Шпаргалка по "Социологии"

На основании своих исследований Флоренции четырнадцатого и пятнадцатого веков Вебер приходит к выводу о том, что в сознании тех, кто в этот период приобретал капитал, происходил серьезный конфликт между их финансовой деятельностью, с одной стороны, и спасением их душ  —  с другой. Например, Яков Фуггер осознавал серьезное расхождение между своей банковской деятельностью и действиями, которые Католическая Церковь традиционно считала приводящими к спасению. В протестантских обществах шестнадцатого и начала семнадцатого веков приобретение капитала не считалось угрозой спасению. Таким образом, этому драматическому повороту в настроениях находится религиозное объяснение.

Вебер связывает эти новые настроения с возникновением протестантизма. Это особенно хорошо видно на примере кальвинистских писателей семнадцатого века, таких как, Вениамин Франклин, работы которых сочетали похвалу приобретению капитала в миру с критикой его растраты. Капитал следовало приумножать, а не тратить. Британский историк пуританства Кристофер Хилл следующим образом обобщает различия между протестантским и католическим отношением к капиталу: "Удачливые средневековые деловые люди умирали с чувством вины и оставляли свои деньги Церкви, которая распоряжалась ими непродуктивно. Удачливые протестантские деловые люди более не стыдились своей продуктивной деятельности при жизни, а после смерти оставляли свои деньги другим, чтобы помочь им пойти по своим стопам".

Протестантизм, утверждал Вебер, выработал психологические условия, необходимые для развития современного капитализма. Он определил, что фундаментальный вклад кальвинизма заключается в выработке психологических импульсов, основанных на его системе верований. Вебер придавал особое значение понятию "призвания", которое он связывал с кальвинистской идеей о предопределении. Кальвинисты, уверенные в личном спасении, могли участвовать в мирской деятельности, не волнуясь о ее последствиях для своего спасения. При условии, что капитал приобретался приемлемыми средствами и не тратился расточительно, его накопление было лишено каких-либо нравственных изъянов.

В некоторых кругах тезис Вебера считается полностью дискредитированным, в других он продолжает жить. Следует лишь отметить, что Вебер правильно определил мощное экономическое и социальное влияние религиозных идей на раннюю Европу нового времени. Сам факт, что религиозная мысль Реформации могла придать необходимый стимул развитию современного капитализма, является мощным свидетельством необходимости изучения религиозных идей этого периода. Но с какими еще областями связана религиозная мысль? Как можно выявить эти связи без знакомства с языком и идеями ее эпохи? Для обсуждения и оценки таких теорий необходимо знание реформационной мысли и ее преемственности или несвязанности с тем, что было до нее.

Права человека.

Можно утверждать, что Реформация изменила политическое лицо Европы, частично благодаря принесенным ею политическим и социальным переменам, а частично в связи с некоторыми новыми и опасными идеями, которые она обрушила на ничего не подозревающую Европу. Был поставлен под сомнение ряд представлений, которые прежде вносили свой вклад в обеспечение политической и социальной стабильности Западной Европы. Одно из таких представлений касается "данности" существующих социальных структур. По утверждениям некоторых политических теоретиков, Реформация, а точнее кальвинизм, сыграли ведущую роль в переходе от средневекового понятия о мироустройстве, основанном на порядке, который представлялся естественным и вечным, к современному порядку, основанному на изменениях. Иными словами, средневековое мировоззрение было статичным: каждому человеку было дано определенное место в обществе на основании рождения и традиции, и изменить это положение было невозможно. Однако кальвинизм предложил "идеологию перехода", согласно которой положение человека в мире, по крайней мере частично, зависело от его собственных усилий. Привлекательность этого учения для французских крестьян  —  или, вернее, для буржуазии по всей Европе  —  является очевидной. Для социального класса, связанного своей неспособностью достичь существенного продвижения в обществе, в котором доминировали традиция и семейные связи, доктрина фундаментальной изменчивости являлась чрезвычайно привлекательной. Использование этого принципа английскими кальвинистами Иоанном Понетом и Кристофером Гудманом для выработки теории оправданного цареубийства свидетельствует о коренном отрыве от средневекового представления о том, что существующие структуры власти каким-то образом освящены Богом, а значит являются неуязвимыми и неизменными.

Аналогичные идеи развились и во Франции после Варфоломеевской ночи 1572 г., когда значительное количество французских протестантов было убито в ходе спровоцированных проявлений народных антипротестантских чувств. Первоначально французский кальвинизм ограничивался общими политическими размышлениями о свободе совести. В течение 1550_х годов, по мере роста политического влияния кальвинизма по Франции, политическая агитация французских кальвинистов была сосредоточена на веротерпимости. Не было никаких противоречий между понятиями "француз" и "кальвинист": быть французом и кальвинистом (или гугенотом, поскольку эти термины более или менее взаимозаменяемы) не означало быть неверным французской короне. Логика и убедительность этой позиции, которые прельщали, среди прочих, и Кальвина, были поколеблены в мае 1560 года во время Амбуазского заговора, в ходе которого была предпринята попытка, при помощи и содействии ряда кальвинистских пасторов (к неудовольствию Кальвина), похитить Франциска II. Однако именно Варфоломеевская ночь (1572 г.) вызвала коренную перемену в политическом мышлении французских кальвинистов.

Возникновение монархомахов  —  людей, которые хотели наложить строгие ограничения на права королей и считали, что противодействие тираническому монарху является обязанностью (а не правом) людей  —  явилось прямым следствием потрясенности, наступившей вслед за кровопролитием 1572 года. В 1559 г. Кальвин, начиная осознавать практическое и политическое значение этого вопроса, допустил, что правители могут превысить свои полномочия, противопоставив себя Богу; делая это, утверждал он, они аннулировали свою власть.

"Господь является Царем царей... Мы подчиняемся тем, кого Он поставил над нами, но лишь в Нем. Если они прикажут нам что-то, что противоречит Его воле, то для нас это приказание ничего не будет значить. В этом случае мы должны игнорировать власть таких правителей. Нет ничего незаконного в том, чтобы заставить их подчиниться истинной, уникальной и верховной власти ("summa potestas") Бога. Именно по этой причине Даниил, отказавшись подчиниться нечестивому закону, изданному царем, не считал себя виновным перед ним . Ибо царь превысил полномочия, данные ему Богом, и был не только несправедлив к людям, но и восстал на Самого Бога  —  и, таким образом, аннулировал свою власть".

В результате Кальвин объявляет, что любой правитель, превысивший полномочия своей данной Богом власти, по этой причине прекращает быть правителем и не может более пользоваться правами и привилегиями правления. Кальвин говорит о том, что магистраты (но не частные лица) могут применить к нему меры (неоговоренные). Несмотря на туманность таких рассуждений, они подтолкнули других к дальнейшему их развитию, и особенно французских последователей Кальвина. В ответ на шокирующие события 1572 г. Франсуа Хотман написал свою знаменитую "Franco — Gallia", Теодор де Без  —  свою "Droits des Magistrals", Филипп Дюплесси-Морнай  —  свою "Vindiciae contra tyrannos", а также целый ряд более мелких авторов произвел на свет множество памфлетов, содержащих одну и ту же основную мысль: тиранам нужно противостоять. Обязанность подчиняться Богу стоит выше обязанности подчиняться земному правителю.

Эти радикальные новые теории, зародившиеся во французском кальвинизме, в которых понятие о правах человека формулируется и отстаивается с богословских позиций, знаменуют собой важную веху в переходе от феодализма к современной демократии. Хотя во времена правление Генриха IV, особенно после издания Нантского эдикта, большинство французских кальвинистов отказались от открытой оппозиции по отношению к монархии, новые политические теории появились на французской политической арене. Существует мнение, что именно эти идеи в чисто светских формах были возрождены в период Французского Просвещения, когда понятие о правах человека, лишенное богословского обрамления, было соединено с республиканством кальвиновской Женевы в "these republicaine" Жан-Жака Руссо, который, в отличие от these royale Вольтера и "these nobilaire" Монтескье, объявлял Женеву шестнадцатого века идеальной республикой, которая могла служить примером для Франции восемнадцатого века. Таким образом, кальвиновская Женева стала идеалом, захватившим воображение предреволюционной Франции. Возможно, французскую революцию 1789 г. можно рассматривать как окончательный итог женевской Реформации 1535 г.

Однако даже если эта политическая революция и не обязана своим вдохновением Кальвину,  научная революция конца шестнадцатого и начала семнадцатого веков твердо основывается на религиозных идеях, возникших в период Реформации.

Возникновение естественных наук.

Одной из отличительных черт современного мира является высокий уровень развития естественных наук. Истоки современного естествознания сложны и противоречивы. Теории, пытающиеся объяснить замечательное развитие современных естественных наук одним решающим фактором, являются амбициозными и, как правило, неубедительными; совершенно ясно, что вклад в их развитие внес целый ряд факторов. Один из них, несомненно, является религиозным и обязан своим существованием Жану Кальвину.

Большой объем социологических исследований, охватывающий более века, показал, что имеются существенные различия в способности протестантской и римско-католической традиций выдвигать первоклассных естествоиспытателей. Эти различия, которые наблюдаются в различных странах и в различные периоды, можно свести к следующему: протестанты оказываются гораздо более способными к проведению естественных исследований, чем римо-католики. Таким образом, что Реформация внесла свой вклад в возникновение настроений, способствующих развитию естественных наук.

На первый взгляд это может показаться невероятным. В течение последнего столетия отношение таких реформаторов, как Кальвин, к гелиоцентрической теории Коперника подвергалось насмешкам. В своей отчаянно полемической работе "История войны науки и богословия" (1896 г.) Эндрю Диксон Уайт писал: "Кальвин взял инициативу на себя, осуждая в своем "Комментарии на Книгу Бытия" всех, кто утверждал, будто Земля не является центром Вселенной. Он решает вопрос традиционной ссылкой на первый стих девяносто третьего псалма и спрашивает: "Кто посмеет ставить авторитет Коперника выше авторитета Святого Духа?"

Это утверждение переходит из одной работы, посвященной теме "религия и наука", в другую. Кальвин не писал ничего подобного ни в одной из своих известных работ. В действительности, Кальвин внес существенный вклад в развитие естественных наук: во-первых, он поощрял научное изучение природы; во-вторых, он исключил важное препятствие, стоящее на пути таких исследований. Кальвин делал акцент на упорядоченности творения: с его точки зрения, как физический мир, так и человеческое тело свидетельствуют о мудрости и характере Божием.

"Чтобы никто не был лишен доступа к средствам получения счастья, Бог в Своей милости не только заронил в нашем сознании семена религии, о которой мы уже говорили, но и отразил Свое совершенство во всем строении вселенной и ежедневно находится у нас на виду так, что мы, открыв глаза, не можем не увидеть Его... И небеса, и земля дают нам бесчисленные доказательства Его замечательной мудрости  —  не только сложные доказательства, которые призваны осветить астрономию, медицину и другие естественные науки, но и доказательства, которые привлекают внимание самого безграмотного крестьянина, который не может открыть глаза, не увидев их".

Здесь Кальвин одобряет исследования астрономии и медицины. Они могут глубже богословия исследовать природный мир и выявить дальнейшие доказательства упорядоченности творения и мудрости Творца.

Можно утверждать, что Кальвин придал новый религиозный стимул научному исследованию природы, которое теперь стало рассматриваться как средство выявления мудрой руки Божией и, таким образом, способствующее как вере в Его существование, так и уважению, которое Он заслуживает. "Бельгийское кредо" (1561 г.), кальвинистское исповедание веры, пользовавшееся особым влиянием в Нидерландах (области, которой суждено было прославиться своими ботаниками и физиками), объявляло, что природа находится "перед нашими глазами как прекраснейшая книга, в которой все сотворенное, каким большим или малым оно ни было, является буквами, показывающими нам невидимого Бога". Таким образом, Бога можно увидеть с помощью тщательного исследования Его творения.

Эти идеи были с энтузиазмом подхвачены Королевским Обществом, наиболее значительной организацией, занимающейся научными исследованиями и распространением учености в Англии. Многие из его ранних членов были поклонниками Кальвина, знакомыми с его произведениями и их значения для конкретных областей исследований. Так Ричард Бентли (1662-1742) произнес в 1692 г. ряд лекцией, посвященных математическим принципам Ньютона, в которых открытая Ньютоном упорядоченность вселенной трактовалась как доказательство замысла Бога. Здесь встречаются недвусмысленные ссылки на кальвиновский образ вселенной как "театра славы Божией", в котором люди являются понимающими зрителями. Подробное исследование творения приводит к все большей уверенности в мудрости Творца.

Вторым крупным вкладом Кальвина является исключение существенного препятствия на пути развития естественных наук: библейского буквализма. Это освобождение научного наблюдения и теории от грубо дословного толкования Писания происходит на двух уровнях. Во-первых, Кальвин объявляет, что целью Писания является не детальное описание структуры вселенной, а провозглашение Евангелия Иисуса Христа. Во-вторых, он настаивал, что не все библейские утверждения, касающиеся Бога или мира, следует воспринимать дословно. Рассмотрим эти два пункта в отдельности.

Кальвин считает, что основной целью Библии является знание об Иисусе Христе. Это не учебник по астрономии, географии или биологии. Наиболее четко это утверждение звучит в параграфе, добавленном в 1543 г. в кальвиновское предисловие к переводу Нового Завета, сделанному Оливетаном (1534 г.): основной целью Писания является привести нас к знанию об Иисусе Христе. Оно не есть и никогда не было задумано быть источником непогрешимой информации по астрономии или медицине. Естественные науки, таким образом, освобождаются от богословских ограничений.