Вклад Ломоносова в русский язык и литературу

«Таким образом, — заключает  Л.В., — оказывается, что слово  есть понятие вторичное и до некоторой  степени, по крайней мере генетически, совпадающее с предложением».

В последней части статьи Л. В. говорит о единицах, выделяемых, «если мы отвлечемся от значения и  станем рассматривать нашу речь лишь с фонетической точки зрения», причем подчеркивает, что «вне психической  организации» наша речь «является непрерывным  рядом и лишь на почве психической  она делится на части, на некоторые  звуковые представления, которые далее  уже неделимы». Это — фонемы, как  они понимались в это время  Бодуэном де Куртенэ и его учениками, и, наконец, как упомянуто выше, «представления отдельных физиологических работ».

Несмотря на то что статья молодого Щербы «О дальше неделимых  единицах языка» носит эскизный характер и, по-видимому, не предназначалась автором для опубликования — по крайней мере без дополнительной обработки, и несмотря на то что Л.В. Щерба в дальнейшем переосмыслил иначе многие ее положения, она очень важна и как этап в становлении его общелингвистической концепции, и в свете современных представлений о единицах лингвистического описания и об иерархии этих единиц.

Отметим, что уже в написанных чуть позже «Критических заметках по поводу книги д-ра Фринты о чешском  произношении» (опубл. в 1910 г.) Щерба  отчетливо подчеркнул психологическую  реальность для говорящих таких  единиц, как фонема, морфема и  слово, выделяемых из связной речи (из предложения) не только путем научного анализа, но и «наивным» анализом, проводимым рядовыми носителями языка: «Не допуская такого постоянного  наивного анализа со стороны говорящего, мы совершенно не будем в состоянии  понять, почему говорят мест-ов, дел-ов вместо мест и дел; почему говорят сёк, трёс вместо сек и тряс и т. д. Конечно, прав Фринта, цитируя чьи-то слова, что предложение есть психологический prius — не предложение составляется из слов, а слово рождается из предложения путем анализа (и не только научного); но ведь рождается и существует». Как видим, здесь выступает несколько иное, чем в цитированном выше отрывке из статьи «О дальше неделимых единицах...», отношение к понятию «слово».

Вообще в последующих  работах Щербы, пожалуй, только понятие  морфемы не подвергалось сколько-нибудь существенным модификациям. Понятие  фонемы было углублено Щербой и развито  таким образом, что есть все основания  именно Л.В. Щербу считать подлинным  создателем этого понятия. Но о теории фонемы речь будет в другом разделе. Существенно менялись взгляды Щербы  и на единицы, лежащие «выше» морфемы. Новый этап в развитии этих взглядов отражен в книге «Восточно-лужицкое наречие» (1915).

О понятии «слово» в  этой книге Щерба высказывается  так: «Я не разделяю, — пишет он, — скептицизма по отношению к „слову". Конечно, есть переходные случаи между словом и морфемой, с одной стороны, и между словом и сочетанием слов, с другой стороны. Но в природе нет нигде абсолютных границ; в большинстве же случаев понятие слова очень ясно для сознания говорящих — это то, что они при случае могут употребить отдельно, в виде „неполного" предложения».

В «Восточнолужицком наречии» зафиксирован начальный этап формирования понятия синтагмы, очень важного  в лингвистической концепции  более поздних работ Щербы. Правда, здесь еще нет термина «синтагма», а само понятие является пока не очень определенным. Щерба говорит  в этой книге о «группах», причем это могут быть группы слов и группы групп. Фактически понятием «группа» покрывается  здесь весь диапазон традиционных синтаксических единиц от предложения (даже сложного) до сочетания слов внутри предложения  и, как частный случай, даже до одного слова — члена предложения. Принципом, объединяющим «группу», является ее смысловое  единство, противопоставляемое с  помощью тех или иных формальных средств (интонации, фиксированного порядка  элементов и т. д.) отсутствию смыслового единства в других соотносительных  случаях. В частности, Л.В. Щерба пишет: «Основным средством образования  тесной группы слов, обозначающей одно понятие и являющейся в сущности потенциальным словом (разрядка наша, — авт.), будет в мужаковском порядок слов — все определяющие слова ставятся перед словом определяемым. Если определяющие слова поставить после, то единство понятия нарушается и получается выражение ассоциативной связи». Показательно, что среди примеров «тесных групп» наряду с атрибутивными сочетаниями, сочетаниями «глагол + наречие» и другими здесь фигурируют и такие, как ten nan jociser 'отец пришел'. Группа слов в свою очередь может определяться другими «побочными» группами, в частности «группами слов со своим глаголом, вводимыми формальными словами», т. е. — в обычной терминологии — придаточными предложениями. Соответственно в «Выводах» книги определение предмета синтаксиса сформулировано так: «В синтаксисе изучаются способы образования групп слов и групп групп».

Позже, в статье, посвященной  лингвистическому толкованию стихотворения  Пушкина «Воспоминание» (опубликована в 1923 г.), Л.В. Щерба дает значительно  более сложную и тонкую градацию синтаксических единств разной степени  смысловой слитности, возникающих  в тексте, и фиксирует соответствующие  различия с помощью различных  пауз, причем имеются в виду паузы  «реальные», «потенциальные», «а иногда и мнимые, лишь представляемые на основании  других сопутствующих фонетических признаков». В этой статье Щерба  тоже еще не использует термин «синтагма», но уже фактически формулирует это  понятие, обозначая его «провизорно» термином «фраза».

Отметим, что в  этой работе Л.В. Щерба избегает термина  «предложение», хотя и выделяет среди пауз, членящих текст, в частности, такие, которые соответствуют в практическом письме «иногда точке с запятой, иногда точке, но не заключительной», и, с другой стороны, такие, которые «соответствуют заключительной точке». Интересно, что здесь же намечается, пусть еще в неразвитой форме, выход в область того, что в наши дни называют сверхфразовыми единствами, — выделение особой паузы, соответствующей «концу абзаца».

Спустя всего год после  выхода в свет статьи о «Воспоминании» Пушкина в лекциях по русскому синтаксису, прочитанных в Российском институте истории искусств в 1924—1925 учебном году, Л.В. Щерба уже широко использует термин «синтагма», а также  и термин «предложение». В конспекте  этих лекций, записанных одним из слушателей, читаем: «Речь разбивается на отрезки, соответствующие самостоятельным  элементарным представлениям, называемые синтагмами. Даже предлоги и союзы могут быть синтагмами. Пример: Вам с сахаром — Без. В речи, кроме синтагм, мы находим большие словесные отрезки, сопровождаемые ощущением известной законченности. Такие отрезки мы будем называть предложением. Ряд предложений образует более крупное целое — абзац, главу, выделяемую графически и интонационно».

В этих же лекциях 1924—1925 г. в  связи с понятием синтагмы говорится  и о слове: «Слово есть кратчайшая синтагма, могущая быть произнесенной  отдельно без изменения смысла. Белый платок— два слова. Белый медведь — одно». Эта формулировка напоминает обе приведенные выше. Но теперь, в середине 20-х годов, Щерба уже связывает соотношение слова и синтагмы с противопоставлением языка и речи, точнее — с вызревавшим уже у него противопоставлением языковой системы и речевой деятельности. В конспекте лекций по синтаксису читаем: «Слово является единицей в системе языка (как символ изв[естного] значения) и единицей в речи (как кратчайшая синтагма)».

Позже, в «Фонетике французского языка» (1-е изд., 1937) Щерба отметил, что термин «синтагма» был заимствован  им у Бодуэна де Куртенэ. Однако Бодуэн обозначал этим термином знаменательные слова, вообще слова как составные элементы предложения. У Щербы, как видим, синтагма выступает как единица не языка, а речи, принципиально отличная от слова, хотя в частном случае она может материально совпадать со словом. Чаще же синтагма состоит (строится в процессе речи) из нескольких слов. «Задача синт [аксис] а, — говорит Щерба, — изложить правила стройки синтагм».

В «Фонетике французского языка» теория синтагмы развита Щербой с наибольшей полнотой. Синтагма определена здесь (для французского языка) как «фонетическое единство, выражающее единое смысловое целое в процессе речи—мысли и могущее состоять как из одной ритмической группы, так и из целого ряда их». Внешнее единство синтагмы достигается (во французском языке) «легким усилением последнего ритмического ударения и той или другой выразительной интонацией, объединяющей все это целое» (там же). «Некоторые французские фонетики, — говорит Щерба, — называют синтагму дыхательной группой (groupe de souffle, — P. Passy), желая подчеркнуть этим, что внутри подобной группы нельзя сделать паузы для вдоха Надо, однако, иметь в виду, что после синтагмы пауза и вдох возможны, но вовсе не обязательны. Поэтому, хотя термин „groupe de souffle" и не является неправильным, однако он совершенно скрывает смысловую природу явления».

И в отдельном параграфе  Щерба добавляет: «Французские синтагмы находят себе полную параллель в  русских, которые тоже являются дыхательными группами в вышеуказанном смысле и которые характеризуются усилением  последнего словесного ударения: 'резать "яблоко, разъе'з-жать по 'разным горо¹"дам, гово'рить стихотво'рение наи"зусть, 'ехать в 'город 'кружными пу'тями при 'самых неблагоприятных обсто"ятельствах».

О соотношении синтагмы с  «вышестоящими» единицами Щерба  говорит в этой книге так: «Синтагмы  как в русском, так и во французском  могут объединяться в группы высшего  порядка с разными интонациями  и в конце концов образуют фразу  — законченное целое, которое  может состоять из группы синтагм, но может состоять и из одной синтагмы и которое нормально характеризуется  конечным понижением тона». К проблеме соотношения синтагмы и слова Щерба снова возвращается в тезисах доклада «Что такое словообразование?» и в своих последних трудах, опубликованных уже посмертно, — в «Очередных проблемах языковедения» и в «Преподавании иностранных языков в средней школе». Приведем важнейшие формулировки. Наиболее известна следующая:

«В самом деле, что такое  „слово"? Мне думается, что в  разных языках это будет по-разному. Из этого собственно следует, что  понятия „слово вообще" не существует. Однако если согласиться с тем, что  в „речи" («parole») „слово" не дано и что оно является лишь категорией „языка как системы" («langue»), то „слово" представится нам в виде тех кирпичей, из которых строится наша речь («parole») и некоторый репертуар которых  необходимо иметь в памяти для  осуществления речи»

Утверждение о том, что  понятия «слово вообще» не существует, вызвало возражения, как представляется, обоснованные. Слово как понятие общей теории языка (т. е. «слово вообще») имеет право на существование. Другое дело, что определение этого понятия оказывается очень трудным. Но, бесспорно, что слово как языковая единица, как лексема (или, в другой терминологии, «слово-тип») не дано нам в речи (в речевом акте) и в тексте, где мы каждый раз имеем дело лишь с конкретным «экземпляром» слова, представляющим — если это слово многозначно — только тот или иной семантический вариант слова и — если это слово «изменяемое» — только ту или иную словоформу. Слово же как единица в системе языка есть абстракция, обобщение всех его семантических вариантов и одновременно всех его словоформ.

Иное дело —  синтагма, как ее понимает Щерба. Синтагмы — это отрезки, выделяемые именно в речи и «выражающие в процессе речи—мысли единые отдельные предметы, в данной ситуации далее неделимые». Синтагма — «кратчайший отрезок речи, который мы можем выделять, нисколько ее не нарушая, и который в данном контексте и в данной ситуации соответствует единому понятию». Интерпретируя мысль Щербы, можно сказать, что синтагма не существует в языке в готовом виде, заранее, что она организуется в самом процессе речи—мысли, при создании текста, хотя и определяется некоторыми языковыми признаками (в русском и французском языках усилением ударения на последнем компоненте — слове — и невозможностью внутренней паузы, а в плане содержания, по-видимому, универсальным для всех языков, хотя и довольно относительным признаком смыслового единства, определяемого данным контекстом или ситуацией). Синтагма может состоять из нескольких слов или из одного слова. Щерба приводит ряд примеров (синтагмы отделены одна от другой вертикальными линиями), в частности: Вокруг нас\все цвело,\благоухало]и радовало взор, или: Приятно\:идеть в уютной комнате\г слушать хорошую музыку. Но главное отличие слова от синтагмы не «форматное» (слово меньше или равно синтагме), а функциональное: слово обозначает не те понятия, которые возникают в данной конкретной ситуации и существуют только в данном акте мысли, а те, которые уже наличествуют в соответствующем коллективе, уже выработались и закрепились в нем и нашли себе относительно устойчивое выражение. Именно подчеркивая это, Щерба говорит: «Синтагме процесса речи—мысли отвечает слово в языке, как системе лексики и грамматики». И в другом месте: «(...) Многие так называемые „сложные слова", например немецкого языка или санскрита, являются в этих языках словами лишь по форме, а по существу будут соответствовать тем простейшим единицам речи («parole»), которые я называю синтагмами: большинство сложных слов этих языков делается в процессе речи и не входит в репертуар языка как системы».

С другой стороны, то, что  по форме составляет сочетание слов, но уже успело войти в «репертуар языка» и закрепиться в качестве готового обозначения понятия, единичного предмета или эмоции, рассматривается  Щер-бой как слово. В этом случае «сочетания слов» являются для Щербы  «словами или по крайней мере потенциальными словами». Такие сочетания могут  состоять: «I) из двух семантически полноценных  элементов: белый-медведь, белая мука, домашний врач и II) из одного „формального" и одного полноценного элемента: быть в толстовке, носить толстовку, ходить в толстовке; делать уборку, заниматься хозяйством»? В «Очередных проблемах» Щерба относит примеры такого рода к своего рода словосложению: «Любая синтаксическая группа, — пишет он, — может оказаться сложным словом, которое должно отличаться от группы тем, что оно значит больше, чем сумма значений образующих его слов. Таким образом, словосочетания вроде железная дорога, общая тетрадь, зубная паста, красное вино и т. д. следует считать сложными словами». Зато, например, пароход, паровоз и т. п. «являются сложными словами лишь в исторической перспективе; сейчас это простые слова».

Если в работах 20-х и  даже 30-х годов Щерба старается  избежать термина «предложение»  и предпочитает говорить о «фразе», то в последних своих трудах, написанных уже в 40-е годы, он все-таки возвращается к традиционному термину, хотя и затрудняется дать сколько-нибудь развернутое общее определение соответствующего понятия, являющегося, как он говорит, «одним из самых спорных». В «Очередных проблемах» Л.В. Щерба высказывается по этому вопросу так:

«Смешно спрашивать: „что такое  предложение?"; надо установить прежде всего, что имеется в языковой действительности в этой области, а  затем давать наблюденным явлениям те или другие наименования. Применительно  к европейским языкам, а в том  числе и к русскому, мы прежде всего встречаемся с явлением большей или меньшей законченности  высказываний разных типов, характеризующихся  разнообразными специфическими интонациями, — повествование, вопросы, повеления, эмоциональные высказывания». И  далее Щерба говорит о двучленных и одночленных предложениях, подчеркивая  принципиальное различие между теми и другими. Общий вывод из этих рассуждений звучит пессимистически: «При таких обстоятельствах оказывается  совершенно неясным, что же имеется  в виду, когда мы говорим о „предложении"». Как видим, несмотря на отмеченные колебания Л.В. Щербы в вопросе о предложении, в его работах можно довольно отчетливо проследить две линии. Первая линия — формулирование положительных общих определений предложения как лингвистической единицы, характеризуемой сперва признаком «неделимости» с точки зрения «ассоциации с динамическим мыслительным актом», а затем признаком «законченной целостности», «большей или меньшей законченности» и (фактически, начиная с «Восточнолужицкого наречия») интонационными признаками. Вторая линия — скепсис по отношению к возможности, а может быть, и к самой необходимости дать более развернутое и содержательное общее определение предложения, учитывая, с одной стороны, многообразие типов синтаксических структур, покрываемых традиционным термином «предложение», и многообразие стоящих за этими структурами даже в одном языке смысловых и коммуникативных функций, с другой стороны – и различия отдельных языков.