Беларусь на страницах русской периодической печати XIX века

Как мы можем заметить, в прессе несколько однобоко осветили этот вопрос. Вполне естественно то, что в Ватиканском архиве содержаться документы именно такого характера. Ведь запретив орден иезуитов, папству было выгодно принизить и их заслуги перед католичеством, в тяжелейший для него период.  После того как орден был запрещен в Российской империи, тут также появились произведения подобного характера, дискредитирующие действия этой организации, не приняв в счёт огромные заслуги ордена в области образования в крае.

Еще одним из напряженных вопросов, захвативших внимание прессы, является попытка католиков ввести в южную и западную Русь григорианский календарь. Этот аспект отражен в одном из номеров «Исторического Вестника».

«Главной причиной недовольства стали соображения канонические, из-за перемены времяисчисления пасхи, христианская пасха стала совпадать с еврейской, или даже бывает ранее, что противоречит постановлениям Никейского собора. Православные видели в календаре одно из новых проявлений самовластия католичества и решительно его отвергли. Католики стали вводить его насильственным путём, и, разумеется, этим только вооружили против него православных. Защита старого календаря стала символом борьбы с полонизмом и латинством. Началась бойкая полемика между русскими и католическими полемистами» [7, с. 655].

Этот вопрос в печати поднимают  в связи с тем, что проблема эта была ещё не раз камнем преткновения, правда уже на местном уровне. Тот же издатель отмечает, что вопрос о календаре возникает уже во второй половине 19 века в Галиции, в связи с польской проблемой. Рациональное предложение о замене старого календаря, было резко отвергнуто из-за ряда религиозных противоречий, от которых Российская империя впоследствии так не смогла отказаться.

Уже не раз упомянув об унии 1596 года, мы не обратили еще внимание на отражение этого вопроса в печати. Позиции в периодике по этому вопросу не разнятся с официальной точкой зрения, что вполне ожидаемо. В деле противостояния, как унии, так и католичеству, пресса находит поборника интересов православия и русской народности – князя Константина Острожского. Его имя неоднократно появлялось в статьях, отражавших историю принятия унии. Оно всегда рассматривалось в неком героическом ореоле. Отмечались его заслуги перед делом православных.

«Им учреждены были училище и типография в г. Остроге, первая на Руси греко-славянская школа свободных наук. Издана в 1581 году Острожская библия, «первообраз для всех последующих славяно-русских изданий Библии». В основу её был положен рукописный список библии, присланный Острожскому Иваном Грозным» [8, с. 666].

В этих строках мы можем видеть даже намёк на то, что в деле борьбы с унией православные Западной Руси (в т.ч. и белорусских земель) всегда пользовались поддержкой православных Руси Восточной. В связи с усилением великорусских настроений об этом не забыли упомянуть и в печатных изданиях. То, что статьи кроме ознакомительно-исторического характера несут в себе оттенки великорусской имперской идеологии, мы наблюдаем в этом же произведении, в освещении цели Острожского при издании Библии.

«Усилить средства православия в борьбе с иноверцами, преимущественно с протестантами, и унией; для восполнения этих скудных средств и предназначено было издание Библии. Помимо своего религиозного значения, Библия служила лучшим выражением единства веры и языка между Северной и Южной Русью» [8, с. 666].

Несмотря на такой прорусский взгляд в печати, на дела Острожского, отметим что у князя, представителя привилегированного сословия, на первом месте стоят интересы государства. Его действия в защиту православия не выходят за рамки ВКЛ. Поддерживаемый по духовному вопросу Московией, на что часто указывается в прессе, Острожский не ставит политические интересы Речи Посполитой в качестве разменной монеты. В первую очередь он опасается усобиц в стране, и ратует за единство правящего сословия в вопросе вере. Косвенно подтверждение этому мы можем заметить в его речи королю Сигизмунду III, размещённой в одном из номеров «Русской старины» за 1908 год. В преддверии торжеств по случаю  920-летия крещения Руси.

Сильно звучит это речь старого князя своему королю. «Не  хочешь нас в православной вере нашей держать при правах наших, на место отступников епископов других дать, позволяешь этим отступникам насилия делать и проливать кровь тех, которые не хотят идти с ними в отступничество, грабить их, из имений выгонять. За веру православную наступаешь на права наши, ломаешь вольности наши и, наконец, на совесть нашу посягаешь, этим присягу свою ломаешь… Видя смерть перед глазами, напоминаю вашей королевской милости: остерегитесь» [9, с. 13-14].

Нужно сказать, что печать отразила и практические шаги в борьбе с унией, предпринятые на сеймах Речи Посполитой. Этот вопрос, в частности, поднимается в критике на материалы проф. П. Жуковича «Сеймовая борьба западно-русского дворянства с церковной унией (до 1609 г.)», размещенные в Историческом Вестнике за 1901 год. Сочинение, как и критика на него, проникнуты сочувствием православным, что опять же присуще официальной периодике того времени. Здесь мы находим некоторые противоречия, с приведенными выше цитатами по вопросу об унии.

«Когда сеймовая борьба из-за унии только начиналась, на арене польской сеймовой жизни, уже несколько десятилетий шла борьба польских и литовско-русских протестантов за свободу совести, причем они, требуя религиозной свободы, опирались на Варшавскую конфедерацию 1573 года. Православные, заметив опасность для своей веры, стали под защиту той же конфедерации, и под её знаменем вели свою сеймовую борьбу с унией. В виду того, что протестанты и православные шли рука об руку в своей борьбе, проф. Жукович отвёл в своем исследовании некоторое место и сеймовой борьбе протестантов» [10, с. 315].

Как видим, тут протестанты выступают уже союзниками православных в деле борьбы с господством католицизма.

В тоже время в материалах посвященных кн. Острожскому, отмечено стремление усилить средства борьбы с иноверцами, преимущественно с протестантами и унией [8, с. 666].

Такое явное противоречие наводит нас на мысль о том, что в стремлении осветить историческую проблему, которая еще имеет определённый интерес в обществе. Пресса не чуралась подбирать подходящие материалы, отвергая альтернативную точку зрения. Желая в первую очередь воздействовать на чувства читателя.

  «В сочинении, как и в критике, отмечаются успехи православных, в особенности на сейме 1609 года, где они заставили назвать себя настоящим их именем и противопоставить униатам. Указывается крупный успех, достигнутый сеймовой борьбой западно-русского дворянства. Которому оно обязано неослабевающей энергией и своим политическим умением»  
[10, с. 316].

Тем не менее, в издании  не указывают, что перевес в деле унии был временным, и в последствии религиозный кризис разразился еще сильнее. Проблема конфессиональная в Речи Посполитой так не сгладилась постоянными обсуждениями на сеймах. Тот же факт, что в издании проблема унии завершает обсуждение 1609 годом, подтверждает лишний раз то, что пресса намеренно представляет нужные ей в данный момент материалы, без оглядки на другие сочинения по этому вопросу.

Кроме проблем религиозных, чрезвычайно волновавших тогдашнюю печать, в истории западно-русских губерний, обращают внимание и на вопросы государственного устройства и управления этих земель. В частности поднимается вопрос о сеймах в ВКЛ и, в особенности, в Речи Посполитой, об этом чуть ниже. Упоминания об организации сеймов ВКЛ до 1569 года есть в критике журнала «Исторический вестник» на труд Масимейко «Сеймы Литовско-русского государства до Люблинской унии 1569 года».

«Литовско-русские сеймы XIV-XV веков представляют собой средневековую форму участия населения в верховной власти. Обязательность решений сеймов была таковой лишь постольку, поскольку, как на вече, её принимали участники сейма. Не участвовавшие в собрании или не согласившиеся с большинством, считали себя свободными от сеймовых постановлений и свою свободу в этом случае были готовы защищать даже силой. Причина образования общих сеймов в необходимости сплочения русско-литовских земель, в виду военных опасностей, со стороны Москвы и татар. Сеймы заодно решали и другие государственные вопросы: финансовые, судебные, административные» [11, с. 316].

В этом критическом материале, мы можем отметить, что автор сконцентрировал  внимание на первоначальном бессилии государственных органов ВКЛ. Хотя мы знаем, что в XIV-XV веках ещё сильна была роль великого князя, а общегосударственные сеймы в ВКЛ только начали созываться. Автор, вероятно специально провёл здесь некую аналогию с польским устройством, где шляхетские сеймы уже к этому периоду действительно сильно ограничивали власть короля, создавая сложности в управлении государством. На этот негативный момент и указали в критике. Сравнивая сеймы с земскими соборами, автор указывает на их общий корень – вече.

Об отрицательной роли сеймов, которая с образованием Речи Посполитой только прогрессировала, говорят  и другие столичные издания. Мы можем обратить внимание на заметку Н. Кареева в журнале «Вестник Европы». Он указывает здесь на особую роль сеймиков, которую они взяли при чрезвычайной слабости центральной власти.

«В Польше существовали местные сеймики с поголовным участием шляхты, на коих выбирались послы в общий сейм, а также местные должностные лица. По прекращении династии Ягеллонов (1572 г.) сеймики делаются всё более и более независимыми от сеймов, и земли, имевшие такие собрания, превращаются как бы в независимые республики: послам на сеймах даются определённые инструкции, на что соглашаться, а чего не позволять, даже с правом сорвать сейм. Законодательная власть всё более и более переносится на сеймики. Речь Посполитая, таким образом, превратилась в федерацию воеводств, с весьма слабыми и бездеятельными центральными учреждениями» [12, с. 872-873].

Можно заметить, что издания  не отходят от официальной линии  в этом вопросе. Здесь даже приукрашивают положение вещей, стремясь показать всю губительность былого устройства Речи Посполитой (в т.ч. и белорусских земель), поветовые сеймики возводят в ранг независимых республик. Но государство, несмотря на губительность устройства, просуществовало более двух столетий, в первую очередь сдерживаемое внутренней консолидацией правящего сословия – шляхты. На этот аспект не обращают внимание ни в одном издании, хотя реальность этого подтверждается уже тем, что по присоединении к Российской империи, шляхта тяжело интегрировалась с дворянством империи, помня о собственном государстве и былых вольностях. Правомерно говорить об этом и в отношении шляхты белорусских земель, которая участвовала в национальных восстаниях наравне с польской.

  Вопрос реформ XVIII века в Речи Посполитой также поднимался не единожды в русской прессе. В основном это публикации и критика русских историков и публицистов, например того же Кареева. Можно привести его мнение по этой проблеме, размещённое в критике одного из номеров «исторического вестника» за 1890 год.  

«Потребности страны и пример соседних государств, Пруссии и России, где царствовали в то время идеи просвещённого деспотизма, подсказали на первых порах следующие реформы: усиление королевской власти, умножение армии, увеличение государственных доходов. Все эти стороны государственной жизни находились в дореформенной Польше в упадке. После упорного сопротивления со стороны шляхты новаторствам, мы видим, что конституция 1791 года усиливает правительство, и Польша почти накануне своей политической гибели догоняет Европу в смысле укрепления монархизма, количества войска и фискальной системы. Но реформаторы оставили в стороне вопрос о социальном строе отчества, горожане и крестьяне находились в самом жалком положении и понятие о «народе» заключалось в единовластной и всемогущей шляхте. Между государством и народом не было никаких точек соприкосновения, и последний был даже враждебно настроен к самому существованию польского государства» [13, с. 219].

Из данного фрагмента  видно, что именно шляхту считают основным тормозом тех реформ, которые могли спасти государство. В прессе пользуются этим, чтобы лишний раз показать польскую шляхту в отрицательном контексте, особенно по отношению к их собственному государству. Позиция эта становится совсем ясна, если учесть, что именно шляхта была основным виновником польских национальных восстаний и в 1831, и в 1863 годах. Роль государств, непосредственно приложивших руку к ликвидации Речи Посполитой, здесь выставляется в положительном отношении как подающих пример для реформ. Подтверждение этому, и в особенности роли шляхты, мы находим в этом же материале чуть ниже.

«Заря польских реформ, которые могли бы поставить Речь Посполитую на путь возрождения, только что занималась, но внешние обстоятельства уже сложились так, что реформы не получили своего осуществления. Тем более, что сама шляхта призывала иностранную помощь против вводимого нового порядка вещей и настал последний час некогда грозной и могущественной Польши» [13, с. 219-220].

  «Внешним обстоятельствам» в падении «некогда могущественной Польши», в печати уделяется большее внимание нежели реформам. Связано это, прежде всего, с попыткой оправдать участие России в разделах Речи Посполитой. С другой стороны в связи со столетиями разделов во второй половине XIX века, проблема эта снова заинтересовала как общественность, так и историков. Можно обратить внимание на т. н. исторический очерк по официальным документам «Накануне раздела Польши», написанный по материалам сборника Императорского Русского Исторического Общества, размещённый в журнале «Вестник Европы» за 1883 год, т.е. по прошествии более ста лет после первого раздела.

«Целое столетие весь цивилизованный мир одной России приписывал не только главную исполнительную роль (которая ей действительно и принадлежала) но и инициативу и план всего дела, Австрию же и Пруссию считал чуть не жертвами русского коварства и насилия. Сами правительства этих стран старались дать именно такое направление общественному мнению. Особенно австрийское заботливо распространяло и в газетах того времени и в последующих по его указаниям написанных исторических сочинениях, такие сведения, на основании которых, читатели должны были заключить, будто Австрия поневоле приняла участие в деле, которое сама порицала и исполнения которого отнюдь не желала. Что касается до Пруссии, то сам Фридрих II и притом раньше ещё, чем последовал первый раздел, уже старался выгородить себя и, так сказать, спрятаться за спиною России» 
[14, с. 546-546].

В других публикациях относительно этой же проблемы, говорят об отходе от подобных взглядов даже в среде польских историков. Приводят в пример профессора Бобжинского, в его «очерке истории Польши» и ксёндза Калинку, сочинение «Четырёхлетний сейм». Такие взгляды можно отметить в сочинении «Агония Польши» опубликованном по частям в журнале «Исторический Вестник».