру,  историю матери, которая умышленно  удерживает себя от осознания  происходящего с тем, чтобы  не нарушать видимость “хорошего”  брака. Бессознательно она, вероятно, привязывает к себе сына, в  качестве более или менее подходящей  замены мужа. В результате сын,  если он не доведен этим  прямо до гомосексуализма, принуждается  к изменению своего выбора  в направлении, противном его  истинной натуре. Например, он женится  на девушке, которая явно уступает  его матери и поэтому не  способна конкурировать с ней;  или увлечется женщиной деспотичного  и властолюбивого нрава, которой,  возможно, удастся оторвать его  от матери. Выбор супруги(а), если  инстинкты не были загублены,  может остаться свободным от  этих влияний, но раньше или  позже они дадут о себе знать  в качестве разного рода препятствий.  Более или менее инстинктивный  выбор можно, пожалуй, считать  наилучшим с точки зрения продолжения  рода, однако он не всегда удачен  психологически, поскольку между  чисто инстинктивной и индивидуально  развитой личностью зачастую  существует необычайно большое  различие. И хотя в таких случаях,  благодаря чисто инстинктивному  выбору, могло бы иметь место  улучшение и укрепление “породы”, индивидуальное счастье скорее  всего пострадало бы при этом. (Разумеется, в данном контексте  слово “инстинкт” — это не  более чем собирательный термин  для всех возможных органических  и психических факторов, природа  которых по большей части нам  неизвестна.) 

 Если бы человеческого  индивида можно было рассматривать  исключительно как инструмент  для сохранения вида, тогда чисто  инстинктивный выбор супруги(а)  оказался бы самым лучшим. Но  так как основа такого выбора  бессознательна, то на ней удается  построить только что-то вроде  безличной любовной связи (liaison), какую можно наблюдать в совершенстве  у примитивных народов. Если  мы вообще вправе говорить  здесь о “взаимоотношении”, то  в лучшем случае это будет  лишь слабым отблеском того, что  мы обычно имеем в виду: очень  холодной любовной связью безличного  характера, полностью регулируемой  традиционными обычаями и предрассудками, прототипом любого конвенциального  брака. 

 Когда брак не устраивается  под влиянием благоразумия, расчета  или так называемой любящей  заботы родителей и когда древние  инстинкты детей не загублены  неправильным воспитанием или  скрытым воздействием скопившихся  и оставленных без внимания  родительских комплексов, брачный  выбор обычно следует бессознательным  мотивировкам инстинкта. Бессознательность  имеет своим результатом недифференцированность  или бессознательную тождественность.  Практическим следствием будет  то, что один человек станет  предполагать у другого наличие  такой же психологической структуры,  как и у него самого. Нормальная  половая жизнь, как общий жизненный  опыт с вроде бы сходными  целями (aims), еще больше усиливает  чувство единства и тождественности.  Это состояние описывается как  состояние полной гармонии и  превозносится как великое счастье  (“Одно сердце и одна душа”), — и не без основания, поскольку  возвращение к изначальному состоянию  бессознательного единства есть  как бы возвращение в детство.  Отсюда и ребяческое поведение  всех влюбленных. Более того, это  как бы возвращение в утробу  матери, в изобилующие возможностями  глубины еще бессознательного  творчества. Это поистине подлинное  и неоспоримое переживание (experience) Божественного, чья трансцендентная  сила стирает и поглощает все  индивидуальное, настоящая общность  с жизнью и безличной властью  судьбы. Воля индивидуума распоряжаться  собой оказывается сломленной: женщина  становится матерью, мужчина —  отцом, и таким образом оба  лишаются свободы и делаются  орудиями влечения к жизни. 

 Здесь взаимоотношение  остается внутри границ биологической  инстинктивной цели, сохранения  вида. Поскольку эта цель имеет  коллективную природу, психологическая  связь между мужем и женой  тоже будет, по существу, коллективной, и потому не может рассматриваться  как индивидуальное взаимоотношение  в психологическом смысле. Мы  можем говорить о таковом лишь  тогда, когда понята природа  бессознательных мотиваций выбора  и разрушена изначальная тождественность.  Брак редко, а возможно, и никогда  не развивается до индивидуального  взаимоотношения гладко и без  кризисов. Без боли рождение сознания  не происходит. 

 Путей, ведущих к  сознательному пониманию (realization), много, но все они подчиняются  определенным законам. Обычно  изменение начинается с наступлением  второй половины жизни. Середина  жизни — это время огромной  психологической важности. Ребенок  начинает свою психологическую  жизнь в пределах очень узких  границ, внутри магического круга  матери и семьи. По мере созревания  он расширяет свой горизонт  и свою собственную сферу влияния;  его надежды и устремления  обращены к расширяющейся сфере  личной власти и собственности;  желание простирается к миру  в непрерывно растущих масштабах;  воля индивидуума становится  все более и более тождественной  естественным целям бессознательных  мотиваций. 

 Таким образом человек  вдыхает собственную жизнь в  свои создания, пока они, наконец,  не начинают жить сами по  себе, множиться, — и вот они  незаметно перерастают его. Матерями  завладевают их дети, мужчинами  — их творения, и то, что первоначально  вызывалось к жизни с таким  трудом и напряжением, теперь  невозможно сдержать. То, что прежде  было страстным увлечением, становится  обязанностью и, наконец, невыносимым  бременем, вампиром, жирующим за  счет жизни своего создателя.  Середина жизни — время наибольшего  раскрытия, когда человек еще  отдает своему делу все силы  и способности. Но это и то  время, когда приходит вечер,  начинается вторая половина жизни.  Страсть изменяет свою внешность  и теперь называется долгом: “я  хочу” становится непоколебимым  “я должен”, а повороты пути, которые были неожиданными и  приносили с собой открытия, притупляются  привычкой. Вино перебродило и  начинает отстаиваться, становясь  прозрачным. Если все идет хорошо, развиваются консервативные наклонности.  Вместо того чтобы смотреть  вперед, человек все чаще невольно  оглядывается назад и начинает  всячески осмысливать прожитые  годы. Делаются попытки отыскать  свои истинные мотивации и,  в этом отношении, совершаются  подлинные открытия. 

 Критическое рассматривание  самого себя и своей судьбы  дает ему возможность распознать  собственное своеобразие. Однако  это прозрение дается ему не  легко; оно достигается только ценой сильнейших потрясений. Так как цели второй половины жизни иные, нежели первой, когда человек слишком долго засиживается в юношеской позиции, это вызывает у него разлад желаний. 

 Сознание еще проталкивается  вперед, повинуясь, так сказать,  собственной инерции, а бессознательное  отстает, потому необходимые для  дальнейшей экспансии сила и  внутренняя энергия уже истощены. Этот разлад с самим собой  порождает неудовлетворенность,  и, поскольку человек не сознает  реального положения дел, то  обычно он проецирует причины  такой неудовлетворенности на  своего партнера. Таким путем  создается критическая атмосфера,  необходимое вступление к сознательному  пониманию. Обычно такое состояние  возникает у супругов не временно. Даже наилучший брак не в  состоянии стереть индивидуальные  различия до такой степени,  чтобы душевное состояние супругов  было абсолютно идентичным. В  большинстве случаев один из  них адаптируется к браку значительно  быстрее другого. Одному, кто основывается  на позитивных взаимоотношениях  с родителями, почти или совсем  не приходится испытывать затруднений  в приспособлении к партнеру, тогда как другому помехой  в этом может стать глубоко  укоренившаяся бессознательная  связь с родителями. Поэтому он  достигнет полной адаптации позже,  и поскольку она достигается  с большим трудом, то вполне  может оказаться более прочной  и долгосрочной. 

 Эти различия в темпе  и в степени духовного развития  являются главными причинами  типичной трудности, обнаруживающей  себя в критические моменты.  Говоря о “степени духовного  развития”, я не имею в виду  какую-то особенно богатую или  великодушную натуру. Это совсем  не так. Под этим я понимаю  скорее определенную сложность  ума или характера, сравнимую  с играющим множеством граней  самоцветом в противопоставлении  его простой кубической форме.  Есть такие многосторонние и  в известной мере проблематичные  натуры, отягощенные иногда довольно  трудно согласующимися наследственными  чертами. Приспособление к таким  натурам или же их приспособление  к более простым личностям  — всегда проблема. Эти люди, обладая  определенной склонностью к диссоциации,  обычно наделены способностью  отделять, на длительное время  несочетаемые черты характера,  тем самым выдавая себя за  гораздо более простых людей,  чем есть на самом деле; или,  может случиться так, что как  раз их многосторонность и  чрезвычайная гибкость придадут  им особое обаяние в глазах  других. Их партнеры могут легко  затеряться в такой, подобной  лабиринту, натуре, находя там  столько возможностей обогащения  личного опыта, что они целиком  поглощают их собственные интересы, иногда не вполне приемлемым  образом, поскольку теперь их  единственным занятием становится  прослеживание в другом человеке  всех извивов и изгибов его  характера. На этом пути так  много доступного опыта, что  он окружает, если не сказать  — затопляет, более простую  личность. Она поглощается своим  более сложным партнером и  не способна найти выход из  такого положения. Это чуть  ли не обычное явление, когда  женщина, духовно, полностью умещается  в своем муже, а мужчина, эмоционально, полностью помещается в своей  жене.

Пожалуй, можно было бы охарактеризовать это как проблему “содержимого”  и “содержащего”. 

 “Содержимый” ощущает  себя живущим полностью в рамках  брака. Его отношение к брачному  партнеру безраздельно: вне брака  не существует существенных обязанностей  и обязательных интересов. Неприятной  стороной этого, в других отношениях  идеального партнерства является  беспокоящая зависимость от личности, которая никогда не будет не  то что понята, но даже “осмотрена”  во всей ее полноте, и потому  не вполне заслуживает доверия.  Огромное же преимущество “содержимого”  заключено в его собственной  цельности — фактор, немаловажный  в психической организации. 

 С другой стороны,  “содержащий”, то есть тот, кто  в соответствии со своей склонностью  к диссоциации имеет особую  потребность унифицировать себя  в безраздельной любви к другому,  будет в этой попытке, которая,  естественно, очень трудна для него, оставлен далеко позади более простой личностью. Ища в последней все те тонкости и сложности, которые служили бы дополнением и соответствовали бы его собственным граням, он нарушает простоту другого. Поскольку простота в обычных условиях всегда имеет преимущество перед сложностью, то очень скоро ему придется отказаться от своих попыток вызвать тонкие и сложные реакции у более простой натуры. И довольно скоро его партнер, ожидающий от него — в соответствии со своей более простой натурой — простых реакций, причинит ему уйму хлопот тем, что констеллирует его сложности своим постоянным настойчивым требованием простых ответов. Волей-неволей он должен будет уйти в себя перед убедительной силой простоты. Любое умственное усилие, как и сам но себе сознательный процесс, требует от обыкновенного человека такого большого напряжения, что он неизменно предпочитает простоту, даже если это неправда. А когда простота оказывается хотя бы наполовину правдой, она тут же становится для него абсолютной истиной.  

 Простая натура действует  на сложную словно чересчур  маленькая комната, которая не  дает последней достаточно простора. С другой стороны, сложная натура  предоставляет простой слишком  много комнат с избытком пространства, так что последняя никогда  не знает, где она в действительности  помещается. Поэтому совершенно  естественным образом происходит  так, что более сложная натура  содержит в себе более простую.  Первая не может быть поглощена  последней, но окружает ее, не  будучи, однако, окруженной сама. Кроме  того, поскольку более сложная  натура, возможно, имеет большую  потребность быть “содержимой”, чем простая, она ощущает себя  вне брака и, соответственно, всегда  играет сомнительную роль. Чем  крепче “содержимый” держится  за партнера, тем больше “содержащий”  чувствует себя исключенным из  взаимоотношения. “Содержимый”  протискивается во взаимоотношение  благодаря своей цельности, и  чем сильнее он пробивается  в него, тем меньше способен  ответить на это “содержащий”.  

 Поэтому последний  имеет склонность “смотреть,  на сторону”, сначала, несомненно, бессознательно. Но с наступлением  среднего возраста в нем пробуждается  более настойчивое стремление  к тому единству и неделимости,  которые особенно необходимы  “содержимому” в силу его  диссоциированной натуры. В этой  фазе обычно и происходят события,  доводящие конфликт до конца.  “Содержащий” начинает сознавать,  что стремится к полноте, ищет  “вместимости” и нераздельности, которых ему всегда недоставало.  Для “содержимого” это лишь  еще одно подтверждение всегда  болезненно переживаемой ненадежности  “содержащего”; он обнаруживает, что в комнатах, которые вроде  бы принадлежали ему, живут  и другие, нежеланные гости. Надежда  на определенность исчезает, и  эта обманутая надежда толкает  “содержимого” к самому себе, если, конечно, отчаянными усилиями  он не сможет принудить своего  партнера сдаться и не преуспеет  в вымогании признания, что  его стремление к единству  было не более чем детской  или болезненной фантазией. Когда  эта тактика не приносит успеха, то смирение со своей неудачей  может оказаться подлинным благом, заставляя “содержимого” признать, что надежность, которую он отчаянно  искал в другом, можно найти  в себе самом. Таким образом  он обретает себя и открывает  и своей простой натуре все  те сложности, которые тщетно  искал в ней “содержащий”.