Сравнительный анализ концепций социального манипулирования Ленина и Макиавелли

Если, по словам Ленина, буржуазная борьба за свободу отличается непоследовательностью, половинчатостью, то отсюда проистекают  две струи в русской дореволюционной  интеллигенции, хотя бы в своем большинстве  она и была по происхождению буржуазной. С одной стороны, “революционная интеллигенция, происходящая главным  образом из этих классов, геройски боролась за свободу”. С другой стороны, приспособленчество, обслуживание нужд самодержавия и буржуазии. “Вот она, — пишет Ленин, — психология российского интеллигента: на словах он храбрый радикал, па деле он подленький чиновник”. Ленин все же отмечал не раз естественно и необходимо возникавшие конфликты буржуазной интеллигенции с буржуазией. Например: “Нежелание интеллигентов позволить третировать себя как простых наемников, как продавцов рабочей силы… всегда приводило, от времени до времени, к конфликтам управских воротил то с врачами, которые коллективно подавали в отставку, то с техниками и т.д.”.

Можно было бы привести немало ленинских наблюдений, касающихся таких  общественных слоев, как служащие (чиновничество), военные, духовенство.

Наблюдения, касающиеся военных, интересны как контрастом между  характеристиками духа царской армии  и советской, так и указаниями еще в предреволюционные времена  на неумолимо происходящую социально-политическую дифференциацию среди военных. Чем  больше использовало свои войска правительство  против населения, тем неизбежнее они  втягивались в политическую жизнь. Из контрреволюционной армии, говорит  Ленин, неумолимо происходит выделение, во-первых, ядра борцов за революцию, во-вторых, массы нейтральных. Иначе говоря, правительство, бросая против революции  солдат, тем самым “поднимает на борьбу самых отсталых и самых  невежественных, самых забитых и  самых мертвых политически, —  борьба просветит, встряхнет и оживит их”. Напомним в связи с этим и  тот психологический штрих, который  стал знаменитым благодаря литературе, театру и искусству: Ленин схватил  в нескольких словах перелом в  народных массах чувства, вызываемого видом военных: «Мы знаем, что в народных массах поднимается теперь другой голос; они говорят себе: теперь надо бояться человека с ружьем…». [9, c.244]

Из всего сказанного Лениным  о духовенстве отметим здесь  лишь одно-единственное наблюдение. А  именно, Ленин обратил специальное  внимание на фигуру деревенского священника: «Почему деревенский священник, — писал он в 1908 г., — этот урядник казенного православия, оказался больше на стороне мужика, чем буржуазный либерал? Потому что деревенскому священнику приходится жить бок 6 бок с мужиком, зависеть от него в тысяче случаев, даже иногда — при мелком крестьянском земледелии попов на церковной земле — бывать в настоящей шкуре крестьянина… Таким образом оказывается, что реакционнейшему попу труднее, чем просвещенному адвокату и профессору предать мужика помещику». [10, c.38]

Хорошо известно, как много  сказано Лениным о положении  женщин в дореволюционной России, о роли женщин в революционном  пролетарском движении, строительстве  социализма. Среди этих высказываний встречаются драгоценные для  психолога мысли. “Пролетарские  женщины, — писал он в 1916 г., —  не будут смотреть пассивно, как  хорошо вооруженная буржуазия будет  расстреливать плохо вооруженных  или невооруженных рабочих”. А  в 1921 г., говоря об освобождении женщины  от домашнего рабства, Ленин писал, что переход этот труден, “ибо дело идет здесь о переделке наиболее укоренившихся, привычных, заскорузлых, окостенелых „порядков"…”.

Задача состоит конечно, не в том, чтобы привести здесь все ленинские характеристики общественных групп, слоев, классов. Важно лишь показать, как через все его научно-революционное творчество проходит установка — знать и учитывать особенности, своеобразные черты психологии каждого слоя, каждой профессии, тем более каждого класса. При этом интересно замечание Ленина: “Личные исключения из групповых и классовых типов, конечно, есть и всегда будут. Но социальные типы остаются”.

Однажды по поводу утверждения  итальянского социалиста Лаццари: “Мы знаем психологию итальянского народа”, Ленин бросил знаменательные иронические слова: “Я лично не решился бы этого утверждать о русском народе…”. Ленин, великий русский революционер не берется утверждать, что он знает психологию русского народа! За этими словами многое скрывается. [7, c.69]

Прежде всего, за ними скрывается мысль, что в каждой национальной культуре есть две антагонистические  культуры, иными словами, нет и не может быть единой психологии такой этнической общности, как нация. Далее, за этими словами скрывается мысль, что выпячивание каких-то общих черт, охватывающих всю нацию, служит цели внедрения в умы буржуазного патриотизма и национализма, т.е. призванная затушить революционное пробуждение масс. И, может быть, самое главное — национальные особенности, при их усердном подчеркивании, служат не сплочению, а разъединению мирового революционного движения. Это в некотором смысле то же самое, что и подчинение “общерусского дела”, пишет Ленин, той узости, “которая заставляет питерца забывать о Москве, москвича о Питере, киевлянина о всем, кроме Киева…”

Как ставился Лениным вопрос о национальном чувстве, лучше всего  видно по его работе “О национальной гордости великороссов”. “Интерес (не по-холопски понятой) национальной гордости великороссов совпадает с социалистическим интересом великорусских (и всех иных) пролетариев”. “Мы полны чувства национальной гордости, и именно поэтому мы особенно ненавидим свое рабское прошлое… и свое рабское настоящее… Никто не повинен в том, если он родился рабом; но раб, который не только чуждается стремлений к своей свободе, но оправдывает и прикрашивает свое рабство (например, называет удушение Польши, Украины и т.д. „защитой отечества" великороссов), такой раб есть вызывающий законное чувство негодования, презрения и омерзения холуй и хам”. [11, c.135]

Ленин был за национально-освободительные  движения в той мере, в какой  они были направлены против господства одной нации над другой. Он не отделял при этом национальное движение от вопроса о классах, участвовавших в нем. “Для первой эпохи типично, — писал Ленин, — пробуждение национальных движений, вовлечение в них крестьянства, как наиболее многочисленного и наиболее „тяжелого на подъем" слоя населения в связи с борьбой за политическую свободу вообще и за права национальности в частности”. Ленин при этом был непримиримым врагом всякого противопоставления наций друг другу, видя в этом отравление “сознания темных и забитых масс”.

В национально-освободительных  движениях Ленина интересовали те психологические  аспекты, которые касаются, например, чувства ущемленного национального  достоинства, обиды угнетенной нации  на великодержавных угнетателей, их недоверия к угнетателям.

Но на всем протяжении его  сочинений мы ничего или почти  ничего не находим о вещах, занимающих “этническую психологию”: об отличительных  чертах национального характера  или психического склада тех или  иных народов или наций. Редко-редко  бросит он мимоходом слово о способности  русского народа к самопожертвованию  или о склонности немцев к теоретическому мышлению. Но в общем этот круг вопросов чужд мысли Ленина. И в самом деле, он всегда руководствовался положением: “При всяком действительно серьезном и глубоком политическом вопросе группировка идет по классам, а не по нациям”.

Итак, Ленин больше всего  интересовался сдвигами в общественной психологии. Для него общественная психология была отнюдь не незыблемым и исходным основанием общественных явлений. Общественная психология может  изменяться и должна изменяться. Нет  места для идеализации или  для возведения в абсолютный закон  стихии, инстинктов, страстей массы. Агенты царского правительства усердно  работали “над разжиганием дурных страстей темной массы…” Ленина интересовало лишь то в психологии массы, что содействовало  революции или что преобразовывалось  революцией. Замечательно выразительны его слова: “Поклонники Лаврова  и Михайловского должны считаться  с психологией забитой массы, а не с объективными условиями, преобразующими психологию борющейся массы”.

Вот пример ленинского понимания  социально-психологической динамики: “На сторону революции, — пишет  он в статье “Перед бурей” в 1906 г., —  становится все большая часть  рабочих, крестьян, солдат, вчера еще  бывших равнодушными или черносотенными. Одна за другой разрушаются те иллюзии, один за другим падают те предрассудки, которые делали русский народ доверчивым, терпеливым, простодушным, покорным, всевыносящим и всепрощающим”. “Рабочая партия, — пояснял Ленин в том же году, — все надежды возлагает на массу, но на массу не запуганную, не пассивно подчиняющуюся, не покорно несущую ярмо, а массу сознательную, требовательную, борющуюся”.

Ленин учил использовать психологию масс для самой радикальной ломки  прежних общественных отношений  и порядков. Но он учил одновременно и ломке в психологии всего  того, что тормозило стремительный  ход истории. Так, например, у крестьян как класса, показывал Ленин, налицо особая психология: крестьяне труженики  и собственники; крестьяне трезвые  деловые люди, люди практической жизни. Психику этой массы, как и всякой иной, надо уметь привлечь, завоевать, переделать. Не сметь командовать! —  предупреждал Ленин в отношении  крестьянства.

Как подлинный тонкий психолог, Ленин знал с практической стороны  многие специфические особенности  общественной психологии. Он писал  о “массовой заразительности  мятежнических действий”. Писал  он и о том, что “агитация необходима всегда и во время голода в особенности”.

Эти примеры очень важны  для понимания Ленина: он вовсе  не слепой поклонник настроений, как  и не слепой поклонник масс вообще. Он говорил о партии коммунистов: “…мы — партия, ведущая массы  к социализму, а вовсе не идущая за всяким поворотом настроения или  упадком настроения масс. Все социал-демократические  партии переживали временами апатию масс или увлечение их какой-нибудь ошибкой, какой-нибудь модой (шовинизмом, антисемитизмом, анархизмом, буланжизмом и т.п.), но никогда выдержанные революционные социал-демократы не поддаются любому повороту настроения масс”.

2. Концепции Макиавелли

Политическая доктрина Макиавелли представляет из себя целостную систему и может быть оценена как высший взлет ренессансной политической мысли. Большой личный опыт послужил почвой для его политической теории. В основных произведениях "Государь" и "Рассуждения" мыслитель анализирует концепцию человека.

Главным стимулом поведения  он считает интерес, который проявляется  многообразно, но связанный с желанием людей сохранить свое имущество, наилучшим образом обеспечивает стремление к приобретению новой  собственности.

Макиавелли писал в  работе "Государь", что люди скорее простят смерть отца, чем потерю имущества.

 Частновладельческий  интерес предшествует человеческой  заботе о чести и почести  Макиавелли первый в новую  эпоху разработал универсалии  "человеческой природы", признаки  которой он черпал в среде  ближайшего ему класса - итальянских  горожан и распространял их  на все времена и народы.

Мыслитель указывал, что  неискореним эгоизм человеческой природы, со всей необходимостью требует введения государственной организации, как  высшей силы, что может поставить  его в узкие рамки. Отсюда вытекают предпосылки диктатуры общественного  договора. В мировоззрении Макиавелли проявлялись элементы фатализма. В  поэме "О судьбе" он писал, что  судьба всемогущая и каждый, кто  приходит в эту жизнь, рано или  поздно испытывает ее силу. Однако хотя естественная мощь дальше побеждает  любого, все же она может быть сдержана чрезвычайной  доблестью. Судьба, по Макиавелли, похожая на одну из буйных год, которые наносят своими разливами большой вред жителям. Ее сила натиск заставляют людей выступать  и бежать от стихии. Однако ей же можно и противостоять, строя загоны и плотины.

Религию Макиавелли рассматривал как явление общественной жизни, которая подчинена законам возникновения  расцвета и гибели. Общество без  религии немыслимо, поскольку она, как необходимая и единственная крепость общественного сознания обеспечивает духовное единство народа и государства, отношение к различным религиям и культам определяется сугубо государственным  интересом и общественной пользой. Макиавелли утверждал, что религия  находится в большом несоответствии  с повседневной жизнью, а еще она  опасна для общества и государства.  Государство должно использовать религию  для руководства подданными. В  отличие от сторонников Реформации он считал образцом и основой религиозной  реформы не идеи первоначального  христианства, а античную религию, вполне подчиненную целям политики. Не политика на службе религии, а религия на службе политики, считал Макиавелли. В-четвертых, политика - сфера светской жизни, которая  развивается по своим собственным  законам. В противовес католической церкви, которая пыталась покорить политику христианской этике, Макиавелли отделял реальную политику от морали. Моральных правил и благородных  чувств, для политики мало, считал он. В государственной деятельности привычные иные правила, чем в  обществе между частными лицами. Поступки политических деятелей должны оцениваться  не с точки зрения морали, а по их результатам, отношению к благу  государства. По Макиавелли, главная  цель политической жизни - общее благо - допускает использование любых  средств, ведущих к нему. Искусство  политики должно опираться на анализ самой действительности, на практике общественной и государственной  жизни.

В своих рассуждениях Макиавелли основан на идеалистических представлениях о единой и неизменной природе  человека. Властолюбие и корыстолюбие Макиавелли провозглашал основными  чертами человеческой природы. Он писал, что люди более склонны к злу, чем к добру. Исходя из представлений  о человеческой психологии, какая  построенная на низких страстях, Макиавелли предлагал при организации государства использовать античный опыт. Цель, которою стремился достичь Макиавелли, была прогрессивной, однако он не подбирал средств, игнорировал мораль, в основу политики ставил цинизм. Такая политическая получила название макиавеллизма. Она нашла применение в поздней общественной практике идеологов абсолютизма.

Концепция Макиавелли подвергалась критике тех кругов, которые сами на практике использовали его теорию - Иезуитов в Италии и Франции, Фридриха II в Германии - сторонников бироновщины в России. Они прикрывали свои истинные цели религиозными, моральными и идеологическими аргументами. Соотношение между собственно учением Макиавелли и макиавеллизмом довольно сложное.