Энциклопедия 'Мир Вокруг
Нас'
Зарождение философской
мысли на Руси (X — XVII в.в)
Зарождение отечественной
философской мысли происходило
вX-XII вв. под влиянием Византийской
философии, патристики и отдельных
работ античных авторов. Для этого
периода Русской философии характерен
сильный уклон в теологию. В
основном рассматривались антропологические,
этические, гносеологические и историософские
проблемы. Наиболее известны работы митрополита
Иллариона, монаха Нестора и «Поучение
сыновьям» князя Владимира Мономаха.
Центрами духовной жизни являлись монастыри.
Следующим этапом в развитии
древнерусской философии стал монгольский
период (XIII — XIV в.в.). Трудности для
страны в целом вызвали некоторый
упадок философской мысли, однако ряд
работ, посвященных, в основном, стойкости
и моральному самосовершенствованию,
все же появляется. Кроме того, в
монастырях продолжалась работа по переводу
и комментированию Византийских
и античных философских трудов.
После освобождения страны от
татаро-монгольского ига, в XV — XVII в.в.
в философии нашел отражение
подъем национального самосознания.
Много внимания в работах этого
периода уделено социальной и
политической философии: философии
государства, власти и права. Помимо
православной философии, в этот период
появляются первые «светские» философские
учения Федора Курицына, Матвея Башкина,
Феодосия Косого, оставшиеся в истории
как «ереси». Эти учения в общих
чертах шли в русле европейской
философии Нового времени. Помимо монастырей,
важную роль в развитии отечественной
научной и философской мысли
стали играть Киевско-могилянская
и Славяно-греко-латинская академии
— высшие духовные учебные заведения.
Posted in Русская философия
Научная работаТруды Саратовской
Православной Духовной семинарии
Философия: Зарождение русской
философской мысли и ее особенности
I
В истории русской философии
есть один сакраментальный вопрос,
который фокусирует на себе все остальные
вопросы, с которого обычно начинают
и разрешение которого считают лучшим
окончанием данной темы. Этот вопрос сам
по себе банально прост: что такое
русская философия? Он, в свою очередь,
элиминирует в два других: есть
ли русская философия? и если есть,
то в чем ее специфика, особенность,
принципиальная нетождественность
другим, скажем, английской, немецкой,
французской или китайской философиям?
Традиционно философия делится
на западную и восточную по географическому,
историческому (возникли приблизительно
одновременно, но если для западной
философии характерны этапы развития
с резкой сменой парадигм мышления,
то для восточной характерен эволюционный
процесс развития без резких переходов
от одного этапа к другому) и содержательному
(восточную философию трудно выделить
из восточной мудрости, которая включает
в себя и науку, и религию, и
повседневный житейский опыт, в ней
самой почти отсутствуют привычные
для западной философии рубрикации:
онтология, гносеология, этика, логика,
эстетика, она отдает предпочтение
изучению внутреннего человека и
т.д.) аспектам. Русская философия
не вписывается в эту схему
по разным мотивам: географическому
— срединное положение, то есть ни
запад, ни восток, историческому —
до конца неясно, когда и из каких
источников возникла, содержательному
— стремление к цельному знанию,
синтезу внутреннего и внешнего
человека. И западники, и славянофилы
отмечали в своих размышлениях —
одни со знаком плюс, другие более настороженно
— особость российской истории и
российской ментальности, которая отражалась
и на судьбах российского философствования.
Отдельный большой вопрос:
являет ли собой русская философия
искомый синтез Запада и Востока
или она противостоит им обоим? Привлекает
утвердительный ответ на первую часть
вопроса, и, собственно, задача русской
философии так и декларировалась
одним из ее столпов Вл. Соловьевым.
Здесь уместно обратиться к знатоку
как западной, так и восточной
философской традиции К. Юнгу, который
в своей работе «О различии западного
и восточного мышления» указывал
на недостижимость пока еще искомого
синтеза в виду молодости человеческого
рода и неподготовленности достаточных
предпосылок для этого. Русская же
философия часто, в максималистском порыве
преодолеть различия Востока и Запада,
«забегала» вперед, выдавая желаемое за
действительное. Выскажем, на наш взгляд,
более продуктивную и реальную, но пока
не обоснованную, мысль о положении в данном
контексте русской философии: она, оставаясь
по существу своему западной, может выступить
соединительным мостком к восточной мудрости.
Сохраняющееся во многом настороженно-критическое
отношение между русской и западной философиями
свидетельствует только, говоря словами
К. Юнга, о молодости и той, и другой. Во
многом именно из-за маргинальности русской
философии по отношению к западной внимание
последней к восточным учениям оказывается
либо поверхностно-наивным, либо ученически-подобострастным.
Что же значит национальная
философия? Почему вообще возникает
такой вопрос? Ведь смешно вести
речь, например, о португальской
физике или французской биологии.
Конечно, в специальных ограниченных
случаях возможно и такое. Например,
достаточно распространенными являются
выражения типа «арабская математика»
или «английская политэкономия».
Однако в данном случае основанием
для таких выражений служит факт
исторического вклада ученых той
или иной национальности или государства
в указанную область науки. В
целом же, говорить о национальности
науки — сплошной абсурд. С философией
же все оказывается гораздо сложней.
Традиционно принято делить философию
на метафизику и прагматику. Если метафизика
занимается вечными вопросами на
основе априорных принципов разума,
то прагматика не может обойтись без
эмпирического контекста: исторического,
географического, социального и
т.д. Такое срединное положение
философии между абстрактным
и обыденно-приземленным, трансцендентным
и имманентным, формальным и содержательным
вносит большую путаницу в обозначенную
проблему. Очевидно следующее ее решение:
как метафизика философия — космополитична,
как прагматика — национальна. Но
подобное решение также кажется
половинчатым, так как само «тело
философии» едино, и следует идти
не от факта проявления ее в двух
ипостасях, а от ее сущности, которая
и дает эти два образа философии.
Вопрос о национальной
принадлежности философии имеет
и чисто практическую значимость.
Какой язык считать философским:
древнегреческий, английский или немецкий?
Проблема адекватности понимания смысла
философского дискурса при переводах
также актуальна. Философы-переводчики
указывают на непреодолимые трудности
адекватного перевода различных
терминов, а то и целых выражений:
достаточно привести примеры с древнегреческой
«алетейей», «софросюной», «дианоейе»,
хайдеггеровским Dasein, русской «соборностью».
Часто эти понятия остаются в тексте непереведенными,
что отнюдь не является свидетельством
некачественности перевода и недобросовестности
переводчика.
О том, что проблема национальности
философии является не чисто отечественной,
что основательно дискредитировало
бы эту проблему, свидетельствует
факт обращения к ней и ряда
западных философов, среди которых
следует указать на Гегеля и Деррида.
Несмотря на существенную разницу в
решении этими мыслителями проблемы
национальности философии следует
выделить одну примечательную деталь:
и Гегель с его способными и
неспособными к восприятию философии
народами, и Деррида с его идеомой
говорят, собственно, об одном и том
же: об определенном, характерном только
для того или иного народа восприятии
философии, степени открытости ей. Здесь
не идет речи о том, что философия
есть нечто стороннее, трансцендентальное,
ниспосылаемое и адаптируемое, или
что философия есть только метафизика,
то есть такой высокий уровень, до
которого либо дорастают, либо нет. Речь
идет о двоякого рода способности
народа: способности найти в национальной
ментальности возможности ответа на
запросы трансцендентального и
способности уметь национальное
представить как мировое. И тогда
проблема национальной философии приобретает
более благообразный вид проблемы
национального в философии. Такая
постановка проблемы требует учета
всего культурного контекста, в
котором, как в плавильном тигле,
творится и философия. Если обратиться
к русской философии, то в ее истории
выделяются два периода, которые
подтверждают незримую, но теснейшую
связь между расцветом национальной
культуры и развитием национальной
философии: так называемый «золотой
век» русской культуры первой половины
XIX века, вызвавшего всплеск философского
самосознания, который выразился
в знаменитой полемике западников и
славянофилов, и «серебряный век»
русской культуры конца XIX — начала
XX века, переведший эту полемику на
более высокий профессионально-философский
уровень. Н.О. Лосский справедливо
замечает по поводу развития русской
культуры и его связи с развитием
философии: «Русская культура XIX и начала
XX века имеет всемирное значение.
Следует отметить, что национальная
культура приобретает известность
во всем мире только тогда, когда ценности,
развитые в ней, становятся достоянием
всего человечества… Русская
культура в том виде, в каком
она существовала до большевистской
революции, несомненно, также имеет
всемирное значение… Было бы странно,
если бы такая высокая культура не
породила ничего оригинального в
области философии»(1).
И все же мы можем констатировать
обостренное внимание к проблеме
национальной философии со стороны
русских философов: это видно
невооруженным глазом и по количеству
публикаций, и по тем именам русских
философов — Соловьев, Бердяев, Лосский,
Данилевский, Лосев,— которые приняли
активнейшее участие в обсуждении
этой проблемы. Здесь можно видеть
два четко обозначенных диаметрально
противоположных подхода к оценке
этого обостренного внимания. Первый,
отчетливо представленный в работе
Барабанова Е.В.(2) и разделяемый большинством
иностранных исследователей русской
философии, относит это «надрывное»
внимание к национальному к «неврозу
своеобразия», а потому саму русскую
философию считает объектом не истории
философии, а объектом психоанализа.
Но даже такой критически настроенный
в отношении русской философии
мыслитель, как Г.Г. Шпет, признавал
наличие в самой философии
национально-специфического компонента:
«Философия приобретает национальный
характер не в ответах — научный
ответ, действительно, для всех народов
и языков один,— а в самой
постановке вопросов, в подборе их,
в частных модификациях»(3). Еще
более определенно выражает эту
мысль другой русский философ, Б.П.
Вышеславцев: «Основные проблемы мировой
философии являются, конечно, проблемами
и русской философии. Но существует
русский подход к мировым философским
проблемам, русский способ их переживания
и обсуждения. Разные нации замечают
и ценят различные мысли и
чувства в том богатстве содержания,
которое дается каждым великим философом.
В этом смысле существует русский
Платон, русский Плотин, русский
Декарт, русский Паскаль и, конечно,
русский Кант. Национализм в философии
невозможен, как и в науке; но возможен
преимущественный интерес к различным
мировым проблемам и различным
традициям мысли у различных
наций»(4).
Как мы видим, главная проблема
истории русской философии имплицитно
содержит ряд других проблем, без
которых ее раскрытие представляется
невозможным. Одной из них является
проблема генезиса и истоков русской
философии. Проще всего эта проблема
решается у тех, кто в целом
негативно относится к выделению
русской философии. По их мнению, есть
только два пути в философии: западный
и восточный, третий, или русский,
путь — химера, самообман, плод гордыни
уязвленного самолюбия. Самое лучшее
и большее, на что способна русская
философия,— это признать свою арьергардную
по отношению к западной философии
роль. Как утверждает Б.В. Яковенко,
«все, что Россия имела и дала
философского — все это родилось
либо из прямого подражания, либо из
бессознательного подчинения себя чужим
влияниям, либо из эклектического стремления
слепить воедино несколько чужих
мыслей»(5). Тем более, что есть все
основания считать очень сильным
изначальное влияние западной, особенно
немецкой, философии. Это признают все
без исключения отечественные философы
и исследователи. Но нельзя не согласиться
и с рассуждениями А.И. Введенского, русского
неокантианца, которого трудно заподозрить
в особых симпатиях к самобытности русской
философии: «Конечно, наша философия, как
и вся наша образованность, заимствованная.
Но так оно и должно быть: большее или меньшее
заимствование и подчинение чужим влияниям
— это общий закон развития философии
любого европейского народа… Чуткость
к чужим учениям — наилучший залог успешного
развития философии. Без всяких заимствований
и влияний извне возможна только неподвижная,
бесплодная, замыкающаяся в узкие рамки
схоластика, как это и было в средневековых
школах, когда им пришлось усваивать древнюю
философию лишь в самых скудных размерах.
Чтобы правильно судить о будущем нашей
философии, надо обращать внимание не
на то, что она заимствованная, а на то,
как давно произошло это заимствование,
при каких условиях оно совершалось и
распространялось и что именно успела
сделать у нас философия при этих условиях»(6).
В рамках проблемы влияний
и генезиса русской философии
возникает и по-разному решается
проблема ее так называемой средневековости.
В рассуждениях противников выделения
русской философии подчеркивается
полная зависимость сущности русской
философии от характера средневековой
западноевропейской мысли. В пространстве
русской философии, согласно их логике,
выделяются два течения — академическое
и религиозное; первое развивается
как популяризаторство новоевропейской
философии — английского эмпиризма
и немецкого идеализма, второе —
повторяет перепевы средневековой
теологии.
Традиционализм русской
философии сближает ее с восточной
философией, в которой отсутствуют
революционные этапы, наподобие
этапов перехода от античной философии
к средневековой и от последней
к новоевропейской. Но если для восточной
философии такая ее характеристика
является свидетельством специфики
и своеобразия, то в отношении
к русской философии в устах
«негативистов» она звучит как обвинение
в несамостоятельности и догматизме.
Апологеты средневековости
русской философии, напротив, в «дискурсе
бесконечной патристики»(7) находят
выраженными сущностные особенности
русской философской мысли. Согласно
этой позиции западноевропейская философия
выбрала в средневековье традицию,
идущую от Августина через Ф. Аквинского,
и далее развивающуюся через
Декарта в секуляризованный идеализм;
она в Средневековье уперлась
в схоластический тупик и вынуждена
была резко менять свою направленность.
Путь русской мысли через Средневековье
иной: «Отцы IV века — Максим — Палама —
православный энергетизм XX века... Здесь
отказываются от обособления разума, сохраняя
патристический характер дискурса, личностный
и диалогический, и патристическую концепцию
человека как “твари”, оначаленной цельности,
предстоящей Богу»(8). Русская мысль нашла
в православном христианстве продуктивную
идею синергии в качестве неиссякаемого
источника философской мудрости.
Еще одно обвинение в адрес
русской философии, которое напрямую
связано с утверждением несамостоятельности
и творческой инертности русской
философии, касается слабого внимания
к гносеологической проблематике со
стороны русских философов. Логика
этого обвинения повторяет с
очевидностью логику развития западноевропейской
мысли, освобождающейся из-под схоластического
плена. Именно приоритет гносеологии
стал признаком новоевропейской
философии. Но обвинители почему-то забывают
о том, что в современной философии
такой приоритет уже давно, по
меньшей мере, небесспорен.