"Очерки бурсы" Помяловского

 «Шестидесятники» создали свою  оригинальную концепцию среды,  человеческих характеров и всего процесса жизни. Они поставили человека, его духовное и физическое бытие, в зависимость от таких объективных элементов жизни, на которые русская литература первой половины Х1Х века не обращала или почти не обращала внимания. К пониманию и изображению среды многие из беллетристов-демократов подошли с точки зрения выражения в ней определенных социально-экономических отношений и интересов. Эта тенденция вообще начала широко проникать в русский реализм второй половины Х1Х века.

Коренная логика социально-экономических отношений, процессы капитализации страны, формирование новых классов поставили перед шестидесятниками новые задачи в изображении типических обстоятельств, открыли перед ними новые слагаемые среды. В обстоятельствах жизни они указали на важнейший фактор – на систему капиталистической экономической эксплуатации трудового народа – и изобразили первые столкновения противоположных экономических отношений в пореформенной России.

На социально-экономические  процессы капитализирующейся России писатели-демократы смотрят с точки зрения интересов и судьбы трудового народа. «Реальные горести и реальные радости» народных масс, поиски ими счастья, отношения «живого товара» с их покупателями и разнообразным начальством являются типичными обстоятельствами в судьбе отдельной личности и главными источниками, питающими содержание ее  интересов, стремлений, идеалов.

Характерным  элементом  типических обстоятельств в изображении  писателями-демократами процесса жизни  является труд. Демократическая беллетристика, следуя за идеями Чернышевского, Добролюбова и Писарева, отражая стремления, жизненные интересы нового поколения людей, высоко поставила значение труда. Анализ отношение героев к трудовому народу и к труду, неизвестный предшествующему реализму, но уже осуществленный некоторыми представителями гоголевского направления, позволил представителям демократической беллетристики показать, на какой почве формируется изображаемые ими характеры.

Основной, руководящей  идеей шестидесятников становится мысль о том, что человек формируется и черпает все свои знания, чувства, ощущения из опыта повседневной жизни, особенно, из опыта борьбы за свое существование. Поэтому для развития человека очень важно, какова действительность, каковы ее качества, насколько она человечна.

Важно подчеркнуть, что беллетристы-демократы анализируют и воспроизводят у своих героев именно повседневный чувственный опыт. Анализ всего этого становится специальным предметом их произведений. Писатели-демократы создали ряд ярких произведений, в которых они буквально исследовали историю формирования личности под воздействием «неразумной силы вещей» (13).

Ярким примером такого произведения являются «Очерки бурсы» Н. Помяловского. Потрясающая правда этого произведения состояла в том, что здесь читатели увидели изображение всего российского строя жизни, нравственно калечащего личность человека, уродующего, губящего талантливых, сильных людей. Передовая критика и публицистика сблизила бурсу с царской тюрьмой, а «Очерки бурсы» Помяловского с «Мертвым домом» Ф. М. Достоевского.

Надо отметить, что  в конце 50-х – начале 60-х годов  Х1Х века весьма актуальными были вопросы воспитания и педагогики. Для революционной демократии они  были теснейшим образом связаны  с вопросом воспитания нового человека, строителя новой жизни.

Помяловский задумал  большую серию очерков, в которых  хотел подвергнуть резкой критике  уродливую постановку народного  образования, рассказав обо всех мерзостях бурсы.

Замысел большого произведения о бурсе возник у Помяловского в самом начале его литературной деятельности. К 1858 или1859 году относится рассказ «Данилушка». В нем Помяловский намеревался провести своего  героя через всю бурсу, но описал лишь его детские годы в семье вплоть до поступления. Действительно «Данилушка» похож на развернутую экспозицию истории о мальчике со сформировавшимся в домашней обстановке характером, получившем свою долю материнской ласки и отцовского, в меру сурового, воспитания. «Больше чем на трети страниц этого маленького рассказа речь идет о порке – то мелькает угрозой в словах отца, то поминается, как уже свершившиеся событие. «Данилушка» был пробой иного характера, воспитанного под розгой, - невосприимчивого к ней: «Отчего он не грубел под лозами? А это уж склад натуры такой. Вообще пора убедится, что ребенок, которого не исправляют розги, имеет натуру сильную, здоровую. Такое дитя обещает многое, несмотря на все его шалости и упрямства; потому что это – намек на то, что для такой натуры сильно только нравственное возбуждение, что он может действовать только по высшим причинам, а не по страху. Розог уже больше страшатся родители Данилушки, со слезами отправляющие его в бурсу, - лишь о них говоря на прощание». (47, 26) На моменте отправления мальчика в бурсу Помяловский прекратил писать данный рассказ.

В середине 1860 года был опубликован другой очерк – «Долбня». Это произведение было уже ближе к «Очеркам бурсы». Во всяком случае, Здесь была изображена именно та бурса, которую Помяловский потом будет последовательно обнажать в «Очерках»: грязь, внешняя неприспособленность ее к жизни людей; бессмысленные забавы детей – толчки, щипки, гримасничанье, вызванное бездельем, пустотой их существования в бурсе. Всепоглощающая долбня – основа педагогической системы (здесь пока речь идет о системе одного учителя – Красноярова). Это была попытка изобразить психологию здорового человека, который находится в переходном состоянии. Человек пытается вникнуть в эту новую для него жизнь и обнаруживает, что место, куда он пришел учиться, вовсе не для того приспособлено – оно отупляет и ожесточает.

 В «Зимнем вечере  в бурсе», который через два  года появился в печати, всю  фабулу очерка соединит фигура  бурсака-доносчика, ненавидимого  всеми: наушничество, доносительство  считалось детей одним из самых  гадких занятий. Похоже, что Помяловский  так и оценивал начало своего литературного пути как «фискальство»  - по его выражению «продажу бурсы». В начале 1862 года через майский номер «Время» (журнала братьев Достоевских) подписчики получили первый из «Очерков» Помяловского – Зимний вечер в бурсе». Помяловский считал, что он покончил с мучительными, не дававшими ему покоя мыслями и страданиями, выговорится раз и навсегда. Но тема бурсы не отпускала, и читатели требовали продолжения, особенно те, кто выступал против Помяловского. Первым экспертом достоверности Помяловского стал В. Крестовский (Н. Хвощинская).  Очерк возмутил писательницу, и она сделала вывод, что Помяловский «оболгал» бурсаков. (47)

После этого Помяловский  вовсе раздумал писать о бурсе, но вскоре вновь вернулся к этой теме. Писатель решился, наконец, бросить вызов «образованному обществу» и нарисовать подлинную неприкрашенную картину бурсацкой жизни.

Помяловский сам прошел сквозь ужасы бурсы, учебного заведения, которое должно было готовить священников, «духовных пастырей» (60, 150). Он ощутил потребность поведать миру о «свинцовых мерзостях» (если воспользоваться выражением М. Горького (3, 348)) в которых проходили его детство и юность.

Помяловский не мог не писать о бурсе, не только потому, что  «бурса проклятая измозжила у  меня силу воли и научила меня пить», но и потому, что «бурсацкий вопрос» был одним из самых злободневных. В то время, когда лучшие люди России гневно протестовали против этой системы калечения людей. И кто как не «воспитанник» бурсы мог лучше мог лучше всех рассказать об этой школе?

Бурса в русской литературе не была открытием Помяловского. К  бурсацкой тематике уже обращались. Она – предмет изображения  и для современников  Помяловского. Достаточно назвать хотя бы «Дневник семинариста» И. С. Никитина, очерки Н. Успенского, «Баритон» В. Крестовского (Н. Д. Хвощинской) и другие. Однако, «Очерки бурсы», прозвучали подлинным открытием бурсы: настолько новой оказалась сама постановка проблемы бурсы, столь глубокой и широкой художественная типизация.

Тем не менее, «Очерки  бурсы» - произведение неоконченное. Завершая второй очерк, «Бурсацкие типы», автор обещал еще восемь следующих. По другим источникам (15, 9), он мыслил довести число очерков до двадцати. К сожалению, Помяловский написал всего четыре и начал пятый очерк, но и четыре очерка представляли собой одно из крупных достижений русской литературы 60-х, и не только 60-х годов.

Мысль о серии очерков  о бурсе возникла у Помяловского не сразу. Первоначально он думал  ограничиться одним «Зимним вечером  в бурсе». Но, видя живейший интерес читательской публики, который вызвало появление этого очерка, писатель решил продолжить работу  и нарисовать широкую картину всех сторон жизни духовных училищ.

1.2 Проблематика  «Очерков бурсы».

Глубокий интерес представителей передовой общественной мысли 60- годов к проблемам воспитания и образования – одна из характерных особенностей эпохи. Одной из причин, побудивших Помяловского обратиться к изображению бурсы, была злободневность и актуальность в 60-е годы Х1Х века вопросов воспитания и образования. Прогнившая система крепостничества обнаружила свои язвы и здесь. Вопросы воспитания и образования волновали Помяловского на протяжении всей его короткой творческой жизни.

Педагогические взгляды  Н. Г. Помяловского складывались под  влиянием передовых теорий того времени, развитых в трудах Н. А. Добролюбова, К. Д. Ушинского, Н. И. Пирогова. Убежденным противником системы воспитания, которая прибегает к телесным наказаниям, убивает инициативу ребенка, сковывая развитие его умственных способностей и ставя своей целью воспитание покорного раба, Помяловский зарекомендовал себя уже в очерке «Вукол», где как раз очень силен был педагогически-публицистический акцент, художественное изображение чередовалось с рассуждениями и размышлениями просветителя-педагога. В другом рассказе «Андрей Федорович Чебанов» (1863) он критикует метод обучения, воспитывающий маленьких «космополитов», которые не понимают характера своего народа, не знают своей природы, языка, обычаев. В этих произведениях объектом типизации являются дети-дворяне. Однако, в «Очерках бурсы» проблема воспитания и образования решалась вместе с проблемой положения, жизненной судьбы разночинца; критика бурсы переросла в обличение всей общественной системы того времени.

Материалом для описания бурсы в «Очерках…»  Помяловскому послужили быт и нрав Александро-Невского прихода и духовного училища, где писатель учился с 1843 по 1851 год.

Описанные Помяловским  ужасы не были исключительными явлениями. Они происходили не в далекой  глуши, не на окраине России, а в  столице, во внешне блестящем и чинном императорском Петербурге. В первой половине Х1Х века духовные училища были одними из самых распространенных учебных заведений. Но те же нравы, та же система – иногда лишь в несколько более благообразном виде – царила в кадетских корпусах, закрытых институтах и даже в гимназиях.

Программа духовных училищ была очень скудна. Священная история, церковный устав, церковной нотное пение, а из общеобразовательных  предметов – лишь основы русского языка и арифметики. Сведения по географии, истории предусматривались программой самые ничтожные: «начала истории и географии, особенно же священной и церковной истории». Знание живых иностранных языков считались излишними, зато много сил занимала зубрежка латыни и греческого. Но даже в пределах этой скудной программы учителя большей частью ограничивались тем, что задавали вызубрить  «от сих до сих» по нелепому архаическому учебнику. Невежество бурсацких педагогов было нередко анекдотическое; они сами подчас сами не знали элементарных вещей, не в состоянии били ничего объяснить учащимся, да и не желали утруждать себя объяснениями.

Бессмысленная механическая зубрежка безраздельно господствовала  практически во всех духовных училищах Российской империи. Сознательное усвоение считалось не только излишней роскошью, но даже вольнодумием. И это приводило к тому, что «ученик, вступая в училище из-под родительского крова скоро чувствовал, что с ним совершается что-то новое, никогда им не испытанное, как будто перед глазами его опускаются сети. Одна за другою, в бесконечном ряде, и мешают видеть предметы ясно; что голова его перестала действовать любознательно и смело и сделалась похожа на какой-то препарат, в котором стоит пожать пружину – и вот рот раскрывается и начинает выкидывать слова, а в словах – удивительно! – нет мысли, как бывало прежде» - так писал Помяловский в «Очерках Бурсы».

Необходимость телесных наказаний не вызывала никаких сомнений; розга и беспощадные побои  были там основными методами воздействия  на учащихся и внушение им правил хорошего поведения, нравственности и религии. Хотя в «Зимнем вечере в бурсе» еще не было той поразительной картины всеобщей и повседневной порки, она явилась во всей своей изощренности в «Бурсацких типах».  Порка была повседневностью и кошмаром бурсы. И не ее одной – домашнего, школьного, общегосударственного воспитания. Наказание, в особенности наказание розгами, было едва ли не универсальным средством русской педагогики. « Вспомним, что за искоренение такого средства энергично принялся в 1858 году Н. Пирогов. Годом позже он вновь, уже будучи попечителем Киевского учебного округа, пытался ее отменить. Не вышло. Отечественные педагоги не мыслили себе такой революционной реформы: «Отвергать, что и розгой можно действовать без вреда и даже удачно, значило бы отвергать факт». Пирогов вынужден был согласиться не с отменой, но с ограничением телесного наказания. Исключительно чуткий ко всяческим компромиссам Н. Добролюбов немедленно отозвался статьей «Всероссийские иллюзии, разрушаемые розгами». Вопрос «бить или не бить» - он назвал одним из горячих вопросов современной литературы. В компромиссе Пирогова Добролюбов уловил будущность судьбы тогдашних реформ – они иллюзорны, сторонники традиционного уклада берут верх, компромиссы изнутри подорвут любую реформу в России.

Духовенство от решения  проблемы уклонилось: «… вопрос о употреблении или неупотреблении телесного наказания  в государстве стоит в стороне  от христианства, - писал тогда митрополит Филарет. – Если государство может  отказаться то сего рода наказания, находя достаточным более кроткие роды оного: христианство одобрит сию кротость. Если государство найдет неизбежным  в некоторых случаях употребить телесное наказание: христианство не осудит сей строгости, только бы наказание было справедливо и не чрезмерно». Вот и «избивали младенцев, свистали розги в духовных и светских учебных заведениях, в домах православных христиан». (47,46-47).