Когнитивная метафора и когнитивная метонимия

Национальные метафоры выявляют те аспекты вещей, которые особенно важны для нашей культуры. Явления природы, эмоциональные состояния и различные эмоциональные сущности вначале мыслятся в вещественной форме. Об этом свидетельствуют так называемы «стертые метафоры»: «дождь идет», «небо хмуриться», «радость охватывает», «страх леденит» и т.д.

Кроме того метафоры могут давать представление о пространственной ориентации. Из всего выше сказанного мы делаем вывод о том, что национальная метафора живет на двух уровнях: «стертые» метафоры, метафоры фразеологизмов и т. д. – это уровень языковой картины мира, но под ним лежит уровень более глубокий, концептуальный – уровень модели мира. Он представлен концептуальными метафорами типа «верх – это хорошо», «низ – это плохо», «сознание – это контейнер», «идеи – это физические сущности», «время – это ресурс» и так далее. Модель мира представляет собой определенным образом организованные знания о мире, свойственные когнитивной системе или ее модели. С одной стороны, в модель мира входят общие знания о мире, которые можно считать «объективными». Речь идет о простых пропозициях типа «снег весной тает», специальных фактах вроде «Волга впадает в Каспийское море» или правилах продукций («Если холодно, то нужно тепло одеваться»). С другой стороны, в модели мира присутствуют и знания другого типа, которые условно можно назвать «субъективными». Это ценности и их иерархии, семантические конструкты типа «норма» и другие когнитивные структуры, обобщающие опыт индивида и социума. Эти когнитивные структуры, или когнитивные категории, существуют на так называемом базовом уровне категоризации.

Но этнокультурные метафоры также могут существовать и на невербальном уровне. Работы Г. Гачева посвящены тому, как национальный образ мира отражается в символах, метафорах и т.д. И среди приводимых им метафор много вещных и действенных. Например устройство дома в культуре – метафора вселенной, на разные части дома переносятся характеристики элементов мироздания. Юрта кочевника не имеет окон, это связано с тем, что ландшафт степи однороден, информацию о том, что делается в окружающем мире, приближаются ли гости, доносит, главным образом, звук. Окна избы, наоборот, созданы, чтобы глазеть на улицу и по сторонам (вспомним классический образ русских сказок – три девицы у окна), т. е. Это отражает экстравертивность духовного пространства русского человека. В отличие от избы, где мебель стоит на полу, в юрте кочевника опора сверху – чувалы (выполняющие роль шкафов) подвешены на жердях, котел тоже висит и т.д. Само внутреннее устройство юрты монолитно, неделимо, если сын женился, то ему ставят отдельную юрту, но к избе, напротив, сделают пристройку. Изба – сложный, многоклеточный организм. Эти же тенденции можно видеть и в военных стратегиях земледельцев и кочевников. Кочевники нападают волнами – удар и в рассыпную (воплощение идеи движения, перемен, смерти), земледельцы же соблюдают форму, идею границы, пределов, определенности. Земледельческие культуры укоренены в земле, зависят от порождающего начала, от причины, отсюда и специфика инвективных стратегий – бранятся «в мать», кочевники же подвижны, не имеют корней, воплощение устремленности – и вот перед нами другой стиль инвективы – «в дочь», в потомство. В ритуалах приветствия концептуализируются отношения между «я» и коллективом, допустимая культурная дистанция. Европеец, войдя в комнату, пожмет каждому из присутствующих руку – выражение отношений «я-ты», взаимодействия конкретных индивидов на близком расстоянии. Восточный человек сложит руки на груди, там, где сердце, и поклонится сразу всей группе, как бы попросив принять, включить его в группу. Здесь уже максимальная дистанция, на которой невозможно выделить какие-то индивидуальные связи.

Г. Гачев приводит много примеров отражения в языке географических ландшафтов, господствующих стихий и т.д. Сами по себе ни земледельческий, ни кочевой уклад, ни преобладание гор, ни леса не является чем-то уникальным. Но этнокультурное своеобразие формируется из огромного набора географических и культурно-исторических условий, так что, несмотря на тот факт, что отдельные элементы сами по себе не являются уникальными, уникальными становится само их соединение.

Образование категорий связано с формированием когнитивных концептов и их устойчивых объединений. Это стандартный путь переработки поступающей информации. Примером могут служить концепты, которые формируются в процессе речевого общения. Каждый из коммуникантов в определенной речевой ситуации стоит перед необходимостью ответить на вопросы: "Кто он? Кто я? Каково его отношение ко мне и остальным? Как он воспринимает меня?". На основе ответов на эти вопросы формируется концепт "Я" (образ Автора), концепт "Он" (образ Адресата) и ряд других. Среди прочих категорий базового уровня существуют специфические когнитивные категории, регулярно представленные в текстах, где речевое воздействие планируется. Особенностями этих категорий являются их регулярность и универсальность: они обнаруживаются в дискурсе, который представляет различные коммуникативные сферы (политику, бизнес - в особенности рекламу, частную жизнь). Метафоризация значения слова – способ его категоризации [Г. Гачев, 1995, 73-74].

Сам процесс нашего восприятия активный и сложный. Например, человек в состоянии воспринять около трех миллионов оттенков цвета, однако в языке существует только 15-20 обозначений для них, это значит, что мы неизбежно относим все воспринимаемые нами оттенки под одну их этих категорий. Таким образом, восприятие – это активный процесс, он предполагает акт категоризации. Воспринимаемы вещи приобретают свое значение в силу принадлежности к какому-то общему классу. Сам язык не позволяет передавать сообщения иначе, чем в терминах категорий. Любопытной иллюстрацией может служит рассказ Борхеса «Допущение реальности». Его герой стал жертвой несчастного случая, оказался парализованным, но зато получил необыкновенный дар – абсолютную память. Каждая секунда его жизни могла всплыть в его сознании, наполненная теми же звуками, запахами, ощущениями, которые он испытывал тогда. Однако он оказался совершенно не способным к общим понятиям, сам факт языка вызывал у него удивление: он не мог понять, почему, скажем, лист в десять часов пятнадцать минут носит то же имя, что и тот же самый лист в десять часов шестнадцать минут – ведь для него это были абсолютно разные вещи. Все это, однако, принесло ему ощущение страшного гнета и почти физической боли. Джером Бруннер пишет, что «если бы какое-нибудь восприятие оказалось не включенным в систему категорий, то есть свободным от отнесения к какой-либо категории, оно было бы обречено оставаться недоступной жемчужиной, жар-птицей погребенной в безмолвии индивидуального опыта». Однако если категоризация процесс бессознательный и неизбежный, то откуда же берутся сами категории? Приходиться предположить, что некоторые категории врождены, а не являются результатом обучения. Мир представляется нам как некоторое сложное сообщение, которое все же можно понять. Следствие категоризации – своеобразный рецепт, побуждение к определенного рода действиям. Еще одной характерной чертой восприятия является то, что оно в большей или меньшей мере соответствует действительности. Если объект выглядит как яблоко, мы убеждаемся в этом, съев его.

В прагматической теории значений Чарльза Пирса значение высказывания – совокупность гипотетических выводов относительно ее наблюдаемых свойств и предполагаемых воздействий на другие предметы (вероятностная модель). Согласно Бруннеру, это означает, что соответствие действительности достигается не столько за счет простой функции «представления мира», сколько за счет того, что он называет «построением модели» мира. Таким образом, при обучении восприятию происходит усвоение отношений, существующие между наблюдаемыми свойствами объектов и событиями, а так же овладение системой категорий, используемых нами для предсказания взаимосвязанных событий и проверки этих предсказаний.

Согласно теории семантических примитивов (или универсалий), истоки которой еще в аристотелевской традиции, значение нельзя описать, не пользуясь некоторым набором элементарных смыслов. Иными словами в основе всех языков лежат изоморфные множества семантических элементов – врожденных фундаментальных концептов. Однако это не противоречит мысли о том, что семантические системы языков обладают уникальностью и специфичностью. Это достигается за счет разности воплощения этих концептов, а так же за счет того, что они могут по-разному группироваться. Сетка концептов представляет собой, в терминах Брунера, условие «смысловой готовности», имеющее избирательный характер. Они предшествуют языку, существуя в форме протоязыковых репрезентаций, являются условием «вступления в язык», и полностью реализуются в языке как орудии культуры. Такие универсалии выступают как образы, создающие вокруг себя метафорическое поле.

Необходимость создания устойчивых метафор языка диктуется потребностями коммуникации. Ведь пока описание какой-либо ситуации, представления, стереотипа и т. д. не превратилось в знак (а национальная метафора функционирует прежде всего как знак), оно не может быть понято однозначно всеми членами языкового коллектива. Поэтому национальные метафоры играют роль своеобразных формул, аксиом. И, несмотря на существование большего количества «общих сюжетов», в каждом языке имеется набор уникальных, присущих только ему языковых средств для выражения представлений о мире, человеке и социальной реальности.

Этнокультурные метафоры – проявление параллели логики формальной и принадлежат логике воображения, создающей целостный образ мира. Соотношение этих двух логик можно представить как центральное и периферийное, боковое зрение. Или как соотношение «мысли-частицы» - формальная логика все выстраивает как бы из кирпичиков, и «мысли-волны», «мысли-поля», которая оперирует сцеплением ассоциаций.

Итак, относительно этнокультурных метафор можно сделать следующие выводы:

Этнокультурные метафоры отражают образ мира, в них воплощается ценностная иерархия и мифологические представления. Специфика этнокультурных метафор связана со спецификой географических и культурно-исторических условий. Этнокультурное своеобразие передают не конкретные метафоры сами по себе (их число ограничено, так как ограничен сам набор условий, их порождающих), но их совокупность.

Существование этнокультурной метафоры также не ограничивается вербальным уровнем. Есть также вещные, действенные и персонифицированные метафоры.

Этнокультурные метафоры гораздо меньше подвержены изменению во времени. Это связано с тем, что данная культура будет существовать до тех пор, пока будет сохраняться комплекс ее специфических черт, отличающих ее от других. Для каждой этнокультуры важно отгородить свое собственное место в общем культурном пространстве.

2.6. Функции базовых метафор и метонимий в современном отечественном политическом дискурсе

  Для более полного понимания специфики метафорического моделирования в сфере современной российской политики необходимо рассмотреть функции политической метафоры, попытаться определить, почему отечественные политики и журналисты так часто используют образную номинацию, почему предпочтение отдается определенным сферам-источникам, в какой мере метафора способна участвовать в развитии социального самосознания.

Рассматривая функции метафорического моделирования, специалисты по регулярной многозначности отмечают, что при его помощи человек «как бы отмечает пункты наиболее напряженной активности человеческой мысли по выработке адекватного миропонимания», эти модели своего рода «русло, по которому привычно движется бессознательная творческая активность всенародного сознания, и дискуссионное поле, творческая лаборатория по созиданию образа мира у человека». Использование новых слов по уже существующим моделям часто создает в тексте оптимальное соотношение стандарта (использование модели), экспрессии (различные виды оживления метафоры), привлекает внимание адресата к способу выражения мысли, которая воспринимается как более яркая и значимая. В соответствии с представлениями современной когнитивной семантики метафорическое моделирование - это отражающее национальное, социальное и личностное самосознание средство постижения, рубрикации, представления и оценки какого-то фрагмента действительности при помощи сценариев, фреймов и слотов, относящихся к совершенно иной понятийной области. Соответственно в качестве основной выделяется КОГНИТИВНАЯ функция метафоры, то есть функция обработки и переработки информации. Следует уточнить, что когнитивная функция - это основная, но не единственная функция метафорической модели. В качестве материала для анализа рассмотрим следующие фразы, включающие метафоры:

1а) Обросшая жирком КПРФ на  столь резкие шаги не готова (Н. Еремеев)

1б) Имеющая немалую собственность (большой опыт?) КПРФ не готова  к решительным действиям.

2а) Бабицкого пожевали и выплюнули, сбивчиво путаясь в собственном вранье (И. Яковенко)

2б) Бабицкого использовали в  нужный момент и быстро отказались  от него. 3а) Печатный пряник в  виде государственных субсидий  для прикормленных СМИ оборачивается  кнутом (С. Новопрудный)

3б) Приманка в виде государственных  субсидий для получающих деньги от государства СМИ может быть источником неприятностей. Как известно, методика сопоставления метафорических и неметафорических обозначений, попытки установить степень их эквивалентности (синонимичности) часто вызывают вполне обоснованные возражения. Однако представляется, что такая методика все-таки возможна, хотя бы в качестве рабочего инструмента для изучения функций политической метафоры. Для структурной семантики различия между метафорическими и неметафорическими номинациями заключаются преимущественно в следующем: слова с прямой и образной номинацией совпадают по набору основных семантических признаков, но метафора обладает мощным коннотативным ореолом: семы эмотивности, яркая внутренняя форма, образность - все это дает разнообразные дополнительные приращения смысла и влияет на восприятие текста адресатом. В когнитивистике значение высказывания определяется, прежде всего, способом «ментального конструирования» говорящим той или иной ситуации, а эти способы в метафорических и неметафорических высказываниях принципиально различны. Сила метафоры, ее «голубая кровь» в эффекте балансирования между сказанным и несказанным, между определенностью и неопределенностью, в известной условности и вместе с тем в прагматической значимости метафорической концептуализации мира [Баранов А. Н., 1991, 18]. Метафора, как партком в коммунистической России, все решает и ни за что не отвечает. При сопоставлении фраз, помеченных выше индексами «а» и «б», можно предположить, что политическая метафора имеет, помимо уже названной когнитивной, следующие функции: НОМИНАТИВНАЯ: метафора нужна для фиксации знания, особенно в случаях, когда у реалии нет общепринятого или хотя бы устраивающего автора краткого наименования. В подобных случаях метафора используется для создания наименования реалии и вместе с тем для осознания существенных свойств этой реалии. Примером может служить обозначение метафорой «пожевали и выплюнули» арест журналиста, предъявление обвинения и последующий его «обмен» у бандитов на пленных военнослужащих.

КОММУНИКАТИВНАЯ (передачи информации): метафора позволяет представлять новую информацию в краткой и доступной для адресата форме. Например, метафорическое обозначение партии «Медведь» воспринимается значительно легче, чем официальное ее наименование «Межрегиональное движение «Единство» или возможная аббревиатура МДЕ. ПРАГМАТИЧЕСКАЯ (воздействия на адресата): метафора является мощным средством формирования у адресата необходимого говорящему эмоционального состояния и мировосприятия. Например, ассоциируя название партии с образом медведя, люди переносят на партию традиционное для России позитивное восприятие «хозяина тайги», «генерала Топтыгина», сильного и добродушного героя народных и литературных сказок и даже символа Олимпиады-80.