Лекции по "Зарубежной литературе"

Гораздо удачнее попытка снова  вернуться к фальстафовскому типу в заключительной пьесе второго периода — «Двенадцатой ночи». Здесь мы в лице сэра Тоби и его антуража имеем как бы второе издание сэра Джона, правда, без его искрящегося остроумия, но с тем же заражающим добродушным жуирством. Отлично также вкладывается в рамки «фальстафовского» по преимуществу периода грубоватая насмешка над женщинами в «Укрощении строптивой».

Третий период (1600—1609)

 Третий период его художественной  деятельности, приблизительно охватывающий 1600—1609 годы, сторонники субъективистского биографического подхода к творчеству Шекспира называют периодом «глубокого душевного мрака», считая признаком изменившегося мироощущения появление персонажа-меланхолика Жака в комедии «Как вам это понравится» и называя его чуть ли не предшественником Гамлета. Однако некоторые исследователи считают, что Шекспир в образе Жака всего лишь осмеивал меланхолию, а период якобы жизненных разочарований (по версии сторонников биографического метода) на самом деле не подтверждается фактами биографии Шекспира. Время создания драматургом величайших трагедий совпадает с расцветом его творческих сил, решением материальных затруднений и достижением высокого положения в обществе.

Около 1600 года Шекспир создаёт «Гамлета», по мнению многих критиков, — самое глубокое своё произведение. Шекспир сохранил сюжет известной трагедии мести, но всё внимание перенёс на духовный разлад, внутреннюю драму главного героя. В традиционную драму мести был введён герой нового типа. Шекспир опередил своё время — Гамлет не привычный трагический герой, осуществляющий мщение ради Божественной справедливости. Приходя к выводу, что одним ударом невозможно восстановить гармонию, он переживает трагедию отчуждения от мира и обрекает себя на одиночество. По определению Л. Е. Пинского, Гамлет — первый «рефлектирующий» герой мировой литературы.

Герои «великих трагедий» Шекспира — люди выдающиеся, в которых  перемешано добро и зло. Сталкиваясь  с дисгармонией окружающего мира, они совершают нелёгкий выбор  — как существовать в нём, они сами творят свою судьбу и несут всю полноту ответственности за это.

В это же время Шекспир создаёт  драму «Мера за меру». Несмотря на то, что в Первом фолио 1623 года она отнесена к комедиям, комического в этом серьёзном произведении о неправедном судье почти нет. Её название отсылает к поучению Христа о милосердии, по ходу действия одному из героев угрожает смертельная опасность, а финал можно считать условно счастливым. Это проблемное произведение не укладывается в определённый жанр, а существует на грани жанров: восходя к моралите оно устремлено к трагикомедии.

Настоящая мизантропия проступает только в «Тимоне Афинском» — истории щедрого и доброго человека, разорённого теми, кому он оказывал помощь и ставшего человеконенавистником. Пьеса оставляет тягостное впечатление, несмотря на то, что неблагодарные Афины после смерти Тимона постигает кара. По мнению исследователей, Шекспира постигла неудача: пьеса написана неровным языком и наряду с достоинствами обладает ещё большими недостатками. Не исключается возможность того, что над ней работал не один Шекспир. Характер же самого Тимона не удался, иногда он производит впечатление карикатуры, другие персонажи просто бледны. Переходом к новой полосе шекспировского творчества можно считать «Антония и Клеопатру». В «Антонии и Клеопатре» талантливый, но лишённый всяких нравственных устоев хищник из «Юлия Цезаря» окружён истинно-поэтическим ореолом, а полупредательница Клеопатра геройской смертью в значительной степени искупает свои прегрешения.

Четвёртый период (1609—1612)

Четвёртый период, если не считать пьесу «Генрих VIII» (большинство исследователей сходятся в том, что она почти вся написана Джоном Флетчером), обнимает всего только три-четыре года и четыре пьесы — так называемые «романтические драмы» или трагикомедии. В пьесах последнего периода тяжёлые испытания подчёркивают радость избавления от бедствий. Клевета уличается, невинность оправдывает себя, верность получает награду, безумие ревности не имеет трагических последствий, любящие соединяются в счастливом браке. Оптимизм этих произведений критиками воспринимается как знак примирённости их автора. «Перикл», пьеса существенно отличающаяся от всего ранее написанного, знаменует появление новых произведений. Наивность, граничащая с примитивностью, отсутствие сложных характеров и проблем, возврат к построению действия, характерному для ранней английской ренессансной драмы, — всё указывает на то, что Шекспир находился в поиске новой формы. «Зимняя сказка» — причудливая фантазия, рассказ «о невероятном, где всё вероятно». История о ревнивце, поддавшемся злу, терпящем душевные муки и заслужившем своим раскаянием прощение. В финале добро побеждает зло, по мнению одних исследователей, утверждая веру в гуманистические идеалы, по мнению других — торжество христианской морали. «Буря» самая удачная из последних пьес и, в некотором смысле, финал творчества Шекспира. Вместо борьбы здесь царит дух гуманности, всепрощения. Поэтические девушки, созданные теперь — Марина из «Перикла», Утрата из «Зимней сказки», Миранда из «Бури» — это образы прекрасных в своей добродетели дочерей. Исследователи склонны видеть в заключительной сцене «Бури», где Просперо отрекается от своего волшебства и уходит на покой, прощание Шекспира с миром театра.

10. Анализ «Ромео  и Джульетты».

Памятником всемогущественной любви является прекрасная и одновременно печальная история Ромео и Джульетты – юных возлюбленных, силой своего чувства преодолевших, казалось бы, самое непреодолимое – ненависть, вражду и даже саму смерть.

Итальянцы относят историю Ромео  и Джульетта к периоду правления веронского сеньора Бартоломео I Делла Скала (Эскала по Шекспиру), то есть к 1301-1304 годам. Данте Алигьери в «Божественной Комедии» даже упоминает неких Каппелетти и Монтекки: «Приди, беспечный, кинуть только взгляд: Мональди, Филиппески, Каппелетти, Монтекки, – те в слезах, а те дрожат!» Во всяком случае, известно, что в Вероне в XIII веке жили семьи с похожими фамилиями – Даль Капелло и Монтиколли. Но вот в каких они были отношениях, исследователям установить не удалось. Может быть, и во враждебных отношениях, что для того времени не было редкостью. Практически каждый итальянский город был расколот тогда на соперничающие группировки. И вполне возможно, что жертвами этой борьбы, текущей и в самой Вероне, могли стать несчастные влюбленные.

Сюжет о Ромео и Джульетте  выходит за пределы Италии – во Франции к нему обращается Адриан Севин, в Испании – знаменитый испанский драматург Лопе де Вега, в Англии – Вильям Пейтнер переводит  новеллу Банделло и помещает ее в  сборник «Дворец наслаждений», а Артур Брук пишет поэму «Трагическая история Ромеуса и Джульетты».

Наконец, к легендарному сюжету обращается великий Шекспир. Он обогащает повествование  новыми деталями, усиливающими драматургию  трагедии. Меркуцио из эпизодического персонажа превращается во второго по значению после главных лиц героя, смерть которого воспринимается столь же ярко, как и гибель несчастных влюбленных. Отличным от предыдущих версий выглядит финал в пьесе Шекспира. Для того чтобы показать перелом, совершившийся в душе возмужавшего Ромео, и усилить трагичность конечных событий, драматург «вынуждает» Ромео убить Париса.

Поэтический язык, возвышенный и  одновременно живой, ярко рисует всю  полноту жизни, в которой забавные сцены соседствуют с высоким  трагедийным пафосом, щедрое остроумие – с вдохновенным лиризмом. Действие сжимается по времени – все происходит необычайно быстро, в каких-нибудь четыре-пять дней. Шекспир делает Ромео и Джульетту более юными: его Джульетте 14 лет, Ромео, вероятно, года на два старше (у Брука героине 16 лет, в новелле Луиджи Да Порто Джульетте 18 лет. Возраст Ромео у Маттео Банделло – 20 лет).

Описание свиданий Ромео и Джульетты  – это образец любовной лирики. Не случайно Шекспир заслужил от своих  современников имена «сладкозвучного  лебедя Эйвона» и «медоточивого Овидия». Речи героев наполнены яркими метафорами, образами, сравнениями, но они пленяют не внешней красотой, а громадной нравственной силой, преобразующей юных влюбленных в зрелых, мужественных людей, исполненных непоколебимой душевной твердости.

Мы чувствуем колорит, атмосферу  Италии, гениально переданные Шекспиром.

Пушкин писал: «В «Ромео и Джульетте» отразилась Италия, современная поэту, с ее климатом, страстями, праздниками, негой, сонетами, с ее роскошным языком, исполненным блеска». «Восторженный гимн и похоронная песнь любви» – так назвал Шлегель эту шекспировскую пьесу, явившуюся вершиной литературного воплощения знаменитого сюжета.

Однако Шекспир не стал последним  в литературной цепочке – слишком  значимой и актуальной на все времена оказалась тема веронских влюбленных. На этот сюжет созданы: в Испании – трагедия Дона Франсиско де Рохас Зорилла «Веронские банды», в Англии – драма Томаса Отвея «Каиус Мариус», во Франции – версия Жана Франсуа Дюки «Ромео и Джульетта», в Германии – драма Генриха фон Клейста «Семейство Шроффенштейн», в Австрии – новелла Готфрида Келлера «Сельские Ромео и Джульетта», в России – трагикомедия Григория Горина «Чума на оба ваши дома» и множество других литературных сочинений.

11. Анализ «Гамлета».

Около 1600 года Шекспир создаёт «Гамлета», по мнению многих критиков, — самое глубокое своё произведение. Шекспир сохранил сюжет известной трагедии мести, но всё внимание перенёс на духовный разлад, внутреннюю драму главного героя. В традиционную драму мести был введён герой нового типа. Шекспир опередил своё время — Гамлет не привычный трагический герой, осуществляющий мщение ради Божественной справедливости. Приходя к выводу, что одним ударом невозможно восстановить гармонию, он переживает трагедию отчуждения от мира и обрекает себя на одиночество. По определению Л. Е. Пинского, Гамлет — первый «рефлектирующий» герой мировой литературы.

Герои «великих трагедий» Шекспира — люди выдающиеся, в которых  перемешано добро и зло. Сталкиваясь  с дисгармонией окружающего мира, они совершают нелёгкий выбор — как существовать в нём, они сами творят свою судьбу и несут всю полноту ответственности за это.

Анализ прежде всего и эгоизм, а потому безверье. Он весь живет  для самого себя, он эгоист; но верить в себя даже эгоист не может; верить можно только в то, что вне нас и над нами. Но это я, в которое он не верит, дорого Гамлету. Это исходная точка, к которой он возвращается беспрестанно, потому что не находит ничего в целом мире, к чему бы мог прилепиться душою; он скептик — и вечно возится и носится с самим собою; он постоянно занят не своей обязанностью, а своим положением. Сомневаясь во всем, Гамлет, разумеется, не щадит и самого себя; ум его слишком развит, чтобы удовлетвориться тем, что он в себе находит: он сознает свою слабость, но всякое самосознание есть сила; отсюда проистекает его ирония, противоположность энтузиазму Дон-Кихота. Гамлет с наслаждением, преувеличенно бранит себя, постоянно наблюдая за собою, вечно глядя внутрь себя, он знает до тонкости все свои недостатки, презирает их, презирает самого себя — и в то же время, можно сказать, живет, питается этим презрением. Он не верит в себя — и тщеславен; он не знает, чего хочет и зачем живет, — и привязан к жизни… «О боже, боже! (восклицает он во 2-й сцене первого акта), если б ты, судья земли и неба, не запретил греха самоубийства!.. Как пошла, пуста, плоска и ничтожна кажется мне жизнь!» Но он не пожертвует этой плоской и пустой жизнию; он мечтает о самоубийстве еще до появления тени отца, до того грозного поручения, которое окончательно разбивает его уже надломанную волю, — но он себя не убьет. Любовь к жизни высказывается в самых этих мечтах о прекращении ее; всем 18-летним юношам знакомы подобные чувства:

«То кровь кипит, то сил избыток.»

Гамлет сам наносит себе раны, сам себя терзает; в его руках тоже меч: обоюдоострый меч анализа.

Наружность Гамлета привлекательна. Его меланхолия, бледный, хотя и нехудой вид (мать его замечает о нем, что он толст, «our sou is fat»), черпая бархатная одежда, перо на шляпе, изящные манеры, несомненная поэзия его речей, постоянное чувство полного превосходства над другими, рядом с язвительной потехой самоунижения, все в нем нравится, все пленяет; над Гамлетом никто и не думает смеяться, и именно в этом его осуждение: любить его почти невозможно, одни люди, подобные Горацию, привязываются к Гамлету, но любить его, повторяем, нельзя, потому что он никого сам не любит. Гамлет — сын короля, убитого родным братом, похитителем престола; отец его выходит из могилы, из «челюстей ада», чтобы поручить ему отметить за себя, а он колеблется, хитрит с самим собою, тешится тем, что ругает себя, и наконец убивает своего отчима случайно. Глубокая психологическая черта, за которую многие даже умные, но близорукие люди дерзали осуждать Шекспира!

А Гамлет, неужели он не любит? Неужели сам иронический его творец, глубочайший знаток человеческого сердца, решился дать эгоисту, скептику, проникнутому всем разлагающим ядом анализа, любящее, преданное сердце? Шекспир не впал в это противоречие, и внимательному читателю не стоит большого труда, чтобы убедиться в том, что Гамлет, человек чувственный и даже втайне сластолюбивый (придворный Розенкранц недаром улыбается молча, когда Гамлет говорит при нем, что ему женщины надоели), что Гамлет, говорим мы, не любит, но только притворяется, и то небрежно, что любит. Мы имеем на то свидетельство самого Шекспира.

В первой сцене третьего действия Гамлет говорит Офелии:

Я любил тебя когда-то.

Офелия. Принц, вы заставили меня этому  верить.

Гамлет. А не должно было верить!.. Я не любил тебя.

И, сказав это последнее слово, Гамлет гораздо ближе к правде, чем сам полагает. Чувства его к Офелии, существу невинному и ясному до святости, либо циничны (вспомните его слова, его двусмысленные намеки, когда он, в сцене представления на театре, просит у ней позволения полежать… у ее колен), либо фразисты (обратите ваше внимание на сцену между ним и Лаертом, когда он впрыгивает в могилу Офелии и говорит языком, достойным Брамарбаса или капитана Пистоля: «Сорок тысяч братьев не могут со мной поспорить! пусть на нас навалят миллион холмов!» и т. д.). Все его отношения к Офелии опять-таки для него не что иное, как занятие самим собою, и в восклицании его: «О нимфа! помяни меня в своих святых молитвах», мы видим одно лишь глубокое сознание собственного болезненного бессилия — бессилия полюбить, — почти суеверно преклоняющегося перед «святыней чистоты».