Средневековая философия

Отсюда  ясно, что теизм покоится на допущении  возможности познания Божества; его  последователям необходимо показать ложность результатов критической философии, поскольку она не допускает познание трансцендентного, и, с другой стороны, указать источник действительного  познания Бога. Многие теисты склонны  видеть такой источник познания в  чувстве; в этом они сходятся с  неоплатониками, утверждавшими непознаваемость  Божества для разума, но допускавшими возможность иного познания, мистического, то есть непосредственного созерцания сверхчувственного. Однако теист может  стоять и за рациональное познание Божества, как это делал, например, ведущий представитель русской  духовно-академической философии В. Кудрявцев-Платонов. Теистическое направление мысли не представляется законченным; определение гносеологического его значения есть дело будущего [3].

Теодицея (новолат. theodicea — богооправдание от греч. θεός, «бог, божество» + греч. δίκη, «право, справедливость») — совокупность религиозно-философских доктрин, призванных оправдать благое управление Вселенной божеством, несмотря на наличие зла в мире.

Теодицея  (греч. theos — Бог и dike — справедливость) — «оправдание Бога», общее обозначение религиозно-филос. доктрин, стремящихся согласовать идею «благого» и «разумного» божественного управления миром с наличием мирового зла, «оправдать» это управление перед лицом темных сторон бытия. Термин введен Г.В. Лейбницем в одноименном трактате (1710).

Исторические  формы Т. целесообразно рассматривать  в свете идеи о расширении «ответственности»  Бога за мировое бытие. Так, в политеизме, особенно в его первобытно-анимистических формах или в греко-римской мифологии, наличие множества богов ограничивает личную ответственность каждого из них, а их постоянные раздоры отодвигают на задний план мысль об их общей ответственности. Однако и от таких божеств можно требовать того же, что и от любого старейшины и судьи, то есть справедливого распределения наград и наказаний. Поэтому первая и самая общая форма критики божественного «управления» миром есть вопрос: почему дурным хорошо, а хорошим дурно? Наиболее примитивная форма Т.: в конце концов хорошему будет хорошо, а дурному — дурно. Новый вопрос: когда же наступит это «в конце концов»? Вот добрый умер в безнадежности, а злой — в безнаказанности: где обещанная справедливость? Выводя перспективу возмездия за зло из ограниченных пределов жизни одного человека в бесконечные дали времени, Т. относила возмездие не к индивиду, а ко всему роду в целом (что представлялось справедливым с точки зрения патриархальной морали). Однако этот ход мысли перестал удовлетворять, когда идея личной ответственности восторжествовала над безличными родовыми связями: новые формы Т. апеллируют уже не к вечности рода, а к вечности индивида в перспективе эсхатологии. Таковы учения о перерождении у орфиков, в брахманизме, буддизме и т.д., предполагающие причинно-следственную связь между заслугами и винами предыдущей жизни и обстоятельствами последующего рождения, и доктрина о возмездии за гробом, характерная для другой религии, позднего иудаизма, особенно для христианства и ислама, однако играющая роль и в различных политеистических верованиях, в буддизме махаяны и т.п. [5]. У представителей античного идеализма миропонимание богов заранее ограничено предвечным началом — косной материей, которая сопротивляется устрашающей силе духа и ответственна за мировое несовершенство. Этот выход, однако, невозможен для библейского теизма с его учением о создании мира из ничего и о безусловной власти Бога над своим созданием: если полновластная воля Бога предопределяет все события, в том числе и все акты человеческого выбора, то не есть ли всякая вина — вина Бога? Менее специфична для теизма эстетико-космологическая Т., утверждающая, что частные недостатки мироздания, запланированные художническим расчетом Бога, усиливают совершенство целого. Этот тип Т. (или космодицеи — «оправдания мира») встречается уже у Плотина и доведен до предельной систематичности у Лейбница: наилучший из возможных миров есть мир с наибольшим разнообразием ступеней совершенства существ; Бог, по «благости» своей желающий наилучшего мира, не желает зла, но допускает его постольку, поскольку без него не может осуществиться желаемое разнообразие. Т. была подвергнута критике многими мыслителями Нового времени. П.А. Гольбах опроверг аргументы Т. в «Системе природы» (1770). Оценка Лейбницем данного мира как наилучшего была высмеяна Вольтером в романе «Кандид, или Оптимизм» (1759), а растворение мук и вины индивида в гармонии мирового целого отвергнуто Ф.М. Достоевским в «Братьях Карамазовых» [1].

В вопросе  о соотношении божественного  предопределения и свободы воли Лейбниц различает понятие судьбы и необходимости. Необходимость  может быть метафизической (абсолютной), физической и моральной. Абсолютная свобода доступна только Богу, свобода  человека возможна, поскольку он, будучи высшей из земных монад, способен к  самопознанию и самоопределению  в гармонии со всеми видами необходимости.

Подобные  доктрины с самого своего возникновения  были тесно переплетены с телеологическими учениями различных философских  школ, начиная с античных материалистов  и стоиков, заканчивая эсхатологическими  учениями христианства, иудаизма и  ислама. Теодицея оказала определённое влияние на этические воззрения  философских и религиозных школ и течений [4].

В православной традиции проблема теодицеи тесно связана  с антропо- и этнодицеей (В.С.Соловьев, П.А.Флоренский), что детерминировано введением в проблематику богословия задач обоснования православия как «истинной веры» посредством выделения его особого исторического призвания и мессианского предназначения [5].

Существует  большое разнообразие версий теодицеи (интерпретация зла как посланного человеку испытания, трактовка зла  как наказания человечества за грехи  и др.), однако центральной темой  теодицеи является тема обоснования  защиты идеи предопределения [6].

Провиденциализм (Божий промысел) (от лат. providentia — «провидение») — западно-христианское, католико-протестантское истолкование истории и политики как осуществления божественного плана, промысла Бога, спасительно направляющего человечество к царству Божию на земле. В этом смысле показательны труд Августина «О граде божием» и сочинение Лютера «О рабстве воли». В кальвинизме провиденциализм неотделим от предопределения. При этом постоянно Предпринимается попытка (в т.ч. и в современной протестантской теологии) примирения фатализма со свободой человеческой воли в политике и социально-исторической сфере [1]. В православно-христианской традиции провиденциализм — это не построение «земного рая», а промысел Божий, сохранение мира и сохранение абсолютной самоценности человеческой жизни как «образа и подобия Бога» и направление человечества «к стяжанию даров Духа Святого». Свою конкретизацию эти взгляды найдут в концепции «Симфонии» (созвучия) Церкви и государства в известной 6-й новелле «Номоканона» императора Юстиниана (6 в.) и в «Эпанагоге» (9 в.). Церковь и государство не должны быть враждебны друг другу. Кесарево и Божие не должны быть в конфликте, но в полной гармонии и согласии, друг другу помогая, но не упраздняя свободы и самостоятельности каждого. Церковь в этом смысле всегда «теократична», властвуя только над сердцами людей, тогда как государство — над телами.

В дальнейшем этот взгляд на провиденциализм и  Промысел Божий будет продолжен  в русской религиозно-метафизической, а также социально-политической и правовой традициях 19 — нач. 20 вв. Особо пристально метафизика и право  будут рассмотрены П. И. Новгородцевым в работе «Об общественном идеале». По мнению С. Н, Булгакова, через папизм иудейский хилиазм (мечта о земном граде) возродился в западном «социально-экономически активном» учении, а затем и в среде «светско-гуманистического мировоззрения». Впрочем эта же тенденция, свойственная католицизму и протестантизму, проникает и в православие в учение о мистическом самодержавии, будто бы призванном осуществить земной град. Однако в православии это мнение никогда не получало характера догмата, оставаясь лишь частным мнением или плодом злоупотребления. В отличие от К. Н. Леонтьева, К. П. Победоносцева Булгаков и позднее А. В. Карташев отвергли мистическую связь между православием и самодержавием: эта связь была создана историей и ею же на наших глазах медленно, но верно разрушается [5].

Кроме того, самостоятельный подход к подобного рода проблемам в русской религиозно-философской мысли был намечен у И. В. Киреевскогои А. С. Хомякова, продолжен В. С. Соловьевым, затем В. В. Зеньковским, В. Н. Лоеским и др. русские мыслители отмечали догматическую неясность установки, благословенной в 13 в. Фомой Аквинским, на автономную силу «естественного света разума», независимого от откровения веры в связи с провиденциально-промыслительными вопросами. С тех пор прослеживается довольно ясное движение от «избранного первосвященника» - политика, к «избранной общине» экономически удачливых верующих, а затем и к избранному обществу, государству, классу. Социализм, социализация как обобществление, обмирщение, «провиденциальное» стремление к тоталитарному мещанству обличается русскими мыслителями совершенно определенно. Вслед за Ф. Достоевским Булгаков указывает на то, что это явления одного порядка, порождение одной и той же сущности, которая выразилась в иудейском хилиазме. Подобного рода критика, предъявленная католичеству и протестантизму в связи с вопросами Провиденциализма — Промысла Божия в русской православной традиции еще Хомяковым, оставалась и до сих пор остается без ответа [2].

Откровение (познание божественной истины сердцем). Человек прогрессирует; внешний смысл, данный в давние времена неразвитым людям, был по необходимости ограничен, и если бы в Св. Писании не заключался более глубокий смысл, через тысячу лет его значению и ценности наступил бы неминуемый конец. Но благодаря этому методу последовательно раскрывающегося смысла Св. Писание приобретает непреходящую ценность, и умственно развитые люди могут находить в нем скрытые сокровища до того времени, когда, овладев всем его содержанием, они уже не будут нуждаться в его частях.

 Из  этого следует, что мировые Св. Писания действительно части Откровения, и поэтому их правильно обозначают словом «Откровение».

Более глубокий смысл слова «Откровение» означает те учения, которые духовные Учителя Великого Братства сохраняют для помощи человечеству. Учения эти заключены в книгах, писанных символами, в которых выясняются космические законы, те основы, на которых зиждется космос, методы его эволюции, перечисляются все существа, населяющие его, излагается повесть его прошлого, его настоящего и его будущего. Это и есть «Откровение», то бесценное сокровище, которое бережется Охранителями человечества, и из которого Они от времени до времени избирают отделы, известные нам, как мировые Библии [6].

Ещё один смысл Откровения, наивысший и наиболее полный и совершенный, это — Самораскрытие Божества в космосе, обнаружение одного за другим Его атрибутов, Его могущества и Его красоты во всех разнообразных формах, которые в своей совокупности составляют вселенную. Бог раскрывает Свое сияние в солнце, Свою бесконечность в усеянном звездами пространстве; Свою силу в горных великанах; Свою чистоту в их снеговых вершинах и в прозрачности обвевающего их воздуха; Свою энергию в вздымающихся волнах океана; Свою красоту в горных водопадах, в зеркально ясных озерах, в прохладной тени лесов и в залитых солнцем долинах; Свое бесстрашие Он раскрывает в герое, Свое терпение в святом, Свою нежность в материнской любви; Свою охраняющую заботу в отце и в мудром правителе, Свою мудрость в философе, Свое знание в ученом, Свою целительную силу в целителе, Свою справедливость в неподкупном судье, Свое богатство в коммерсанте, Свою назидающую силу в священнике, Свое искусство в художнике и ремесленнике [1].

Эсхатологизм - (от греч. eschatos - последний, конечный) - отношение к миру, связанное с представлениями о конечных целях исторического процесса и космоса в целом и составляющее одну из важнейших черт отечественной историософии, определяемой спецификой восточного христианства.

Достижение  этих целей «конца истории» связывается с торжеством Царства Божия, черты которого в христианстве не имеют однозначного определения. В отечественной традиции эсхатологические установки синтезируются с мессианскими идеями об особом религиозном предназначении русского народа в мировом развитии. Согласно им, России, как «единственной хранительнице истины Христовой», и предназначено осуществить конечные цели истории, то есть достичь Царства Божия. Эти положения в той или иной мере нашли свое отражение в русской религиозной философии. Само понимание конечных целей истории не только опирается здесь на христианское вероучение, но и несет на себе отпечаток индивидуального своеобразия взглядов различных мыслителей.

Поскольку главной движущей силой истории, по мнению Чаадаева, является католическая церковь, постольку именно ей принадлежит решающая роль в осуществлении указанных целей. Для славянофилов подобное понимание движущих сил истории «исходит из неверных посылок». Хомяков подчеркивал, что «при конечном суде всего творения» совершенство членов церкви будет зависеть «от совершенства ее самой». Наиболее полно проблему Э. в отечественной философии раскрыл В. С. Соловьев. Царство Божие, считает он, не может рассматриваться в статичном состоянии, его параметры постоянно изменяются  [3]. Так, субъективный процесс спасения, то есть созидание Царства Божия в душе индивида, с необходимостью сопровождается и объективным процессом - трансформацией социального организма [5].

Взаимодействие  божественного и человеческого составляет те «формы и законы», по которым происходит прогресс Царства Божия. Ведущей силой его достижения выступает не какое-то отдельное направление христианства, а воссозданная единая церковь, объединяющая все народы «для великой цели» [1].

Персонализм (человек как образ и подобие Бога) (от лат. persona — личность) — теистическое направление в философии, признающее личность первичной творческой реальностью и высшей духовной ценностью, а весь мир проявлением творческой активности верховной личности — бога.

Персонализм сформировался в конце XIX века в  России и США, затем в 30-х гг. XX века во Франции и других странах. В России идеи персонализма развивали  Н.А. Бердяев, Л.И. Шестов, отчасти Н.О. Лосский, С.Н. Булгаков, А. Белый, Вяч. Иванов и другие. Основоположниками американского персонализма явились Б. Боун, Ройс; их последователи — Э.У. Хокинг, Калкинс, Брайтмеп, Э. Кент, Д. Райт, П. Шиллинг, Флюэллинг, объединившиеся вокруг журнала «Personalist», осн. в 1920 Флюэллингом. Французские персоналисты (П. Ландберг, Недонсель, Г. Мадинье, П. Рикёр и др.) группировались во главе с Мунье и Ж. Лакруа вокруг журнала «Esprit», осн. в 1932. В Англии персонализм нашел последователя в лице Б. Коутса, в Германии — Штерна и др.[6].

Персонализм — своеобразный результат разложения объективного идеализма, с одной  стороны, и критики естественнонаучного, механического материализма — с другой [4].

Персоналисты  выступают с требованием заменить познающего субъекта классической философии, то есть «гносеологического субъекта вообще», выявлявшего истину, всеобщие существенные связи независимо от эмпирического  содержания сознания, человеком во всей полноте его конкретных проявлений, в его антропологической тотальности, иначе говоря, активным субъектом, ибо  согласно персоналистическому принщипу, познает только этот индивидуальный, единичный, неповторимый человек. Личность превращается в фундаментальную онтологическую категорию, основное проявление бытия, в котором волевая активность, деятельность сочетается с непрерывностью существования. Поэтому личность и её опыт суть единственная реальность,— утверждает представитель раннего поколения американских персоналистов Боун. Но истоки личности коренятся не в ней самой, а в бесконечном едином начале, боге и являются достаточным основанием любой активности. Уместна аналогия между этими принципами персонализма и монадологией Лейбница, развившейся, в конечном счете, в классической форме христианской теодицеи.