Джереми кларксон известный британский судья разработал свой мир

 

Не нужен нам берег турецкий, у нас есть прекрасный Эссекс

Сакая нынче выдалась неделя! Вовсю цветут деревья, солнце жарит спину, вся страна сбросила обувь, развалилась дома и лопается от смеха, глядя на фотографии уехавших в отпуск в Италию, дрожащих под зонтиками от холода.

Во всем этом есть одно «но». Когда  начинает жарить солнце, то синоптики начинают сообщать нам не о погоде, а о том, сколько времени мы можем находиться на улице, если не хотим заболеть раком кожи.

На этой неделе «министерство печали»  в очередной раз отличилось идеей. Оно заявило, что теплая погода может  стать причиной смога на юго-востоке, который вызовет затрудненное дыхание.

Покажите мне человека, который  прислушался ко всей этой ерунде, задернул шторы и сказал: «Ну уж нет, гулять я не пойду». Если вы, кем бы вы там  ни были, провели все выходные в  самом темном углу маминого дома, качая из Интернета фотографии голых девиц, это не значит, что мы должны делать то же самое. Поэтому возвращайтесь к своему Интернету и оставьте нас в покое.

Такого не происходит во Франции  или в Италии. И даже «в стране здоровья и на родине покоя» вам никто не скажет по радио, чтобы вы не выходили на улицу в дождь. Вместо этого вы услышите: «В районе залива прекрасное утро. Ожидается температура под тридцать. А теперь прослушайте блюз-рок-группу J Ceils Band».

Мы расшифровываем это сообщение так: «На юго-востоке прекрасное утро. В ближайшее время тысячи людей умрут от удушья. Не выходите на улицу, дышите глубже. А теперь прослушайте композицию Моррисси».

Несмотря па все мое брюзжание  и ворчание, солнечная погода заставила  меня задуматься. Правильно ли мы делаем, когда смеемся над почти двумя миллионами человек, уехавшими из страны на пасхальные каникулы? Можете ли вы по-настоящему отдохнуть здесь, у себя дома?

Те, кто провел Чистый четверг в  дикой пробке, ответят отрицательно. Но по мне, два часа, проведенные в машине под музыку, лучше двух часов, убитых в очереди на регистрацию в аэропорте. По крайней мере, в пробке никто не обыскивает твою обувь.

Не забывайте, что путеводитель Lonely Planet назвал Британию самым красивым островом на планете Земля.

Посмотрите на доступный нам  выбор. Читатели газеты Sun могут поехать  в Блэкпул или Скарборо. Читатели Independent— в Уэльс, поклонники журнала Taxi— в Маргит. А читатели Observer могут сесть в свои автомобили и направиться в деревянные коттеджи для рыбалки в Данджинесс, где целую неделю могут строить из себя Дерека Джармена и высказывать свое «фи» по поводу атомных электростанций.

А читатели Daily Mail? Они могут спрятаться в своих подвалах, чтобы избежать падения цен на недвижимость, встречи  с маньяком-убийцей или еще с чем-нибудь, что, по мнению их любимого чтива, должно убить их на этой неделе.

А что же вы, мои читатели Sunday Times? Естественно, вы можете выбирать между  Норфолком и Гибралтаром. Но если вы хотите попробовать что-нибудь другое — действительно другое, — я хотел бы предложить вашему вниманию отель Imperial в Гайте.

Как и в любом другом провинциальном отеле на южном побережье Британии, отопление в нем шпарит по максимуму, ковры отличаются интенсивным узором, а шеф-повар слишком много для своей должности фантазирует. Когда я там останавливался, меню было просто напичкано блюдами, сделанными на основе других блюд.

Но не все так просто, как кажется  на первый взгляд. Не думайте, что это  очередной английский отель, который  был сделан в шестидесятых, в эпоху развития дешевого автобусного туризма. Нет. Это место, где я провел самую волшебную ночь за всю историю моих путешествий по стране.

Например, в столовой присутствует алтарь, а в дальней стене, за занавесями, скрыта печь. Поэтому если кто-то из престарелых постояльцев, коих большинство на южном побережье, вдруг умрет за тарелкой супа, его можно кремировать не отходя от кассы. «Вы въезжаете. Мы вас вывозим» — это может быть девизом отеля Imperial.

Отдельно я бы хотел сказать  об официантке. Это была такая маленькая симпатяга, которая постоянно хохотала, и каждый раз, когда с ней кто-нибудь заговаривал, я начинал дрожать как осиновый лист.

После обеда она повела меня куда-то в район подсобки. И я уж было подумал, что сейчас случится что-нибудь в духе Бориса Беккера, но, к сожалению, этого не произошло. Ей всего лишь было необходимо сообщить мне: она такая счастливая и радостная, потому что у нее внутри живет наш Спаситель Джизус Крайст. Повезло же старине Иисусу.

Бар был заполнен полумертвыми старперами, которые утверждали, что они агенты британской разведки, но, видимо, под номерами 00, и немецкими злодеями из «Крепкого орешка», которые приземлились на лужайку перед отелем прямо на вертолете.

Потом я пошел в холл, и угадайте, кого я там встретил? Я бы нисколько не удивился, если бы там проходила римская оргия или встреча куклуксклановцев. Однако предо мной предстали полсотни солдат китайской армии. Где еще вы увидите такое?

Поеду ли я туда на летние каникулы? Нет. Наш остров — самый прекрасный остров на свете. Для жизни.

А самый прекрасный остров для отдыха — Корсика.

 

Галерей полно, но где искусство, чтобы  их заполнить?

Открытие новой галереи Чарльза  Саатчи в Лондоне заставило задуматься об одной проблеме. В Англии развелось  столько галерей, что предметов искусства на всех не хватит.

В первый раз мы столкнулись с  подобным явлением, когда был построен музей Гугенхайма, похожий на огромную золотую шляпу на голове ничем  не примечательного индустриального  города на севере Испании. Это потрясающее здание, и это очень хорошо, потому что внутри его нет вообще ничего примечательного.

Когда я посетил этот музей пару лет назад, в экспозиции были представлены треугольник, маленький лабиринт и  ряса. В ходе расспросов я выяснил, что самой популярной выставкой, которая когда-либо проходила в стенах музея, была выставка мотоциклов.

Но болезненный вирус уже  пошел гулять по планете. Во всех мрачных  сатанинских фабриках и заводах  на территории Британии, которые пришли в негодность после падения империи, пооткрывались художественные галереи. Поначалу эта идея даже вызывала уважение. Но подумайте сами, сколько того искусства есть в Гейтсхеде или Уолсолле?

В сельских пабах вас будут призывать  поддержать «местных художников». Мы будем  гладить их по голове, называть мазню шедевром и спрашивать, как они догадались писать картины с закрытыми глазами. А потом сделаем ноги.

Все дело в том, что самые ценные работы английских художников лежат  в хранилищах японских банков. Остальные  висят в галерее Тейт и в  Национальном музее. Поэтому прежде чем превратить убитый завод в Глоссопе в наполненный светом дворец искусств, вам предстоит решить, где бы найти все это искусство, которое вы собираетесь вешать на стены.

Кураторы выставок могут обратить свое внимание на американского художника Маурицио Каттелана. Недавно он изваял статую папы римского в полный рост, изображающую папу в тот момент, когда его поражает метеорит, проломивший потолок галереи. Еще у него есть точная копия вашингтонского мемориала солдатам, погибшим во Вьетнаме, — только вместо имен павших солдат па мемориале написаны матчи, проигранные сборной Англии по футболу.

Но и с ним тоже могут возникнуть проблемы. На днях его восьмифутового кролика, подвешенного за уши, покупают за 200 000 фунтов стерлингов. Если бы покупателем оказался мэр Уолсолла, то нам бы пришлось понаблюдать за интересной реакцией избирателей. Поскольку в наше время все измеряется инкубаторами для новорожденных и зарплатами для учителей, если бы мэр потратил двести штук на кролика, то газеты прополоскали бы его имя по полной программе.

Даже Саатчи приходится вести борьбу за выживание. По понятным причинам он так и не смог найти рисунки  колокольчиков и сельские виды местных  художников, поэтому его галерея  забита всякой ерундой, которую неискушенный человек воспринимает просто как объедки, постельное белье, мусор и порнографию.

На открытии галереи у входа  расположились две сотни обнаженных людей, и все это было так необычно, что актриса Хелен Баксендейл сказала, что она теперь не знает, как разговаривать с Трейси Эмин в случае, если «она написает на меня или сделает что-нибудь в этом роде».

В самом помещении гости могли  полюбоваться разрезанной акулой, наполненной  отработанным машинным маслом комнатой и насладиться видом отрубленных  коровьих голов с кишащими внутри мухами и червями.

Подобное высокое искусство  дает надежду владельцам провинциальных галерей — как минимум половину экспозиции можно найти у местных  мясников и рыбаков. Но вряд ли это  устроит нас с вами.

Весь ужас состоит в том (спасибо  за это Сагттчи и тем более Лоуренсу Ллевелин-Боуэну28), что теперь каждый повесит что-нибудь у себя на стене и будет думать, это. прокатит. Не прокатит.

У меня в гостиной на стене висит  милая картина. На ней пасутся  коровки у реки туманным утром. Я  могу понять, что изображено на этой картине, потому что ее написал человек, владеющий кистью настолько, что и коровок, и реку, и туман можно легко узнать.

К сожалению, эта картина напоминает мне о том, что я не успеваю  двигаться в ногу со временем. Поэтому  мне надо снять коровок и пригвоздить к стене одну из моих собак. Или оформить в багет воскресный ужин и повесить его на видное место.

И черт его знает, что делать. Я  мог бы приобрести портрет Майры  Хиндли, нарисованный овечьими какашками. Но мне придется выложить за него 150 000 фунтов.

Моя квартира в Лондоне выдержана  в духе минимализма — она чистая и просторная. Голые деревянные полы, чистые стены, выкрашенные в новый  розовый оттенок а-ля Барби, только посветлее. Если бы его фотографию поместили  в журнале по дизайну, то люди платили бы по пять фунтов, только чтобы посмотреть, как это выглядит в реальности.

Каждый раз, переступая порог, я  думаю, что надо бы как-то обставиться. А люди, которые живут подо мной, наверное, думают, что мне неплохо  было бы еще и ковры положить.

Есть еще одна проблема. Обстановка очень подходит под нынешнюю «дизайнерскую» моду, но скоро мода изменится —  тогда вам придется выбрасывать  деревянные полы и начинать все сначала.

Одно дело, когда мода касается штанов за полтинник. Но когда дело касается всего дома в целом, согласитесь, это уже совсем другая история. И вот почему мои коровки в тумане до сих пор висят на своем законном месте. Настоящее искусство, как и настоящие джинсы, никогда не выйдет из моды. Вы никогда не услышите: «А, это Мона Лиза! Она уже не катит».

Забудьте про птичий грипп —  нас ждут вещи посерьезнее

Вирус атипичной пневмонии —  самый жалкий и нелепый из всех прочих вирусов. Его трудно обнаружить, и сам по себе он не такой уж и  смертоносный.

Вопреки всем ужасным историям, полностью  излечиваются девять десятых всех заразившихся. Поэтому никто в Британии не отменяет занятий в школе и не запрещает самолетам летать вокруг земного шара.

Только представьте, что на месте  этого вируса оказался бы вирус лихорадки  Эбола. С тех пор как в 1976 году был впервые обнаружен этот филовирус, его существование породило множество шуток. Исследования показали, что он расщепляет жир, поэтому все хирургически продвинутые дамы считали вирус Эбола приятной альтернативой липосакции. Я тоже этим грешу. Каждый раз, когда я прихожу к врачу, я говорю ему, что подцепил лихорадку Эбола. Так, ради смеха.

На самом деле вирус этот абсолютно  несмешной. Он поражает иммунную систему, но не так, как ВИЧ, который просто поджидает, что вы умрете от чего-нибудь другого. Эбола продвигается по вашему организму хладнокровно, как акула, и беспощадно, как Терминатор.

Сначала у вас начинает свертываться кровь и закупоривает ваши легкие, почки, печень, мозг и т.д. Потом дело доходит до коллагена — клея, скрепляющего все наше тело, —  и у вас начинает отваливаться кожа. У вас вываливается язык, глазные яблоки наполняются кровью, внутренние органы начинают разжижаться, а потом вытекают через нос. Все, кроме желудка. Он выйдет из вас вместе со рвотой.

Не будет преувеличением сказать, что лихорадка Эбола съедает человека заживо. А потом, чтобы вы умерли не напрасно, она добивает вас мощнейшим эпилептическим припадком, в ходе которого из вас выплескивается четыре литра крови, заражающей лихорадкой всех в радиусе семи метров.

Известна всего пара случаев излечения от лихорадки. В отличие от атипичной пневмонии самый смертоносный штамм вируса Эбола — «Заир» — убивает 90 процентов инфицированных.

Наверное, прочитав эти строки, вы задали себе вопрос: и что, собственно? В данный момент в мире нет эпидемии лихорадки Эбола. Однако не забывайте, что за двадцать лет, в течение которых велась многомиллионная охота на этот вирус, так никто и не понял, где же он прячется. Одни говорят, что его переносчиками являются летучие мыши, другие — пауки, третьи — пришельцы из космоса. Все, что мы знаем, — это то, что время от времени без всяких на то причин из джунглей выходит человек с налитыми кровью глазами, в руках у него сумка, а в сумке — его желудок.

Исследования показали, что это  примитивный и древний вирус. Возможно, что он существовал еще в то время, когда Рио-де-Жанейро относился к Камеруну. Предполагают, что жертвой этого вируса стали тысячи людей. Но именно потому, что смерть после заражения наступает очень быстро, вирус до сих пор не мог передвигаться на большие расстояния. Но теперь жители Заира могут воспользоваться услугами любой авиакомпании, и зараженный человек может прилететь в Лондон или Нью-Йорк еще до того, как узнает о своем жутком диагнозе.

Такая же история была со СПИДом. Кто  знает, сколько эта зараза носилась по джунглям, играя с обезьянами в кошки-мышки? Но после строительства Киншасского шоссе, которое пролегло через всю Африку с востока на запад, СПИД нашел себе дорогу в большой мир и за 20 лет погубил 22 миллиона человек.

Может быть, когда число погибших от СПИДа превысит число погибших в Первую и Вторую мировые войны, историки поймут, что строительство этой дороги было главным событием в истории двадцатого века.

ВИЧ сам по себе достаточно жалкий вирус. На воздухе он погибает в течение  двадцати секунд, передается от человека к человеку только при жестком сексе, и в отличие от лихорадки Эбола, которая убивает человека за десять дней, ВИЧ для этого требуется десять лет.