Понятие интертекста как литературоведческая проблема

Ю. С. Степанов полагает, что интертекст – это то, что проступает за двумя текстами, «…он многоярусен, “многоэтажен” и на уровне первого этажа уже имеет устоявшееся наименование – интертекст. Интертекст – это то, что можно читать в прямом смысле этого слова. Следующие этажи уже вряд ли можно назвать “текстами”, поскольку они состоят из “нечитаемого” – понятий, образов, представлений, идей..» [6, с. 3].

Наряду с термином «интертекст» в 1967 году в ряде работ Ю. Кристевой появился термин «интертекстуальность», под которым она понимает «социальное целое, рассмотренное как текстуальное целое» [7, с. 5]. Для Кристевой интертекстуальность, по самой своей сути, – это «пермутация текстов»: она свидетельствует о том, что «в пространстве того или иного текста несколько высказываний, взятых из других текстов, взаимно пересекаются и нейтрализуют друг друга» [7, с. 29]. Текст – это комбинаторика, место постоянного взаимообмена между множеством фрагментов, которые письмо вновь и вновь подвергает перераспределению; новый текст создается из предшествующих текстов – разрушаемых, отрицаемых, возрождаемых. Тем самым полностью отпадает вопрос об опознании интертекста. Для Кристевой интертекст – это не устройство, с помощью которого текст воспроизводит предшествующий текст, но бесконечный процесс, текстовая динамика.

Р. Барт считал, что «как необходимое предварительное условие для любого текста интертекстуальность не может быть сведена к проблеме источников и влияний: она представляет собой общее поле анонимных формул, происхождение которых редко можно обнаружить, бессознательных или автоматических цитат, даваемых без кавычек» [1, с. 78].

И. П. Ильин предлагает такую формулировку: «Мы назовем интертекстуальностью эту текстуальную интеракцию, которая происходит внутри отдельного текста. Для познающего субъекта интертекстуальность – это понятие, которое будет признаком того способа, каким текст прочитывает историю и вписывается в нее» [8, с. 217].

С точки зрения Н. А. Фатеевой, «интертекстуальность – это способ генезиса собственного текста и постулирования собственного авторского “Я” через сложную систему отношений, оппозиций, идентификации и маскировки с текстами других авторов» [9, с. 12].

Ю. П. Солодуб пишет: «Интертекстуальность чаще всего трактуется как связь между двумя художественными текстами, принадлежащими разным авторам и во временном отношении определяемыми как более ранний и более поздний» [10, с. 51].

В трудах обозначенных выше исследователей рассматриваются общие вопросы интертекстуальности и проблемы интертекстуальных связей в произведениях отдельных прозаиков и поэтов.

Интертекстуальность – одно из базовых понятий, описывающее художественный язык ХХ века, «неотъемлемая структурообразующая черта литературы XX века» [11, с. 47]. Литература ищет источники развития внутри себя, смещая границы между «своими» и «чужими» текстами. Пусть и в шутливо-иронической форме, но сущностно точно это подмечено в стихотворении Кибирова:

…и, куда ни поверни,

здесь аллюзии, цитаты,

символистские закаты,

акмеистские цветы,

баратынские кусты,

достоевские старушки

да гандлевские чекушки

(«Возвращение  из Шильково в Коньково», 1997) [12, с. 96].

Понятие интертекстуальности осмысливает взаимодействие текста с культурной средой, когда элементы этой среды (другие тексты, коды) «усваиваются» текстом, вводятся в его художественную ткань. В более узком смысле – интертекстуальность можно рассматривать как принцип постмодернистской текстологии. В модернистском дискурсе поэт ведет диалог с традицией, осуществляет ее на новом уровне. Постмодернизм не только делает реминисценции основным художественным приемом, сам факт отсылки к чужому слову здесь становится содержанием произведения. Постмодернистская реминисценция вводит обычно чужое произведение в контекст нового в виде некоторого штампа. Текст-1 мыслится как нечто застывшее, мертвое – источник цитат-штампов. Правда, это не постмодернистский автор превращает его в штамп, но он имеет дело с некоторыми клише, уже имеющимися в сознании читателей. Автор иронически сталкивает, трансформирует эти клише. Другие авторы являются для него не участниками диалога, но некими мертвыми объектами экспериментов, поскольку литература мыслится законченной. Не вся предшествующая литература становится призмой для рассмотрения нового произведения, но постмодернистский автор как бы рассматривает сквозь эту призму саму призму, а процесс рассматривания становится содержанием произведения. Т. Кибиров и С. Гандлевский, отрицая свою причастность к постмодернистам, используют именно постмодернистскую интертекстуальность, рассматривая реминисценции как пустые схемы, шаблоны.

В современном искусстве интертекстуальность является сознательной установкой художника; происходит стирание границ между творческим актом и рефлексией, между письмом и чтением. Так, многие произведения строятся как процесс чтения уже созданных ранее, как обыгрывание чужих образов, сюжетов и т.д. Иначе говоря, современный художник живет во второй реальности, в тексте культуры, в пространстве означающего, а не означаемого. Расширенное оперирование понятием интертекстуальность, подход к каждому тексту как к «новой ткани, сотканной из старых цитат», обрывков культурных кодов, риторических структур, фрагментов социальных идиом таит в себе определенную опасность. Размывается само понятие художественного текста как уникальной единицы. Однако опасность эта представляется чисто теоретической. В художественной практике интертекстуальность активизируется только благодаря автору. Даже если художник говорит «чужим языком», лишь его воля инициирует диалог между текстами. В реальной художественной практике интертекстуальности всегда сопутствует дистанция, зачастую ироническая. Неслучайно и саму теорию интертекста сопровождает понятие игры, являющееся синонимом творческой свободы.

Таким образом, в широком смысле интертекстуальный подход к интерпретации текста предполагает сопоставление типологически сходных явлений (произведений, жанров, направлений) как вариаций на сходные темы и структуры [13, с. 32]. В более узком варианте он представляет собой выявление в тексте вербализированных вкраплений «чужого слова», которые занимают в нем конкретные позиции [13, с. 108]. Каждое произведение, выстраивая свое интертекстуальное поле, создает новый текст.

1.1 Функции интертекстуальности в художественном тексте

Согласно теории Ю. Кристевой, на рубеже XIX – XX вв. произошёл «разрыв» в преемственности этических, эстетических и социальных ценностей, причиной которого был переход от индустриального состояния к постиндустриальному. Наиболее ярко этот «разрыв» выразился в литературе как переход от репрезентативности к интертекстуальности. Если репрезентативная литература основывалась на выражении языковыми формами идейного корпуса, то интертекстуальность представляет собой автономное функционирование текстов, образующих единственную реальность. В контексте всего постмодернистского мировоззрения интертекстуальность рассматривается как единый механизм порождения текстов.

Авторское слово в художественном тексте становится пространством. Будучи погруженным во множество контекстов, слово-дискурс вбирает в себя голоса других текстов, их смысловые контексты и обертоны. При этом в качестве возможных контекстов признаются не только предшествующие, но и последующие тексты. Поэтому с точки зрения интертекстуальности текст находится в постоянном становлении, динамическом процессе наращения новых смыслов и взаимосвязей. И чем дольше будет «жизнь» текста (повторное чтение, новое исполнение, цитирование как новые события в жизни текста), тем большее количество текстов будет влиять на его восприятие: каждый последующий читатель будет обнаруживать новые варианты интертекстуального диалога.

О тексте как пространстве, где образование значений происходит постоянно, говорил Р. Барт: «Текст подлежит наблюдению не как законченный, замкнутый продукт, а как идущее на наших глазах производство, «подключенное» к другим текстам, другим кодам (сфера интертекстуальности), связанное тем самым с обществом, с Историей...» [1, с. 423]. Р. Барт акцентирует внимание на том, что суть текста заключается не в его замкнутой внутренней структуре, которую можно досконально изучить и проанализировать, основой является его выход в другие тексты, другие коды, другие знаки; текст существует лишь в силу межтекстовых отношений, в силу интертекстуальности. «Под интертекстуальностью понимается включение в текст либо целых других текстов с иным субъектом речи, либо их фрагментов в виде маркированных или немаркированных, преобразованных или неизменных цитат, аллюзий и реминисценций» [1, с. 380].

Каждый текст представляет собой новую ткань, сотканную из старых цитат. Обрывки культурных кодов, формул, ритмических структур, фрагменты социальных идиом и т. д. – все они поглощены текстом и перемешаны в нём, поскольку всегда до текста и вокруг него существует язык. Как необходимое предварительное условие для любого «текста интертекстуальность не может быть сведена к проблеме источников и влияний; она представляет собой общее поле анонимных формул, происхождение которых редко можно обнаружить, бессознательных или автоматических цитат, даваемых без кавычек» [1, с. 389].

Интертекcтуальность решительным образом подрывает монолитный характер смысла литературного текста; вводя инородные элементы, отсылая к уже сформировавшимся значениям, она изменяет его однозначность. Она также нарушает линейный характер чтения, ибо требует от читателя вспомнить какой-то другой текст. И, наконец, она полностью меняет статус текста, ибо в современной эстетике упор делается на разнородность и дискретность как на конститутивную особенность всякого текста, в который вторгаются фрагменты другого. Поэтому интертекстуальность выводит на сцену смысловые особенности литературного текста, условия его прочтения, его восприятие и глубинную природу.

Интертекстуальность далеко не всегда может быть выявлена, особенно если автор не преследует цель узнавания читателем претекста. Интертекстуальность предполагает определённый уровень общей эрудиции читателя, его способность собрать воедино «кусочки мозаики». Собственно «интертекстуальная энциклопедия» читателя и является, в конечном счете, тем аттрактором, к которому тяготеет интерпретация текста как процедура смыслообразования. Именно в ориентации на читателя (т.е. в «предназначении» текста), а не в его отнесенности к определенному автору («происхождении») и реализуется возникновение смысла: по Р. Барту, интертекстуальная «множественность фокусируется в определенной точке, которой является не автор, как утверждали до сих пор, а читатель. Читатель – это то пространство, где запечатляются все до единой цитаты, из которых слагается письмо; текст обретает единство не в происхождении, а в предназначении. Читатель – некто, сводящий воедино все те штрихи, что образуют текст». Однако ни одному, даже самому «образцовому» читателю уловить все смыслы текста «было бы невозможно, поскольку текст бесконечно открыт в бесконечность» [1, с. 384].

Разнообразие текстовых связей и бесчисленное множество самых разных текстов, охватываемых ими, не позволяют точно определить число функций, с помощью которых можно было бы очертить тот круг целей, на которые направлены цитации, аллюзии, пародии и иные типы воспроизведения текстов. Основные функции интертекстуальности в художественном тексте заключаются в следующем:

1) введение интертекстуального отношения позволяет ввести в новый текст некоторую мысль или конкретную форму представления мысли, объективированную до существования данного текста как целого;

2) межтекстовые связи создают вертикальный контекст произведения, в связи с чем он приобретает неодномерность смысла;

3) интертекст создает подобие тропеических отношений на уровне текста, а интертекстуализация обнаруживает свою конструктивную, текстопорождающую функцию.

1.2 Типология интертекстуальных  элементов и связей

Интертекстуальность изучается уже несколько десятилетий, тем не менее, классификация интертекстуальных элементов и связывающих их межтекстовых связей по-прежнему остаётся проблемным вопросом. Наиболее последовательными исследователями в вопросах типологизации интертекстуальных элементов остаются зарубежные исследователи Жерар Женетт и П. Х. Тороп. Из российских ученых свою систему классификации интертекстуальных связей и элементов предложила Н. А. Фатееева. Согласно классификации Фатеевой, интертекстуальные элементы подразделяются на собственно интертекстуальные, образующие конструкцию «текст в тексте»; паратекстуальные; метатекстуальные; гипертекстуальные; архитекстуальные [9].

Наименьшая единица, манифестирующая интертекстуальные отношения, определяется как интертекстема. Под этой единицей понимают «межуровневый реляционный (соотносительный) сегмент содержательной структуры текста – грамматической (морфемно-словообразовательной, морфологической, синтаксической), лексической, просодической (ритмико-организационной), строфической, композиционной, – вовлеченный в межтекстовые связи» [9].

В первом классе интертекстуальных элементов, который носит название собственно интертекстуальности, важно провести различие между понятиями «цитаты» и «аллюзии». Понятие «цитата» подходит для обозначения воспроизведения в тексте одного и более компонентов прецедентного текста. Цитату с полным правом можно назвать эмблематической формой интертекстуальности, поскольку она позволяет непосредственно наблюдать, каким образом один текст включается в другой. Материальным проявлением разнородности текста являются типографские приемы: отбивка цитаты, использование курсива или кавычек и пр. Цитата активно нацелена на узнавание. Поэтому цитаты можно типологизировать по степени их отношения к исходному тексту, а именно по тому, оказывается интертекстуальная связь выявленным фактором авторского построения и читательского восприятия текста или нет.

Наиболее чистой формой такой цитации можно считать цитаты с точной атрибуцией и тождественным воспроизведением образца. Например, в стихотворении Гандлевского «Неудачник. Поляк и истерик...» (1992) дается прямая ссылка на автора цитируемых строк, а прецедентный текст заключен в кавычки: