Холодная война

Божья. Так ведь нет, не случилось, а вы это сами со мной сделали. Да,  да,

вы, лично вы, Генри  Хигинс.

   Хигинс. Вы  нашли Элизу? Остальное неважно.

   Дулитл. А  вы ее потеряли?

   Хигинс. Да.

   Дулитл. Ваше  счастье. Я ее не нашел, но  теперь, после того, что  вы  со

мной сделали, она  меня сама живо найдет.

   Миссис Хигинс. Но что же такое сделал с  вами мой сын, мистер Дулитл?

   Дулитл. Что  он со мной сделал? Сгубил меня. Лишил покоя. Связал меня по

рукам и ногам  и отдал в лапы буржуазной морали.

   Хигинс (встает  и с негодующим видом подступает  к Дулитлу). Вы  бредите.

Вы пьяны. Вы с  ума сошли. Я дал вам пять фунтов, после чего  имел  с  вами

еще две беседы по полкроны в час. Больше я вас в  глаза не видел.

   Дулитл. Ах, я,  значит,  пьян?  Да?  Я  с   ума,  значит,  сошел?  Да?  А

скажите-ка, писали вы письмо одному старому душегубу  в  Америке,  который

отвалил пять миллионов  на то,  чтобы  по  всему  свету  основать  общества

моральных реформ, и  просил, чтобы вы придумали для  него всемирный язык?

   Хигинс. Что?  Эзра Д.Уонафелер? Да ведь  он  умер.  (Успокоенный,  снова

усаживается.)

   Дулитл. Да, он  умер, а я пропал. Писали вы  ему или не писали?  Нет,  вы

ответьте, писали вы ему, что, насколько вам известно, самый что ни на есть

оригинальный  моралист  во  всей  Англии  -  это  Элфрид  Дулитл,  простой

мусорщик?

   Хигинс. А  ведь  верно,  после  вашего  последнего  визита  я,  кажется,

написал что-то в  этом духе, ради шутки.

   Дулитл. Ничего  себе шутка! Она  меня  доконала,  ваша  шутка!  Он  ведь

только и дожидался  случая показать, что американцы нам  не чета. Они,  мол,

признают и уважают  человека за его достоинства, а из какого он класса,  им

начхать, пусть хоть из самых подонков.  Вот  эти  самые  слова  черным  по

белому и записаны в его завещании. А по этому  завещанию  он  из-за  ваших

дурацких шуток, Генри  Хигинс, оставил мне пай в своем  тресте "Пережеванный

сыр" на три тысячи годового дохода при условии, что  я буду читать лекции в

его  уонафелеровской  "Всемирной  лиге  моральных  реформ",   когда   меня

пригласят, но не больше шести раз в год.

   Хигинс. Черт  побери! (Внезапно развеселившись.) Ну и потеха!

   Пикеринг.  Вам  нечего  опасаться,  Дулитл:  второй  раз  вас  уже   не

пригласят.

   Дулитл. Да  тут не о лекциях речь. Я  и глазом не  моргну,  а   буду  себе

читать им эти  лекции, пока они на стенку не полезут. Я  ведь  против  чего

возражаю - против того, что из меня порядочного сделали.  Кто  его  просил

делать из меня порядочного? Жил я в свое удовольствие,  был  свободен  как

ветер, а когда  хотел, мог из любого джентльмена  деньжат  вытянуть,  вроде

как из вас вытянул, Генри Хигинс. Теперь я минуты покоя  не знаю. Связан по

рукам и ногам, и  все кому не лень из меня деньги тянут. "Вам  повезло",  -

говорит мой адвокат. "Вот как, - говорю я. - Вы,  верно,  хотите  сказать,

что это вам повезло". Помню, когда я был бедняком, довелось мне раз  иметь

дело с адвокатом - оказалась, понимаете, в моем мусорном  фургоне  детская

коляска. Так адвокат  этот только и думал,  как  бы  меня  поскорее  с  рук

сбыть. И с докторами  та же история - я еще на ногах  не держусь, а меня уже

норовят из больницы вышвырнуть. Так это мне хоть денег  не стоило. А теперь

доктора находят, что  здоровье у меня слабое и я помру, если они ко мне  по

два раза на дню не будут заглядывать. Дома мне пальцем  не дают шевельнуть:

все за меня делают другие, а я за это денежки гони. Год  назад  у  меня  на

всем белом свете  было два-три родственника, да и те  со  мной  знаться  не

хотели. А теперь их объявилось штук пятьдесят, и всем жить не на что. Живи

для других, а не для  себя - вот она как обернулась, буржуазная-то  мораль.

Вы говорите, Элиза  потерялась? Не беспокойтесь! Бьюсь  об заклад,  что  она

уже у моего подъезда торчит. А пока меня почтенным буржуа не сделали,  она

себе спокойно цветочки продавала и сама кормилась. Подходит день, когда  и

вы, Генри Хигинс, начнете из меня деньги тянуть. Придется вам  меня  учить

разговаривать по-буржуазному, просто по-человечески мне теперь говорить не

положено. Вот тут-то ваш черед и подойдет. Я так  думаю,  что  вы  всю  эту

штуку для того и  подстроили.

   Миссис Хигинс. Но, милый мистер Дулитл, если  вы говорите  серьезно,  то

зачем вам теперь это? Никто  не  заставляет  вас  принять  наследство.  Вы

можете отказаться от него. Не так ли, полковник Пикеринг?

   Пикеринг. Несомненно.

   Дулитл (смягчая  тон из уважения к даме).  В  том-то  и  трагедия,  мэм.

Легко сказать - отказаться. А если духа не хватает? Да и  у  кого  хватило

бы? Все мы запуганы, мэм, - вот оно что. Ну, допустим, я  отказался, а  под

старость что? Ступай в работный дом?  Мне  уже  сейчас  приходится  волосы

красить, чтобы работу не потерять. А  я  всего-навсего  мусорщик.  Будь  я

достойным бедняком, я бы, конечно, имел кой-какие сбережения и  тогда  мог

бы отказаться. Но опять-таки смысла нету, потому  как  достойным  беднякам

живется не лучше, чем  миллионерам. Им даже не понять, что  значит  жить  в

свое удовольствие. А как я  есть  бедняк  недостойный,  то  между  мной  и

нищенской робой  только и стоят что эти три  тысячи в год. Будь  они  трижды

прокляты - простите за выражение, мэм, но и вы на моем месте  не удержались

бы - они-то меня в  буржуазное общество и спихнули. Вот  и выходит - куда ни

кинь, все  клин:  выбирать  приходится  между  Скилией  работного  дома  и

Харбидией буржуазного  класса, а выбрать работный дом  рука не  поднимается.

Запуган я, мэм. Сдаться  решил. Меня купили. Счастливцы будут  вывозить  мой

мусор и тянуть из меня на чай, а я буду смотреть на них  и  завидовать.  И

все это подстроил  мне ваш сынок. (Смолкает от наплыва  чувств.)

   Миссис Хигинс. Я очень рада, что вы  не  собираетесь  делать  глупости.

Таким образом, будущее  Элизы перестанет быть проблемой. Теперь  вы  можете

обеспечить ее.

   Дулитл (с  печальной покорностью). Да, мэм.  Теперь я должен обеспечивать

всех - и все на жалкие три тысячи в год.

   Хигинс (вскакивая). Вздор! Он не может обеспечить  ее  и  не  будет  ее

обеспечивать. Она  ему не принадлежит:  я  заплатил  за  нее  пять  фунтов.

Честный вы человек  или мошенник, Дулитл?

   Дулитл (кротко). И того и другого есть понемногу.  Как  каждый  из  нас,

Генри.

   Хигинс. Но  деньги-то вы за  девушку   взяли?  Значит,  не  имеете  права

требовать ее обратно.

   Миссис Хигинс. Генри, перестань глупить. Угодно  тебе знать, где  Элиза?

Так вот, она у  меня наверху.

   Хигинс (пораженный). Наверху? Ну, так я ее живо  спущу вниз! (Решительно

направляется к  двери.)

   Миссис Хигинс (следует за ним). Успокойся, Генри.  Сядь.

   Хигинс. Я...

   Миссис Хигинс. Сядь, милый, и выслушай меня.

   Хигинс. Ну  хорошо, хорошо, пожалуйста! (С размаху  бросается на тахту  и

отворачивается.) Но вы могли все-таки сказать  мне  об  этом  еще  полчаса

назад.

   Миссис Хигинс. Элиза пришла ко мне сегодня  утром. Уйдя от  вас,  она   в

ярости металась по улицам, хотела утопиться, но не  нашла  в  себе  сил  и

остаток  ночи  провела  в  отеле  "Карлтон".  Она  рассказала   мне,   как

отвратительно вы поступили  с ней.

   Хигинс (снова  вскочив). Что-о?

   Пикеринг (тоже  встает). Дорогая миссис Хигинс, поверьте,  это  сплошные

выдумки. Никто с  ней дурно не поступал. Мы вообще почти не разговаривали с

ней и расстались самыми лучшими друзьями. (Хигинсу.) Хигинс,  может  быть,

вы ее чем-нибудь допекли после моего ухода?

   Хигинс. Как  раз наоборот. Это она запустила  в  меня  туфлями  и   вообще

вела себя самым  непозволительным образом. Я не дал  ей ни малейшего повода,

и вдруг бац! - не успел  я слова сказать, как она влепила  мне в  физиономию

сначала одну туфлю, потом другую. А сколько гадостей наговорила!

   Пикеринг (удивленный). Но за что? Что мы ей сделали?

   Миссис Хигинс. А я прекрасно  понимаю,  что  вы  ей  сделали.  Девушка,

вероятно, от природы  очень чувствительна. Не правда ли, мистер Дулитл?

   Дулитл. Сердце  у нее чистый воск, мэм. В  меня пошла.

   Миссис Хигинс. Вот  видите.  Она  привязалась   к  вам  обоим.  Она   так

старалась ради тебя, Генри! Ты даже представить себе не можешь, что значит

для такой девушки  умственная работа. Наконец наступает  великий  день.  Она

справляется  с  труднейшим  испытанием   без   единого   промаха,   а   вы

возвращаетесь домой  и, даже не замечая ее, начинаете  рассказывать, как вам

надоела вся эта  история и как вы рады, что все  наконец кончилось. И ты еще

удивляешься, что  она запустила в  тебя  туфлями?  Я  бы  в  тебя  кочергой

запустила!

   Хигинс. Мы  сказали только, что очень устали  и хотим спать, вот  и   все.

Правда, Пик?

   Пикеринг (пожимая  плечами). Больше мы ничего не  говорили.

   Миссис Хигинс (с иронией). Вы уверены?

   Пикеринг. Абсолютно  уверен. Ни слова больше.

   Миссис Хигинс. И вы не поблагодарили ее, не  сказали ей ласкового слова,

не похвалили ее за то,  что  она  так  блистательно  справилась  со  своей

задачей?

   Хигинс (нетерпеливо). Все это ей и без  того  было  известно.  Если  вы

имеете в виду поздравительные речи, то мы их действительно  не произносили.

   Пикеринг (испытывая  угрызения совести). Возможно, мы  были  недостаточно

внимательны. Она  очень сердится?

   Миссис Хигинс (возвращаясь на свое место  за письменным столом).  Боюсь,

что она не вернется больше на Уимпол-стрит, особенно теперь, когда  мистер

Дулитл может обеспечить ей то положение, которое вы  ей  навязали.  Однако

она говорит, что  готова забыть обиды и встретиться  с вами по-дружески.

   Хигинс (взбешенный). Вот как! Она готова снизойти  до нас!

   Миссис Хигинс. Если ты обещаешь вести себя  прилично, Генри,  я  попрошу

ее спуститься сюда. Если - нет, отправляйся домой: ты и  так  уже  отнял  у

меня много времени.

   Хигинс. Прекрасно!  Превосходно! Пик, прошу вас,  ведите  себя  прилично.