Индивидуально-психологические особенности адаптивности женщин с ВИЧ-статусом к состоянию беременности

Необходимо  отметить, что в рамках метода «Генограмма  семьи» полученные результаты рассматриваются как семейная «легенда», субъективная интерпретация, но не как объективный параметр. В частности, термины «генетическая детерминация, наследуемость» – интерпретируются как показатель тиражируемости неких моделей поведения в исторических семейных вертикалях.

Атрибутивно-стилевой уровень. Теория М. Э. Селигмана

Анализ  современных представлений о  природе когнитивных стилей позволяет  утверждать, что по своему психологическому статусу когнитивные стили – это «другие» способности (по сравнению с традиционными интеллектуальными способностями, измеряемыми с помощью психометрических тестов интеллекта), имеющие отношение к метакогнитивной регуляции интеллектуальной деятельности. Атрибутивно-стилевые различия, будучи обусловленными своеобразием состава и строения индивидуального ментального опыта, характеризуют особенности организации ментального пространства, в рамках которого строится познавательный образ происходящего: развернутость границ ментального пространства, степень его проницаемости, артикулированность этого ментального пространства, интегрированность различных модальностей опыта. Чем в большей мере выражены эти характеристики ментального пространства, тем более объективированной будет индивидуальная «картина ситуации» и тем в большей мере будут регулируемыми аффективные процессы субъекта в структуре его познавательной деятельности (как в режиме их сдерживания, так и в режиме вовлечения в работу индивидуального интеллекта).

При столкновении человека с эмоционально трудной, но объективно преодолимой ситуацией (серьезной проблемой со здоровьем, конфликтом в семье и т. п.) ее познавательный образ строится в зависимости от особенностей организации ментального пространства субъекта: человек может мысленно развертывать этот образ в прошлое и будущее, перестраивать его под влиянием ранее отсутствовавшей в его опыте новой информации, вычленять разные аспекты ситуации, и устанавливать между ними вариативные содержательные связи, порождать альтернативные правила ее интерпретации и т. д. – в итоге, ресурс совладания с неблагоприятной ситуацией значительно повышается. Генетические исследования когнитивных стилей, которые крайне малочисленны, касаются главным образом двух стилевых свойств:

1. Зависимость/независимость  от поля (ПЗ/ПНЗ), диагностируемая  по легкости выделения части структурированного поля.

2. Импульсивность/рефлективность (И/Р), проявляющаяся в быстром, недостаточно обдуманном реагировании на проблемную ситуацию или, наоборот, в подробном предварительном анализе ситуации.

На операциональном уровне для измерения различных когнитивных стилей используются достаточно простые процедуры, ориентированные на выявление, казалось бы, частных индивидуальных различий в познавательной деятельности (величины интерференции словесно-речевых и сенсорно-перцептивных функций, опоры на узкие или широкие категории при понимании происходящего, точности перцептивного сканирования и т. д.). Однако, эти частные различия в познавательной деятельности оказываются связанными с широким спектром самых разных психологических характеристик индивидуальности, начиная с сенсомоторики и заканчивая механизмами психологических защит. Сам факт такого рода глубокой внедренности когнитивных стилей в личностную организацию является дополнительным аргументом в пользу предположения об особой роли стилевых свойств в регуляции психической активности. Хотя эмпирически зафиксированные связи между отдельными когнитивными стилями и другими психологическими переменными отличаются пестротой и определенной противоречивостью, тем не менее, эти связи существуют для самых различных характеристик индивидуальности, начиная с сенсомоторики и заканчивая механизмами психологических защит. Д. Уордел и Дж. Ройс (1987) попытались использовать феноменологию когнитивных стилей как основу теории индивидуальности. На их взгляд, хотя когнитивные стили рассматриваются преимущественно в контексте познания, они, тем не менее, в снятом виде содержат в себе элементы аффективных состояний. Когнитивные стили, таким образом, выступают как высокоорганизованные черты в том смысле, что именно они определяют способ, которым в индивидуальном поведении связываются познавательные способности и эмоциональные свойства личности.

С середины 60-х годов в когнитивной психологии появляется термин

«стиль объяснения». Его вводят ведущие исследователи  этого направления М. Селигман и А. Бек (Seligman & Beck), продолжая разработки «атрибутивной теории» Дж. Келли (Kelly 1967). Теория атрибуции является нормативной теорией оценки (идеализированной теорией о том, как люди должны поступать) и может применяться также как описательная модель повседневного поведения. В своей оригинальной формулировке Дж. Келли, опираясь на классические труды Ф. Хайдера (F. Heider, 1958), Н. Джоунза и К. Дейвис (N. Jones & K. Davis, 1965), разработал модель атрибуции, которую он назвал «анализ переменной структуры». Согласно этой модели, люди обычно объясняют поведение, исходя из трех возможных причин:

•  личность – что-то в самой личности определило ее поведение;

•  объект – какое-то объективное обстоятельство могло повлиять на поведение;

•  время – что-то, связанное с данной ситуацией и временным отрезком, также могло повлиять на поведение.

В 1965 г. М. Cелигман и С. Майер [71] провели ряд знаменитых «триадных» экспериментов на животных (собаках), изучая явление «приобретенной беспомощности». В 1971г. подобные эксперименты были проведены на группах людей. Эффект приобретенной беспомощности был представлен очень ярко. Человек из «беспомощной» группы переносил свою беспомощность прямо в новый эксперимент. Чрезвычайно важным было следующее: каждый третий из тех, кого пытались ввергнуть в беспомощность, не капитулировал. А каждый десятый из тех, кого не подвергали шоковому воздействию, сдавался сразу. Основной гипотезой исследований было предположение о том, что люди, подверженные депрессии, показывают иную атрибуцию, чем остальные. То есть, решение проблемы, относительно того, кто подвержен чувству беспомощности, а кто – нет, кроется в стиле объяснения, то есть в том, как люди объясняют себе причину своих неприятностей. Убедить их изменить объяснение, значит, найти успешный способ победить их депрессию.

Оптимизм  и пессимизм почти так же влияют на состояние здоровья, как и физические факторы. Борьба с депрессией, стремление к успеху и физическое здоровье, декларирует М. Селигман– три наиболее очевидные цели, во имя которых стоит учиться оптимизму.

На основе опытов, о которых говорилось выше, была разработана теория воспитанной (приобретенной) беспомощности. В дальнейших экспериментах выяснилось, что по своим симптомам, приобретенная беспомощность, выработанная в лабораторных условиях, оказалась почти идентичной депрессии. Разница между людьми, у которых приобретенная беспомощность исчезает быстро, и теми, кто страдает от ее симптомов более двух недель, обычно очень проста: у членов последней группы – пессимистичный стиль объяснения, и именно он превращает беспомощность, из краткой и локализованной – в длительную и всеобъемлющую. Приобретенная беспомощность превращается в полномасштабную депрессию, если человек, потерпевший неудачу – пессимист. У оптимистов неудача порождает лишь краткую деморализацию. Если это так, то по отношению к депрессии пессимизм является фактором риска, также как курение есть фактор риска по отношению к раку легких.

Было  также обнаружено, что на протяжении длительного времени (лонгитюдные  исследования в данной области длятся более 40 лет) может несколько меняться стиль объяснения хороших событий. Но, что касается объяснения неудач, стиль остается стабильным на протяжении жизни. С точки зрения М. Селигмана существует три основных параметра стиля объяснения: постоянство, широта и персонализация.

Постоянство Если мы думаем о неприятностях в категориях «всегда» и «никогда», рассматривая их как постоянно действующий фактор, то наш стиль – постоянный, пессимистический. Если мы думаем категориями «иногда», «в последнее время», пользуемся ограничительной терминологией и считаем, что неприятности носят временный характер, наш стиль – оптимистический. Оптимистический стиль объяснения хороших событий прямо противоположен объяснению плохих. Люди, которые верят, что хорошие события коренятся в постоянных причинах, более оптимистичны, чем те, которые объясняют их причинами временными.

Широта Постоянство – характеристика временная, широта – пространственная. Люди, которые дают универсальное объяснение своим неудачам, склонны капитулировать по всем направлениям, неудача постигает их в одной конкретной области. Люди, которые придерживаются конкретного объяснения, могут оказаться беспомощными в одной области своей жизни, но твердо стоят на ногах в других.

Первый  параметр – постоянство, характеризует, в течение сколь долгого периода человек находится в состоянии капитуляции. Объяснение плохих событий постоянно действующими причинами приводит к длительной беспомощности, временными – обеспечивает запас прочности. Второй критерий, влияющий на прогноз, это широта. Универсальные объяснения приводят к беспомощности во многих ситуациях, а конкретные – позволяют ограничить зону проявления беспомощности областью неприятности.

Персонализация – последняя характерная особенность стиля объяснения. Когда происходят неприятности, мы можем обвинять в них себя, обращаясь внутрь, либо других людей и обстоятельства, обращаясь вовне. Те, кто обвиняют в неудачах себя, приходят в итоге к низкой самооценке. Те, кто обвиняют внешние обстоятельства, не теряют самоуважения в неблагоприятных условиях. В целом, они больше нравятся себе, чем те, кто лишь себя считает виновником своих неудач. Итак, низкая самооценка проистекает обычно из внутреннего подхода к объяснению причин неприятностей. Персонализация, в то же время – это такой критерий, где легче всего ошибиться. Она характеризует лишь то, что мы чувствуем относительно себя, в то время как широта и постоянство, более важные критерии, характеризуют то, что мы делаем: сколько времени ощущаем свою беспомощность и в каком количестве ситуаций. Персонализация – единственный критерий, который легко сфальсифицировать.

В настоящее  время считается общепризнанным, что эволюционно – генетические предпосылки развития человека выступают  в его специфической биологии, являющейся результатом длительного эволюционного процесса.

Генетически закрепленные «соотношения нервных  структур» обеспечивают ряд врожденных поведенческих стратегий и тенденций, например: последовательность определенных движений; спонтанность большого числа поведенческих реакций, не вызванных внешним стимулом; предрасположенность к определенным внешним стимулам (теплота, адекватный уровень сенсорной стимуляции и т. д.). Благодаря этим врожденным программам, еще в перинатальный период социальные факторы «падают» на специфическую индивидуальную человеческую биологию. Следовательно, биологическое и социальное выступают с момента зачатия не как две разных сущности, а как звенья системной детерминации единого процесса развития человека.

В рамках развиваемой В. М. Русаловым концептуальной модели, овладение человеческим поведением, т. е. всеми мотивами, планами и  схемами поведения, возможно, видимо при одном условии, а именно: наличии у новорожденного «метамотива», «метаплана», «метасхемы» поведения. И, следовательно, человеческое поведение развертывается как специализация и дифференциация, затем вторичная интеграция врожденных форм человеческого поведения, как некая новая органическая реальность. Органический или функциональный подход к пониманию становления индивидуальности человека позволяет понять не только генезис и развитие новых поведенческих форм, но и их неизбежный «отход» от внутренних предметно – содержательных характеристик. Отход «предметного содержания» от внешне наблюдаемого «поведения» отчетливо наблюдается лишь на этапе обобщения, когда свернутые в памяти функциональные системы уже индивидуально пережитого опыта

начинают  интегрироваться по определенным законам. Причем, в результате действия одних законов формируются обобщенные предметно–содержательные характеристики психики (мотивы, воля, интеллект), в результате же действия других – формально–динамические характеристики индивидуального поведения. В различии этих законов и скрыт, по мнению В. М. Русалова, основной механизм расхождения содержательных и поведенческих характеристик индивидуальности человека. Дело в том, что содержательные характеристики генерализуются по логике предмета деятельности, в то время как формальные характеристики поведения – по логике врожденных программ или общей биологической конституции человека.

Фундаментальное различие между формальными и  содержательными свойствами индивидуальности человека заключается в том, что формальные свойства – это системные качества поведения, формирующиеся преимущественно по законам эволюционной генетики, общей конституции человека в определенных социальных условиях; в то время как содержательные свойства формируются преимущественно под влиянием конкретных социально–культурных факторов, действующих опосредовано через внутренние биологические механизмы. Формальные свойства (темперамент) не существуют сами по себе, а включаются в более высокоорганизованные структуры индивидуальности, в частности интеллект и характер, в качестве необходимых компонентов динамических свойств этих структур.