Как повысить самооценку

 

 Тактика «бегства от противника»  (попытки избегать общения с  неприятным в каких-то проявлениях  человеком) или скрытое сопротивление  (нарочитое или непроизвольное  расстраивание его планов) только  затягивает конфликт, но никак  не способствует его решению.  А ведь кто из нас ни разу  в жизни не прибегал к этой изнуряющей тактике в семье, на работе или где-то еще? Ясно, что пассивная агрессия больше нервирует как раз того, кто не может поговорить со своим противником или, на худой конец, заорать на него. Так стоит ли страдать вдвойне? Кроме того, если вы постоянно избегаете кого-то во время конфликта, этот человек, скорее всего, либо сменит тактику, либо разорвет отношения с вами.

 

 Когда мы в отношениях  с людьми пользуемся только  агрессией или бегством, то и  сами чувствуем себя ужасно, поскольку  эти модели поведения всегда  сопровождаются неприятными ощущениями  гнева и страха. Чаще всего  мы оказываемся в проигрыше:  чувствуя постоянную неудовлетворенность  своим поведением, мы расстраиваемся  и в конце концов теряем душевный покой.

 

 Триада гнев—страх—депрессия  есть тот основной набор эмоций  и чувств, который вынуждает людей  обращаться к психотерапевту. Пациенты, которых я встречал в своей  практике, либо слишком часто  испытывали гнев по отношению  к другим людям, либо постоянно  боялись чего-то и, как следствие  этого, старались избегать других  людей; либо они чувствовали  себя бесконечно усталыми от  вечных поражений и хронической  подавленности.

 

 Тем не менее, нельзя сказать,  что гнев, страх и подавленность  всегда указывают на болезнь.  Эти ощущения за­ложены в нас физиологически и психологически. Они имеют, как ни странно, определенную ценность, как и физическая боль, предупреждающая организм об опасности. Гнев, страх и подавленность тоже имеют важное сигнальное значение.

 

 Например, если вы раздражены, вы чувствуете, как все ваше  тело «готовится к атаке». Мы  не только иногда чувст­вуем это «приготовление к нападению» в самих себе, но и видим, как то же самое происходит с другими людьми.

 

 Когда нет возможности избегнуть  опасной ситуации или разрешить  ее с помощью слов, то именно  эта «готовность» дает нам  шанс уцелеть.

 

 С другой стороны, когда  мы испуганы, то чувствуем, как  наше тело непроизвольно готовится  спасаться бегством. Наши шансы  уцелеть увеличиваются благодаря  тому, что мы можем убежать  от опасности, которую нельзя  разрешить словами. Когда на  полутемной улице к вам приближается  грабитель с ножом в руках,  то ощущение паники, которое появляется  в вашем дыхании, во внутренней  дрожи в конечностях, — не  трусость, а естественное состояние,  автоматически вызванное центрами  головного мозга, готовящего ваше  тело к сопротивлению.

 

 Гнев и страх помогают  нам и сегодня, ибо не всегда  и не все проблемы мы можем  уладить с помощью слов. Скажем,  жена приходит домой в дурном  настроении и начинает вымещать  свои обиды на муже и детях.  Они не могут сдержаться и  отвечают тем же. Слово за слово,  и как-то незаметно женщина  «разрядилась». Дрожь в руках  и во всем теле для водителя  машины — верный признак того, что ситуация действительно опасная,  и надо срочно принимать меры  предосторожности.

 

 Что же касается депрессии,  то она, пожалуй, мало чем  может помочь. В состоянии подавленности  мы делаем лишь то, что необходимо, чтобы поддерживать функции нашего  организма. Обычно в этот период  мы не занимаемся любовью, не  пытаемся отвлечься другими приятными  делами, не ходим в кино, не  хотим узнать что-нибудь новое,  не пытаемся решать своей проблемы, не делаем многого дома и  на работе. Если депрессия не  слишком глубока, а, скорее, напоминает  грусть, то обычно она связана  с тем, что мы лишились чего-то  или что-то уже расстроило нас  до этого. Глубокая депрессия  возникает, когда мы перенесли  большую потерю или были очень  сильно кем-то или чем-то расстроены. Подавленное состояние — это  результат действия импульсов,  посылаемых из отдельных центров  головного мозга, замедляющих  большинство нормальных процессов  организма, необходимых для повседневной  деятельности.

 

 Возможно, и для нас, как  когда-то для наших предков,  иногда подавленность бывает  благотворной в том отношении,  что в этот период мы как  бы временно отступаем, чтобы  потом успешно справиться с  тяжелыми условиями или опасными  обстоятельствами. Отступить, чтобы  переждать, накопить энергию и  жизненные силы, пока не наступит  более благоприятное время для  решительных действий. Однако современная  жизнь не позволяет слишком  долго пребывать в «зимней  спячке».

 

 Опыт лечения депрессий показывает: гораздо полезнее помочь таким  людям начать что-нибудь делать  и восстано­вить их связь с тем хорошим, что происходит в жизни, чем просто «переждать» депрессию. Лечение Дона, 33-летнего разведенного бухгалтера, страдающего повторяющейся длительной депрессией, иллюстрирует это предположение. В детстве родители никогда не позволяли ему делать, что он хотел. Они очень редко хвалили его или вообще не хвалили за выполнение домашних обязанностей, но сурово наказывали и заставляли чувствовать себя виноватым, когда у него что-то получалось плохо.

 

 Когда мальчику захотелось  иметь велосипед, ему обстоятельно  объяснили, почему ездить на  велосипеде в его возрасте  опасно: велосипеды дорогие, а  такой беспечный ребенок, как  Дон, не сможет о нем хорошо  заботиться. Он так и не получил  велосипеда. Позже ему захотелось  научиться водить машину, ему  сказали, что подростки — плохие  водители и ему придется подождать.

 

 Дон женился на женщине,  которая была похожа на его  мать. Жена никогда не хвалила  его и всегда, казалось, была готова  найти повод поругаться. К моменту  начала лечения прошло почти  три года, как они развелись.  Вскоре после развода у него  начались периоды депрессии, которые  каждый раз становились длиннее.  Лекарства уже мало помогали, даже вызывали побочный эффект, делая его нервным и раздражительным.

 

 Взамен лекарств я предложил  Дону составить список того, от  чего он обычно получал удовольствие  до того, как впал в депрессию.  Его задача состояла в том,  чтобы по меньшей мере два раза в неделю предаваться былым удовольствиям (из его списка), как бы он ни был подавлен. Вдобавок, как бы ему ни казалось, что у него что-то плохо получается на работе или просто в общении с людьми, он не должен был «бежать» от ситуации, впадая в депрессию и, уйдя в себя, отправляться домой. Он должен был закончить дело, которое начал, даже если у него пропадало желание это делать. При таком лечении хроническая депрессия, длившаяся пять месяцев, прошла в течение четырех недель.

 

 Как мы уже говорили, состояния  раздражения—агрессии, страха—бегства, депрессии—ухода сами по себе  еще не служат признаками психического  нездоровья. Вместе с тем, и  польза от них невелика. Они  — первичные реакции организма  и ни в какое сравнение не  идут со способностью человека  решать проблемы на словесном  уровне, на уровне мышления и  речи. Более того, они могут даже  создавать определенного рода  препятствия. Когда мы рассержены  или напуганы, низшие центры мозга  «перекрывают» большинство операций, которыми заведует кора головного  мозга. Происходит отток крови  из головного мозга; кровь проникает  в мышцы, чтобы подготовить  их к физическим действиям.  Работа сознания, таким образом,  тормозится. В таком состоянии  человек не может эффективно  думать, а это чревато ошибками. К тому же, наши обычные, повседневные  отношения с окружающими не  требуют ни физической борьбы, ни бегства

 

 И в самом деле: эти примитивные  реакции оттесняют нашу способность  словесного разрешения проблем  на второй план. Большинство из  нас отстаивают себя словесно  только тогда, когда уже достаточно  раздражены и сердиты. Гнев ослабляет нашу позицию в конфликте. Когда мы сердимся, другие склонны сводить нашу обиду к следующему: «Он просто выпускает пар. Когда он успокоится, все будет в порядке. Не обращай внимания». Ситуация конфликта — совсем не то, что аварийная ситуация на дороге. Здесь примитивные реакции (страх, бегство) попросту бесполезны. Они, скорее, создают новые проблемы, а не решают старых.

 

 Если исходить из того, что  в арсенале у человека имеется  три главных способа поведения  в конфликте (два унаследованных  от животных — агрессия и  бегство, а третий, человеческий  — словесное общение), то почему  многие люди все-таки раздражаются  или пугаются; почему они используют  лишь агрессию или бегство,  сталкиваясь с проблемами?

 

 Если наша исключительно  человеческая способность разрешать  проблемы столь ценна для выживания,  то почему многие из нас  ее очень плохо используют? Назначение  этой вступительной главы —  помочь найти ответ на столь  непростой и важный вопрос. Ответ  на него поможет нам понять, почему многие из нас нуждаются  в раскрытии своей способности  словесно разрешать проблемы, с  которой мы родились, но которую  так часто теряем на каком-то  этапе. Для начала обратимся  к тому, что происходит с нами  в детстве.

 

 В раннем детстве мы ведем  себя уверенно и настойчиво. Первое  независимое действие младенца  — протест. Если происходит  что-то, что ему не нравится, он  тут же дает знать об этом  посредством звукового отстаивания  своих прав — при помощи  плача, крика и воплей в любое  время дня и ночи. Мы все  в этом возрасте были очень  упорны и сообщали о своем  недовольстве до тех пор, пока  его причина не устранялась.  Научившись ползать, мы упорно  и настойчиво делали то, что  хотели: исследовали все и вся.  Если бы малыши не были бы  ограничены физически или не  спали бы, они не давали бы  ни секунды покоя окружающим. Только изобретение детской кроватки, манежа и няньки позволило  родителям делать что-то еще,  кроме как постоянно «пасти»  младенца.

 

 Скоро, однако, младенец превращается  в маленького ребенка, умеющего  и ходить, и говорить, и понимать, что ему говорят его родители. С этой поры физически ограничения  его поведения уже не эффективны. Контроль над ним со стороны  родителей с физического меняется на психологический. Вспомним знаменитое детское упрямство. Ребенок может даже прервать любимое занятие, чтобы сказать «нет». Еще бы! Ведь в детском упрямстве проявляется врожденная человеческая способность словесно отстаивать себя. Что делают родители? Многие из них, к сожалению, принимают ответные меры: они приучают детей ощущать себя беспокойными, ничего не знающими и виноватыми. Но с какой целью? Для того, чтобы было легче психологически контролировать их поведение.

 

 Итак, родители заставляют своих  детей переживать эти негативные  эмоции по двум причинам. Во-первых, чтобы эффективно контролировать  их природное упорство, иногда  раздражающее и взрывоопасное.  И это ни в коей мере не  говорит о том, что родители  бесчувственны или безразличны  к своим детям. Они ошибаются,  принимая детское упорство в  отстаивании своих прав за  врожденную агрессивность, которую  дети проявляют, когда они рассержены. Во-вторых, родители используют этот  метод психологического контроля, потому что их родители в  свое время также приучили  их испытывать беспокойство, ощущать  свое невежество и вину.

 

 Приучить к этим чувствам  довольно легко. Достаточно внушать  уверенность в том, что именно  твое поведение вызывает ощущение  раздражения, что ты — невежда,  и что ты виноват. Воспитание  исходит от обоих родителей,  но мама выполняет большую  часть «грязной» работы, поскольку  она проводит с вами гораздо  больше времени, чем отец. Когда  ребенок наводит порядок в  своей комнате и убирает на  место игрушки, мама обычно  говорит: «Вот хороший мальчик!»  Когда ей не нравится то, что  он делает, она говорит: «Ну,  что ты за ребенок? Только  непослушные дети не убирают  свою комнату!» Вскоре вы привыкаете  к тому, что слово «непослушный»,  что бы оно ни значило, относится  именно к вам. Когда звучит  это слово, мамин голос и  настроение предвещают нечто  ужасно неприятное. Мамы часто  говорят своим детям, что они  плохие, ужасные, кошмарные, грязные,  дурные, несносные, испорченные или  даже злые. Но все эти слова  означают одно и то же: «Ты!  Кто ты такой? Маленький, беспомощный  и многого не знающий. И ты  должен испытывать беспокойство, испуг и, конечно, свою виновность».

 

 Используя слова «хороший»  и «плохой» для контроля поведения  ребенка, мама тем самым отрицает  свою ответст­венность за то, что она заставляет его делать то, что она хочет (например, чтобы он убрал свою комнату). Эффект, который оказывают на маленького ребенка слова «хороший», «плохой», «правильно», «неправильно» оказывается таким, как если бы мама сказала: «Не делай кислое лицо. Это не моя прихоть, чтобы ты убрал свою комнату. Бог хочет, чтобы ты прибрался!» Здесь подразумевается апелляция к некоему авторитету, создавшему правила, которые все мы должны выполнять.

 

 Подобный способ контроля  — «плохой—хороший мальчик» — очень эффективен, но по сути это контроль испод­тишка. И честное общение возможно только тогда, когда мама прямо и, опираясь на свой  авторитет, говорит, что это она хочет, чтобы ребенок это сделал. Тем не менее, маме кажется, что будет правильнее научить ребенка различать между «хорошо» и «плохо» с помощью таких общепризнанных авторитетов, как Бог, правительство, полицейский, злой дядя и тому подобное — с помощью всех тех фигур, которые по-детски воспринимаются главными судьями в области «плохого» и «хорошего».

 

 Мама редко говорит: «Спасибо. Мне очень нравится, как ты  убрал свою комнату». Или: «Я, наверное, надоела тебе своей просьбой  убраться, но я действительно  хотела, чтобы ты это сделал».  Таким признанием мама учит  вас тому, что все, что хочет  мама, важно уже потому, что она  этого хочет, а не полицейский.  И это правильно. Мама учит  вас, что никто не проверяет  вас, кроме нее — и это  правда. Вы не должны чувствовать,  беспокойство, вину или нелюбовь  к себе только потому, что вам  не нравится пожелание и просьба  мамы. Вас ведь не учат: все,  что любит мама, — хорошо, а  что не любит — плохо. Если  мама прямо говорит: «Я хочу»,  в этом нет скрытой угрозы. Это вовсе не значит, что «хорошие» дети любимы, а «плохие» — нет. Вам даже не нужно любить то, что хочет от вас ваша мама, вы просто должны сделать это!