Творец и Власть (по творчеству М. А. Булгакова)

1. М. Булгаков. «Белая гвардия. Мастер и Маргарита». Романы. - Минск: 
   «Юнацтва», 1988.

2. М. Булгаков. Избранные произведения. Киев: издательство художественной 
   литературы «Днiпро» 1990

3. М. Булгаков. Письма (жизнеописание в документах). М.: «Современник» 1989

Критическая литература:

1. Петелин В. В. «Михаил Булгаков. Жизнь. Личность. Творчество.» - М.: 
   «Московский рабочий», 1989

2. Соколов Б. «Энциклопедия Булгаковская». М.: «ЛОКИД - МИФ» 2000

3. Шнейберг Л. Я., Кондаков И. В. «От Горького до Солженицына» (пособие по 
   литературе для поступающих в ВУЗы) - М.: «Высшая школа» 1994

 
 

 

      Приложение

      ПРАВИТЕЛЬСТВУ СССР

Я обращаюсь  к Правительству СССР со следующим  письмом: 

       1.

      После того, как все  мои  произведения  были  запрещены,  среди  многих

граждан, которым  я известен как писатель, стали  раздаваться голоса, подающие мне один и тот же совет.

      Сочинить "коммунистическую пьесу" (в  кавычках  я  привожу  цитаты),  а кроме того, обратиться к Правительству СССР с покаянным письмом,  содержащим в себе отказ от прежних  моих  взглядов,  высказанных  мною  в  литературных произведениях, и уверения в том, что отныне я буду работать,  как  преданный идее коммунизма писатель-попутчик.

      Цель: спастись от гонений, нищеты и неизбежной гибели в финале.

      Этого совета я не послушался. Навряд ли мне  удалось бы предстать  перед

Правительством  СССР в выгодном свете, написав лживое письмо,  представляющее собой неопрятный и  к  тому  же  наивный  политический  курбет.  Попыток  же сочинить коммунистическую пьесу я даже не  производил,  зная  заведомо,  что такая пьеса у меня не выйдет.

      Созревшее во мне желание прекратить мои писательские мучения заставляет

меня обратиться к Правительству СССР с письмом  правдивым. 

2.

      Произведя анализ моих альбомов вырезок, я обнаружил  в  прессе  СССР  за десять лет моей литературной работы 301 отзыв обо мне. Из них: похвальных  было 3, враждебно-ругательных - 298.

      Последние 298 представляют собой зеркальное отражение  моей писательской

жизни.

      Героя  моей  пьесы  "Дни  Турбиных"  Алексея  Турбина  печатно  в стихах называли "СУКИНЫМ СЫНОМ",  а автора  пьесы рекомендовали  как  "одержимого

СОБАЧЬЕЙ  СТАРОСТЬЮ".  Обо мне писали  как о   "литературном   УБОРЩИКЕ,

ПОДБИРАЮЩЕМ ОБЪЕДКИ  ПОСЛЕ ТОГО, КАК наблевала дюжина гостей”.

      Писали  так:

  "...МИШКА Булгаков, кум мой, ТОЖЕ, ИЗВИНИТЕ ЗА ВЫРАЖЕНИЕ,  ПИСАТЕЛЬ,  В ЗАЛЕЖАЛОМ МУСОРЕ шарит... Что это, спрашиваю, братишечка, МУРЛО у тебя...  Я человек деликатный, возьми да и ХРЯСТНИ ЕГО ТАЗОМ ПО ЗАТЫЛКУ... Обывателю мы без Турбиных, вроде как БЮСТГАЛТЕР СОБАКЕ без нужды... Нашелся,  СУКИН  СЫН. НАШЕЛСЯ ТУРБИН, ЧТОБ ЕМУ НИ  СБОРОВ,  НИ  УСПЕХА... "  ("Жизнь искусства", N44-1927г. ).

      Писали "О Булгакове, который чем был, тем и останется,  НОВОБУРЖУАЗНЫМ ОТРОДЬЕМ, брызжущим отравленной, но бессильной слюной на рабочий класс и его коммунистические идеалы" ("Комс. правда", 14/X-1926г.).

      Сообщали,  что  мне  нравится  "АТМОСФЕРА   СОБАЧЬЕЙ   СВАДЬБЫ вокруг какой-нибудь рыжей жены приятеля" (А. Луначарский, "Известия, 8/X-1926г.) и что от моей пьесы "Дни Турбиных  "идет  "ВОНЬ"  (стенограмма совещания при Агитпропе в мае 1927г.), и так далее, и так далее...

      Спешу сообщить, что цитирую я не с  тем, чтобы жаловаться на критику  или

вступать в  какую бы то ни было полемику. Моя  цель - гораздо серьезнее.

      Я доказываю с документами в  руках, что вся  пресса  СССР,  а  с  нею вместе и все учреждения, которым поручен контроль репертуара, в течение всех лет  моей  литературной  работы  единодушно  и  с   НЕОБЫКНОВЕННОЙ   ЯРОСТЬЮ доказывали, что произведения Михаила Булгакова в СССР не могут существовать.

      И я заявляю, что пресса СССР СОВЕРШЕННО ПРАВА. 

3.

      Отправной точкой этого письма для меня послужит мой  памфлет  "Багровый остров".

      Вся критика СССР, без исключений, встретила  эту пьесу  заявлением,  что

она  "бездарна,  беззуба,  убога"  и  что  она  представляет  "пасквиль   на революцию".

      Единодушие  было полное,  но  нарушено  оно  было  внезапно  и совершенно

удивительно.

      В N22 "Реперт. Бюл. "  (1928г.)  появилась  рецензия  П.  Новицкого,  в которой было сообщено, что "Багровый  остров"  -  "интересная  и  остроумная пародия", в которой "встает зловещая тень Великого Инквизитора, подавляющего художественное  творчество,  культивирующего   РАБСКИЕ   ПОДХАЛИМСКИ-НЕЛЕПЫЕ ДРАМАТУРГИЧЕСКИЕ ШТАМПЫ, стирающего  личность  актера  и писателя",  что в "Багровом острове" идет речь о "зловещей мрачной силе, воспитывающей ИЛОТОВ, ПОДХАЛИМОВ И ПАНЕГИРИСТОВ... ".  Сказано было, что "если такая  мрачная  сила существует,  НЕГОДОВАНИЕ  И   ЗЛОЕ   ОСТРОУМИЕ   ПРОСЛАВЛЕННОГО БУРЖУАЗИЕЙ  ДРАМАТУРГА ОПРАВДАНО".

      Позволительно спросить - где истина?

      Что же такое, в конце концов, "Багровый остров"  -  "убогая,  бездарная

пьеса" или  это "остроумный памфлет"?

      Истина  заключается в рецензии Новицкого. Я не берусь судить,  насколько моя пьеса остроумна, но я сознаюсь в том, что в пьесе  действительно  встает зловещая тень и это тень Главного Репертуарного Комитета. Это он воспитывает илотов, панегиристов и запуганных "услужающих". Это  он  убивает  творческую мысль. Он губит советскую драматургию и погубит ее.

      Я не шепотом в углу выражал эти  мысли. Я заключил их в драматургический

памфлет и поставил этот памфлет на сцене. Советская  пресса,  заступаясь  за Главрепертком, написала, что "Багровый остров" - пасквиль на революцию.  Это несерьезный лепет. Пасквиля на революцию в пьесе нет по многим причинам,  из которых,  за  недостатком места,  я укажу одну:  пасквиль  на  революцию, вследствие чрезвычайной грандиозности ее, написать  невозможно.  Памфлет  не есть пасквиль, а Главрепертком - не революция.

      Но  когда германская печать пишет, что "Багровый остров" - это "первый в СССР призыв к свободе печати" ("Молодая гвардия" N1 - 1929 г.), -  она пишет правду. Я в этом сознаюсь. Борьба с цензурой, какая бы она  ни  была  и  при какой бы власти она ни существовала, - мой писательский долг, так же,  как  и призывы к свободе печати. Я горячий поклонник этой свободы и  полагаю,  что, если кто-нибудь из писателей задумал бы доказывать, что она ему не нужна, он уподобился бы рыбе, публично уверяющей, что ей не нужна вода. 
 

       4.

  Вот одна из черт моего творчества и  ее  одной  совершенно  достаточно, чтобы мои произведения не существовали в СССР. Но с первой  чертой  в  связи все  остальные,  выступающие  в  моих  сатирических   повестях:   черные   и мистические  краски  (я  -  МИСТИЧЕСКИЙ  ПИСАТЕЛЬ),  в которых   изображены бесчисленные уродства нашего быта, яд, которым пропитан мой  язык,  глубокий скептицизм  в  отношении  революционного  процесса,  происходящего  в   моей отсталой стране, и противопоставление ему излюбленной и Великой Эволюции,  а самое главное - изображение страшных черт моего народа,  тех  черт,  которые задолго до революции вызывали глубочайшие  страдания  моего  учителя  М.  Е. Салтыкова-Щедрина.

      Нечего  и говорить, что пресса СССР и  не подумала серьезно отметить  все

это, занятая  малоубедительными сообщениями о том, что в сатире М.  Булгакова - "КЛЕВЕТА".

      Один  лишь раз, в начале моей известности, было замечено с оттенком  как

бы высокомерного  удивления:

      "М.  Булгаков ХОЧЕТ стать сатириком нашей эпохи"  ("Книгноша",  N6-1925г.).

      Увы, глагол "хотеть" напрасно взят в настоящем времени.  Его надлежит перевести в плюсквамперфектум: М. Булгаков  СТАЛ  САТИРИКОМ  как  раз  в  то время, когда никакая настоящая (проникающая в запретные зоны) сатира в  СССР абсолютно немыслима.

      Не  мне выпала честь выразить  эту криминальную  мысль в печати.  Она выражена с совершенной ясностью в статье В. Блюма (N6 "Лит. газ."), и  смысл этой статьи блестяще и точно укладывается в одну формулу:

      ВСЯКИЙ САТИРИК В СССР ПОСЯГАЕТ НА СОВЕТСКИЙ СТРОЙ.

      Мыслим  ли я в СССР? 
 

       5.

      И, наконец, последние мои черты  в погубленных пьесах  - "Дни Турбиных", "Бег" и в романе "Белая гвардия": упорное изображение русской интеллигенции как   лучшего   слоя   в   нашей   стране.    В    частности,    изображение интеллигентско-дворянской семьи, волею непреложной судьбы брошенной  в  годы гражданской войны в лагерь белой гвардии, в традициях "Войны и мира".  Такое изображение  вполне  естественно   для   писателя,   кровно   связанного   с интеллигенцией.

      Но  такого рода изображения приводят  к тому,  что автор их  в СССР, наравне со своими героями, получает - несмотря на свои великие усилия  СТАТЬ БЕССТРАСТНО НАД КРАСНЫМИ И БЕЛЫМИ - аттестат белогвардейца-врага, а получив его, как всякий понимает, может считать себя конченным человеком в СССР. 

       6.

       Мой литературный портрет закончен, и  он же есть политический портрет. Я не могу сказать, какой глубины криминал можно отыскать в нем, но я прошу  об одном:  за  пределами  его  не  искать  ничего.   Он   исполнен   совершенно добросовестно. 

       7.

      Ныне  я уничтожен.

      Уничтожение это  было  встречено  советской  общественностью  с  полной

радостью и  названо "ДОСТИЖЕНИЕМ".

      Р. Пикель, отмечая мое  уничтожение  ("Изв.",  15/IX-1929г.),  высказал либеральную мысль: "Мы не хотим этим сказать,  что имя  Булгакова вычеркнуто  из  списка советских драматургов".

      И обнадежил зарезанного писателя словами, что "речь идет о его  прошлых

драматургических  произведениях".

      Однако  жизнь, в лице Главреперткома, доказала, что либерализм Р. Пикеля

ни на чем  не основан.

      18 марта 1930 года я  получил   из  Главреперткома  бумагу,  лаконически сообщающую, что не прошлая, а новая моя пьеса "Кабала святош"  ("Мольер")  К

ПРЕДСТАВЛЕНИЮ НЕ РАЗРЕШЕНА.

      Скажу коротко: под двумя строчками  казенной бумаги погребены - работа в

книгохранилищах,  моя  фантазия,  пьеса,  получившая  от   квалифицированных

театральных специалистов бесчисленные отзывы - блестящая пьеса.

      Р. Пикель заблуждается. Погибли не только мои прошлые произведения,  но

и настоящие, и  все будущие. И лично я, своими руками бросил в печку черновик романа о дьяволе, черновик комедии и начало второго романа "Театр".

      Все мои вещи безнадежны. 
 

       8.

      Я  прошу  Советское  Правительство  принять  во  внимание,  что  я   не политический деятель, а литератор, и что всю мою продукцию я отдал советской сцене.

      Я прошу обратить внимание на следующие  два отзыва обо мне  в  советской прессе.

      Оба они исходят от непримиримых врагов моих произведений и поэтому  они очень ценны.

      В 1925 году было написано:

      "Появляется  писатель, НЕ РЯДЯЩИЙСЯ  ДАЖЕ  В  ПОПУТНИЧЕСКИЕ  ЦВЕТА"  (Л. Авербах, "Изв.", 20/IX-1925г.).

      А в 1929 году:

      "Талант  его столь же  очевиден,  как   и  социальная  реакционность   его творчества" (Р. Пикель, "Изв.", 15/IX-1929г.).

      Я  прошу  принять  во  внимание,  что  невозможность  писать  для  меня равносильна погребению заживо. 

       9.

      Я ПРОШУ ПРАВИТЕЛЬСТВО СССР ПРИКАЗАТЬ МНЕ  В  СРОЧНОМ  ПОРЯДКЕ  ПОКИНУТЬ ПРЕДЕЛЫ СССР В СОПРОВОЖДЕНИИ МОЕЙ ЖЕНЫ ЛЮБОВИ ЕВГЕНЬЕВНЫ БУЛГАКОВОЙ.