Биография Н.И Костомарова

Царь Иван рубил головы, топил, жег  огнем своих ближних слуг: народ  не роптал, не заявлял ужаса и  неудовольствия при виде множества  казней, совершаемых часто всенародно. По этим признакам нельзя ли заключить, что царь Иван делал народу угодное, поражая аристократов, которых народная громада не любила? Это предположение  тем легче допустить по аналогии, когда история представляет нам  множество примеров, что тиранские  поступки государей над знатными особами принимались с одобрениями  народом, но это было бы самообольщением  с нашей стороны. При Иване  Васильевиче было совсем не то. Народ  безмолвно и безропотно сносил злодеяния  в Новгороде, где гибли не одни знатные люди. Опричнина свирепствовала над всеми. После падения Сильвестра и его друзей мы не видим, чтоб царь Иван, преследуя знатные роды, делал  какие-нибудь благодеяния народной массе; напротив, состояние народа было очень тяжело уже по причине жестоких войн, за которые ученые историки восхваляют царя Ивана. Причину безучастия народа скорее следует искать в общем  качестве масс, привыкших к повиновению. Вообще казни и всевозможные злодеяния, совершаемые верховною властью  над отдельными личностями или даже фамилиями, очень редко возбуждают негодование народной громады и  еще реже могут довести ее до каких-либо действий, имеющих смысл угрозы и  опасности для верховной власти. Всякий член этой громады, видя то, что  совершается над его собратом (если этот собрат в частности не близок ему), не чувствует на себе чужой  беды, а скорее боится, чтоб с ним  не случилось того же, и потому съёживается  и хочет казаться как можно  покорнее и смиреннее. Поэтому совершение казней может часто иметь только полезное действие для самовластья: народ приучается к большему повиновению и безгласности; толпа уважает грозную и страшную власть, благоговеет пред нею, - от этого царь Иван не получил в народе названия мучителя; народ нарек его только грозным царем.

Совсем иною заявляет себя та же видимо-безгласная громада, если ее постигнет такая  беда, которая в равной степени  будет поражать каждого, принадлежащего к ней. Тогда негодование народа при первом удобном случае может  разразиться бунтом. Понятно, что  тогда каждый, обращаясь с своим  горем к своему собрату, встречает  и у последнего такое же горе: эта взаимность, это единство горя соединяет, сплачивает разрозненных членов народной громады, и громада поднимается, руководимая одними для всех побуждениями и стремлениями, тогда как, напротив, если беда постигает только некоторые  личности, то те, которых эта беда не коснулась, прежде всего ответят  на жалобы своих собратий: а нам  что за дело? Вот почему московский народ, безгласно и безропотно смотревший на варварские казни, совершаемые царем, взбунтовался во время московского  пожара, поразившего слишком многих одинаковым для всех бедствием, посягнул на царского дядю, да и самому царю угрожала тогда опасность. Подобное могло  случиться и после нашествия  Девлет-Гирея, и недаром боялся этого  царь Иван Васильевич. На счастье ему, этого не случилось, быть может оттого, что недавние казни и избиения нагнали на всех такой ужас, что  недоставало смельчаков заговорить к народу.

Как бы то ни было, народ смотрел  безропотно на все, что делал царь Иван Васильевич; жертвы не сопротивлялись; ему собственно не с кем было вести  борьбу. Царь делал все, что хотел, не стеснялся ничем, ни нравственными  убеждениями народа, ни верою, ни человеческими  чувствами - власть самодержца в лице его была превыше всего, но она  в сущности и без того была уже  сильна. Царь, можно сказать, только сделал пробу, точно ли она так  сильна, - и проба вышла удачною. Все, что, как казалось царю Ивану, могло  хотеть поставить предел произволу, было уничтожено без борьбы, без  противодействия. Но для этого не нужно было царю Ивану большого ума; достаточно было самодурства - цель достигалась  лучше, чем могла быть достигнута умом.

Этим и закончим нашу характеристику личности царя Ивана Васильевича. Наш  взгляд, как могут видеть читатели, в своем основании не заключает  ничего нового. Мы старались только развить и защитить сложившееся  под пером Карамзина и господствовавшее у нас мнение о сумасбродном тиране, которого новейшие историки, постепенно поднимая, дотянули уже до того, что  указывают в нем идеал не только для Руси, но для целого славянского  племени.