Беларусь на страницах русской периодической печати XIX века

Из этих записей можно  сделать вывод, что восстание  действительно охватило большую  территорию. Но нужно также учесть, что боевые действия велись повстанцами  партизанскими методами. Отряды были небольшими, и наибольшее их число  действовало собственно в Польше и примыкавших к ней западных губерниях. Чем восточнее распространялся  мятеж, тем меньше было отрядов. Хотя нам стоит указать, что и здесь  у восставших был один успех, о  котором в русской печати написано уже совершенно в другом ракурсе. Это захват повстанцами уездного города Горки в ночь на 24 апреля 1863 года, описанный в воспоминаниях  И. Н. Захарьина,  размещённых в  «Историческом Вестнике» за 1884 год.

Захват произвел капитан Жвиждовский (псевдоним Топор), который сформировал шайку из помещиков, чиновников и шляхты Рогачёвского, Оршанского и Могилёвского уездов. Они, вооружившись охотничьими ружьями и пистолетами, выступили из имения князей Любомирских, как-будто на охоту (так было сказано православной прислуге). Между тем в городе их поджидала союзная шайка, созданная студентом Горы-Горецкого института Висковским, из студентов, гимназистов, молодых польских чиновников и недорослей-дворян. У них были охотничьи ружья, порох и пули, разных фасонов и времен, и сабли. Всё это было припрятано в укромном месте в институте. Между тем в городе почти не было защиты, исправник отсутствовал, а старичок инвалидный капитан спал мирным сном. Рано утром шайка вошла в город и соединилась с бандой Висковкого. От оружейной пальбы и начавшегося затем в нескольких местах пожара, люди и инвалидные солдаты, без оружия,  повыскакивали на улицу. Шайка в это время захватила уездное казначейство, взяли 15000 рублей и захватили большой казённый сундук, который в прочем не смогли открыть. Его погрузили на фуру и увезли в здание института, где началась пирушка. Между тем в городе сгорело около 70-ти домов, и жители опомнившись оказали сопротивление бандитам, убив 4-х, и ранив 2-х грабивших население повстанцев. Когда эту весть услышали пирующие в институте, начался страшный переполох, шайка второпях ушла из города, забыв и казённых лошадей и сундук с деньгами казначейства. Жвиждовский позже покинул свое воинство, узнав от  осведомителя в Могилёве, доктора Оскерко, о разгроме других шаек Могилёвской губернии (Оршанской, Сенненской, Черноруцкой). Попытавшись убежать на запад Жвиждовский был схвачен в Минской губернии и казнён. Бандиты же 140 человек, выругав своего бежавшего командира «шпегом», воспользовались манифестом к добровольно являющимся из лесов повстанцам, и сдались на милость станового пристава из местечка Пропойск.  На другой день крестьяне-добровольцы выловили по лесам еще 30 человек, побоявшихся сдаться накануне добровольно [31, с. 58-62].

Как видим, в этой записи отношение к событиям восстания  совершенно иного характера. Если в  выше упомянутых нами известиях в  «Русской Старине», делался упор на   довольно быстрые, пугающие успехи восстания, то здесь наоборот восставших подают как шайку бандитов явившихся пограбить. 

Среди других политических мероприятий, проведённых в крае, и обративших на себя внимание столичной  печати, нужно указать на меры принятые Муравьёвым в интересах крестьян.

«Состоялся указ о наделении землёй батраков и обезземеленных, находившихся в самом жалком и зависимом положении, преимущественно в Инфлянтских уездах Витебской и в так называемых немецких уездах Ковенской губернии, т. е. именно в тех местах, где преобладало просвещённое прибалтийское хозяйство. По случаю усмирения края была окончательно распущена сельская стража, содержавшаяся за счет контрибуционных сборов, и обходившаяся весьма дорого. В то же время последовало высочайшее повеление об увеличении средств православного духовенства в северо-западных губерниях, где оно имело лишь самых бедных прихожан из  крестьян и чиновников, и находилось в рабском положении у ксёндза и помещика. На шесть губерний назначено распределить 400 000 рублей ежегодной прибавки, и велено было выдать прибавку за вторую половину 1864 года, которая уже истекла» [32, с. 18].

Делая выводы по главе, на основе данных русской периодической печати. Мы отмечаем, что на протяжении 19 века, политические явления, касающиеся белорусских  земель и нашедшие отражение в  периодике, во всех случаях связаны  с историей русско-польских отношений. Это хорошо заметно в приведённых  нами примерах. По содержанию последних, мы замечаем, что на территории северо-западных губерний сложилась парадоксальная для Российской империи ситуация. Местное дворянство не являлось опорой государственной власти в крае.  Нами уже отмечалось, что помещики края относили себя к полякам. Католическая церковь же всячески продвигала польскую идею в крае, продолжая конкурировать с православием. По данным «Исторического вестника»  даже в Могилёвской губернии перед последним восстанием насчитывалось 38 тысяч католиков, 7 костёлов в Могилеве и 33 храма по уездным городам. Следовательно, кроме этнического, существенное напряжение создавало и конфессиональное различие. Правительство в этом случае сделало не традиционный для себя выбор. Стало опираться на крестьянство, русских чиновников и небольшую прослойку прорусски ориентированных помещиков, в основе своей православное большинство населения края. В связи с этим православному духовенству также была оказана поддержка. Будущее показало, что это был единственно правильный выбор в сложившейся ситуации. Польский вопрос, оставшись нерешённым, уже и не был таким острым хотя бы в отношении восточных губерний Северо-западного края.

ГЛАВА 3. ЭТНОГРАФИЧЕСКИЙ МАТЕРИАЛ О БЕЛАРУСИ В ПЕРИОДИЧЕСКОЙ ПЕЧАТИ РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ

Проблема этнографического исследования народов империи, изучения и освоения необъятных пространств  огромной страны, была одной из насущных для России в XIX веке. В печати часто публиковались и материалы экспедиций, и данные отдельных исследователей. Критика так же не обошла стороной эти публикации. Но мы вынуждены отметить, что по данной части работы  смогли собрать сравнительно небольшой круг источников. Исследования такого плана публиковались, как правило, отдельными изданиями. В печати на них неоднократно ссылаются и сами авторы статей, и критики. 

«Частично вопрос об исследовании Северо-Западного края поднимается в трудах по материалам этнографическо-статистической экспедиции организованной Русским Географическим обществом. Эти материалы находятся в статье «Учёная экспедиция и Западно-русский край» в журнале «Вестник Европы» за 1877 год» [33, с. 85].

«Здесь отмечают, что экспедиции, отправленные в период с 1862 по 1869 год, по направлению в литовские и белорусские области не увенчались успехом. Ссылаются на то, что местные силы не смогли дать опору учёным экспедициям» [33, с. 88].

«Обращается внимание на то, что приезжие, вызванные служебными льготами после 1863 года, оказались слабыми в деле этнографического изучения края, который многие из них считали нечистым» [33, с. 89].

Такое мнение действительно  имеет место в ряде рассмотренных  нами источников.

«Указано также, что этнографические работы до 1863 года принадлежат в основном полякам, среди которых Чечёт, Зенкевич, Киркор. За период 1863-1864 годов называют небольшой сборник «Памятник народного творчества Северо-Западного края» под редакцией Гильдебранда. Далее отмечено два толковых сборника белорусских песен Безсонова и Шеина, за 1873 и 1874 год соответственно. Но присутствует оговорка, что последние два исследователя являются «людьми частными и посторонними краю», а у Безсонова даже указывают на довольно резкое отношение к краю и его деятелям, выраженное в предисловии к его работе. Особо выделяется труд русского исследователя местного происхождения Носовича, который внес немалый вклад и в вышеупомянутый сборник Шеина» [33, с. 89].

«В критическом материале журнала «Исторический вестник» за 1908 год поднимался вопрос по поводу сочинения А. Харузина «Славянское жилище в Северо-Западном крае». Критик Д. Зеленин указывал, что работа не достигла желательной полноты вследствие двойственности цели Харузина: изложить историю развития славянского жилища вообще и описать белорусское жилище в частности» [34, с. 353]. 

О практических шагах в  исследовании юга Северо-Западного  края, а именно территории Полесья, находим информацию на  страницах  журнала «Вестник Европы» за 1873 год. Не смотря на провал «учёных» экспедиций шестидесятых годов XIX века, край вызывал интерес в соответствии с реализацией широкой программы по осушению болот и сокращению площади неудобных земель в европейской части России.

«Министерством государственных имуществ в 1873 году было организованно две экспедиции для исследования вопроса об осушении болот на севере и западе России» [35, с. 769]. 

 Что бы было понятно,  какое внимание уделяли этим  мероприятиям по сравнению с  экспедициями 1860-х годов, отметим,  что результаты данных экспедиций  попали в широкую печать уже  в декабре 1873 года.

«Интересующую нас западную экспедицию, районом действий которой являлось Полесье, возглавил полковник генерального штаба Жилинский. «Экспедиция» провела широкие топографические работы в Полесье и нивелировочные по реке Припять. На основании добытых данных, Жилинский предложил решить задачу осушения, используя «естественные канализационные свойства местности». Прежде всего выгодное распределение вод в низовьях Припяти – между г. Мозырь и местечком Чернобыль (Киевская губ.)» [35, с. 770-771].

Кроме исследований собственно территории края и его ресурсов, обращали внимание и на духовную жизнь  местного населения. Ряд исследователей, по большей части любителей, а  также тех, кто находился в  крае проездом, отмечали некоторые  подробности своих происшествий в особенности того, что касалось обрядов и праздников местного населения. К сожалению не многое из этих записей  дошло до страниц столичной печати в XIX веке.

Обратим внимание на одну из наиболее ранних публикаций такого характера. Заметка «Остатки славянского баснословия  в Белоруссии», принадлежавшая Марии  Чарновской, размещена в журнале «Вестник Европы» за 1818 год. Наблюдения касаются жителей Чериковского повета имения Губенщизны.

В частности М. Чарновская приводит описание обряда Купалы: «Купала. Накануне Св. Иоанна, празднуемого в 24 день июня, в вечеру по захождении солнца, на избранном месте вбивают в землю большой кол, обкладывают его соломой и конопляною кострикою, а к верху привязывают пук соломы; сия-то куча называется у них Купала. В сумерки зажигают её; вдруг потом прибегают крестьяне и крестьянки, одетые по праздничному, и бросая березки в пылающую кучу, говорят: каб мой лион был так великий, как гетая фарасина! Если б мой лён был так велик, как эта берёзка! Некоторые прежде три раза обегают вокруг горящей кучи, а потом уже бросают в неё берёзку» [36, с. 54].

Автор акцентирует внимание на языческих корнях данного праздника. Прямо указывает на это в начале произведения.

«Тамошние крестьяне с  одинаковой набожностью и с той  же доброю верою отправляют и суеверные  обряды и христианские, мешая часто  одни с другими. Не умеют объяснить  ни значения, ни причины тому, что  делают»  
[36, с. 53].

«В конце статьи М. Чарновская отмечает, что средь крестьян очень силён дух веры их предков. Они (крестьяне), не могут ответить на вопрос кто такой Купала и справляют обряд  единственно следуя обычаям своих предков»  
[36, с. 56].

«Подтверждение крепости языческих традиций средь простого народа находим по прошествии восьмидесяти лет, в одном из номеров журнала «Исторический вестник» за 1900 год. В статье С. С. Гогоцкого «Поездка в Полесье» есть указание на упоминание Перуна одной из местных жительниц Полесья. В прочем дабы смягчить этот нелицеприятный момент путешествия, автор говорит, что женщина эта из очень глухой, даже для этих мест деревни в районе Мозыря. Не выяснено и конкретное представление о названии Перун. Применяли ли его как имя божества, либо для обозначения грозы»  
[37, с. 227-228].

«В критике на уже указанный нами журнал «Вестник Европы» за 1877 год, находим описание разных стилей малорусских колядок. Древность этого праздника доказывается сходством обрядности с белорусскими волочобными песнями. Здесь ссылаются на уже упоминаемый нами сборник Шейна, где систематически собраны семейные и обрядовые песни, сходство которых с великорусскими не подлежит сомнению» [33, с. 101-102].

Вынуждены заметить, что  описание обрядности ограничилось нами лишь упоминанием крестьянских праздников, имеющих в обоих случаях языческие  корни, которые не до конца изгладились  в отдельных местностях до начала XX века. Имеется в ввиду древняя языческая составляющая обрядности праздников.

Обращаясь к обзору периодических  изданий касательно изучения территории края, отметим довольно стойкий интерес  к территории уже упоминаемого нами Полесья. Это можно связать и  с нарастающим экономическим  интересом к данному региону, прежде всего в сфере деревообработки, в особенности с конца XIX века. С другой стороны путешественников-любителей и исследователей привлекала первозданная природа и архаичный, даже для Северо-Западного края, образ жизни местного населения. На что неоднократно указывает и Гогоцкий, и данные экспедиции 1873 года.

«В материалах экспедиции приведено описание региона, размещённое на страницах журнала  «Вестник Европы» за 1873 год. В границы Полесья включают смежные части нескольких губерний, где распространены широкие болота, как открытые, так и поросшие кустарником и лесами. Местное население рассеяно по деревням и застенкам, удаленным друг от друга на значительное расстояние, между обширными, непроходимыми лесами. В основную часть Полесья включают: Пинский, Мозырьский, Речицкий, южную часть Слуцкого и Бобруйского уездов Минской губернии, часть Гродненской и северную часть Волынской губернии. Общую площадь, занятую болотами, определяют в 80 000 кв. вёрст, т.е. около двух миллионов десятин» 
[35, с. 756].