Как нам модернизировать демократию: вызовы и перспективы электронной демократии

Центр модернизационных решений

 

Центр модернизационных решений

 

 

 

 

 

 

 

Как нам модернизировать демократию: вызовы и перспективы электронной демократии

 

 

Аналитический доклад

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Москва

2010

 

Оглавление:

 

 

 

Предисловие. Прямая и/или электронная демократия: тысячелетняя история и современные проблемы

Электронная или интернет-демократия - не просто очередной этап глобального развития демократических институтов и в то же время не просто техническое нововведение, позволяющее гражданам более удобно общаться со своим правительством, а последнему - оперативно получать информацию о своих гражданах. Интернет-демократия - это способ поставить вопрос о демократии заново, обозначить ключевые проблемы любого демократического устройства, понять, какие опасности готовит массовая дигитализация коммуникаций и какие перспективы возможны для действительной демократизации массовой политики, в том числе и путем радикальной реорганизации таких традиционных институтов, как партии.

Проблема интернет-демократии вводится на самом элементарном уровне даже без апелляции к новым медиумам. В самом деле, в период значительного падения привлекательности традиционной демократической политики, исчерпания логик "харизмы" и "массовых" партий, возникает впечатление, что выбирать "политиков", то есть лица - это атавизм. Все политики похожи друг на друга, и лучше бы выбирать между чем-то другим, а не между политиками. Например, между введением или отменой какого-то налога, разрешением или запретом какого-нибудь митинга, вырубкой или посадкой леса и т.д. И делать это нужно напрямую через интернет, а не голосовать за неких граждан, которые еще неизвестно, что решат и сделают в качестве наших представителей, узурпировав, возможно, те права, которыми мы их наделили. Иначе говоря, если граждане выбирают не политиков, а непосредственно участвуют в политике, решая конкретные вопросы, горизонтом таковой политики оказывается референдум по каждому поводу. Или политика как непрерывный электронный референдум (который может осуществляться в том числе за счет агрегирования информации специальных блогов и т.п.).

Такой подход не является утопичным. Более того, некоторые политические системы, например британская (после создания квазитрехпартийной системы) все больше смещаются к референдуму как базовой модели политического участия. Тем более, если такое участие опосредуется интернетом и другими электронными средствами коммуникации. Не нужно всех этих дорогостоящих выборов, парламентов, а если есть какой-то вопрос, требующий общенационального решения, то он просто выносится на общественную дискуссию, а его итогом является голосование в интернете. Все желающие могут участвовать в дискуссии и голосовать.

Но тут же появляются проблемы. Почему возникла представительная демократия? Традиционный ответ - потому что физически невозможно осуществить волеизъявление, когда количество мест на Агоре ограничено, а у граждан есть дела помимо дебатов; потому что проще, отправляясь в плавание, оставить вместо себя на Агоре своего представителя. Интернет снимает эту проблему, потому что в голосовании могут участвовать десятки миллионов людей откуда угодно - это технически реализуемо, допустимо, возможно. Ловушка в том, что выборы - это не только избрание представителей для голосования, но еще и компетентностный фильтр, по крайней мере в одной из ведущих моделей, описывающих функцию представительства в целом. Деление людей на избирателей и избираемых неявно порождает касту профессионалов - группу людей, которые умеют одновременно и завоевывать доверие, и принимать компетентные политические решения, не приводящие к катастрофе государства, банкротству бюджета и т.п. Ведь если отдать на откуп населению вопрос о том, что делать со столькими-то триллионами рублей государственного бюджета, то завтра никакого государственного бюджета не останется, возможно, вовсе. Население решит раздать всем поровну, а потом обнаружится, что нечем платить учителям, врачам, военным, наступит хаос, анархия и конец государства. С другой стороны, та предпосылка, что профессионалы политических решений должны еще и завоевывать доверие, давно привела к распределению этих функций между разными физическими лицами: одни привлекают внимание и завоевывают доверие для других людей, которые, в свою очередь, передают решение ключевых политических проблем третьим (консультантам, экспертам и т.п.), делегируют им то доверие, которое было им выказано в избирательном процессе. Это уже - на самом элементарном уровне - порождает структурный кризис представительной демократии, когда люди начинают подозревать в избранных политиках "марионеток".

Идея электронной демократии как всеобщего политического участия наталкивается на фундаментальную проблему демократии как таковой: сам "демос", который осуществляет "кратос" - это не просто народ, не "население", а специально выбранный и обученный народ, либо часть народа. Скажем, в Древней Греции это вооруженные свободные мужчины, обладающие определенной экономической независимостью. Огромное количество жителей Афин (не только рабов) не обладали гражданскими правами - например чужеземцы, в том числе и те, которые развивали экономику Афин, инвестировали и в нее, и в то, что позже будет называться "классической культурой". Класс свободных граждан, занимавшихся военным делом, был уже по определению компетентен в управлении государством, поскольку таковое управление сводилось к сохранению независимости и преумножению богатств относительно небольшого сообщества, непосредственно зависящего от своих decision makers. Сегодня, то есть, фактически после эпохи массовизации и либерализации политики, большинство граждан не могут претендовать на понимание государственных вопросов (многие, к примеру, не понимают даже основ налогообложения, касающегося их непосредственно). Для участия в политическом процессе нужно обладать какими-то знаниями, элементарно разбираться в тех вопросах, которые выносятся на общественное обсуждение. Проблема демократии - массовая некомпетентность. В обществе массовой некомпетентности решения, принимаемые большинством, исходят из уровня компетенции большинства, а для большого числа государственных решений этот уровень компетенции очевидно недостаточен.

Чтобы спорить о бюджете, налогах, нужно, прежде всего, разбираться в вопросе. Возьмем пример истории с лесами, ставшей общеизвестной благодаря пожарам 2010 г. Сейчас мы выяснили, что есть какая-то проблема с Лесным Кодексом. Когда же Лесной Кодекс обсуждался, шла узкая кулуарная дискуссия, в которой участвовало ничтожное число специалистов и персоны, которые те или иные положения Кодекса могли лоббировать просто в силу своей материальной заинтересованности. Остальным гражданам было абсолютно все равно. Если мы сегодня вынесем на повестку открытой интернет-дискуссии вопрос о законодательном регулировании пользования лесом, то, конечно, в ней будет участвовать больше человек, чем участвовало бы в 2006-м году. Но совершенно не обязательно, что большинство этих участников действительно что-то понимает в проблеме охраны лесов, в проблеме их восстановления или хозяйственного использования. Иначе говоря, решение проблемы лоббирования и узурпации профессионалами своих прав (кстати говоря, классическая проблема представительной демократии) упирается в другую крайность - незаинтересованность и некомпетентность обычного среднего гражданина, приступающего к интернет-обсуждению. Как указывают многие критики сдвига современной политики к модели тотального электронного референдума, именно такие непрофессиональные "производители решений" оказываются наиболее лакомой целью манипулирования.

Переход к прямой демократии, осуществляемой электронными - и прежде всего сетевыми - средствами коммуникации, требует, как минимум, создания системы непрерывного массового образования граждан, принимающих в этой демократии участие - просто для того, чтобы повышать уровень компетентности обсуждаемых и принимаемых решений. Система прямой демократии, то есть онлайнового обсуждения ключевых вопросов государственной жизни и принятия тех или иных решений по этим вопросам, требует, в качестве своего компонента, наличия системы массового просвещения, которое бы вводило людей в курс обсуждаемых проблем. И это сложнейшая инженерная задача. Это то, что президент РФ Дмитрий Медведев называет "умной политикой". Такая образовательная структура, по сути, должна существенно ограничить представление об образовании как комплексе "услуг", производящих хорошо маркетизированный продукт (специалиста).

Представление о том, что, отучившись в ВУЗе пять или шесть лет, и, получив диплом, человек уже "свободен" и учиться далее ему больше не надо, в ситуации прямой демократии неактуально. Человек учится, приобретает и осваивает новые знания и навыки всю жизнь до тех пор, пока является деятельным гражданином, участвующим в жизни государства. Профессиональное образование должно сочетаться с собственно "обучением политике" (каковое до нашего времени практически всегда оставалось элитарным, а не массовым). И тогда ответ на вопрос о том, что такое прямая электронная демократия, мы получим формулу: прямая демократия - это полная интернетизация страны и непрерывное политическое просвещение всего народа.

Разумеется, это именно определение, а не решение. Последнее требует ответить на вызовы, которые уже ставит нам дигитализация политики, и вычленить в них те потенции, которые можно использовать. Первичное для демократии различение в любом народе "политического народа" и просто "населения" (граждан и плебса), оправдываясь первоначально компетенцией и политической сознательностью, легко превращается в различие просто привилегированных классов и угнетенных. Это ставит целый ряд вопросов:

• Как пройти между необходимостью компетентного решения и элитизацией политики?
• Как направить демократический протест против узурпации прав избирателей в позитивное русло, не пожертвовав возможностями институционального и экономического развития?
• Как избежать превращения цифровой демократии в разновидность "общества спектакля" или тотального пиара, и в то же время не пожертвовать ценностями прямого политического участия?
• Какую функцию должны выполнять традиционные демократические инструменты в тех условиях, когда их техническая функция "посредников" все больше стремится к нулю - именно благодаря развитию сверхдешевых средств коммуникации и принципиальной открытости любого вопроса для публичного обсуждения?

В конце концов, возможно, что структура представительной демократии определялась не только стремлением выбрать самых компетентных и ответственных граждан, но и особой формой самой этой ответственности (публичным разумом), которая, в частности, запрещала использование представительства как прикрытия для лоббирования. А раз так, как этот потенциал представительной демократии может быть сохранен средствами массовой электронной демократии и может ли последняя высвободить его в более чистом, незамутненном виде? Когда прямая демократия сможет предложить, наконец, действительно работающую модель ответственного обсуждения общественно-значимых вопросов и принятия соответствующих решений, а не просто использования "публичных" институтов для тех или иных приватизационных практик? Ответить на эти вопросы можно только при вскрытии логики проблем электронной демократии в ее связи с классическим политическим дискурсом и институциональными структурами современности.

 

Часть I. Постдемократия и ожидание прямой демократии

Термином "постдемократия" принято обозначать ряд тенденций, которые поставили под вопрос нормативность традиционно функционирующих демократических институтов. Эти тенденции разнородны, более того, в российской перспективе они приобретают особый характер.

Традиционные социал-демократические и вообще левоцентристские партии в 90-е годы делали ставку на дискурсы политических меньшинств (minorities). Ретроспективно ясно, что такая ставка не столько выступала противоположностью, сколько контрапунктировала неолиберальный мейнстрим, что привело к демонтажу традиционной корпоративной структуры многих обществ, особенно европейских. Такое разрушение воспринималось как благо и прогресс: предполагалось, что каждая небольшая (этническая, гендерная, культурная и т.д.) группа получит свое "место под солнцем". Однако, с разрушением корпоративной (и классовой) структуры общества эти меньшинства оказались крайне подвержены манипуляциям со стороны центральной власти и "большого правительства". Наступил период, получивший название "постдемократия", характеризующийся сочетанием неолиберальной политэкономической структуры с харизматической логикой производства политических лидеров и расщеплением гражданского общества на отдельные меньшинства, которые погружаются в "политики идентичности". По сути, "постдемократия", сохраняя формальные институты представительной демократии, отказалась от их базовых принципов, заменив формирование решений, нацеленных на общий интерес, лоббированием, а отбор наиболее ответственных и компетентных политиков - теми или иными техниками "раскрутки" (spin) и пиара. Политическое участие граждан психологизировалось (все в большей степени отдельные группы идентичностей стали подвязываться под своих лидеров, отстаивающих свои узкие цели перед лицом большого государства) и в то же время стало ресурсом профессиональной политики.

Формирование российской политической системы начала 2000-х осложнялось попытками легитимации этой системы на международном уровне, когда та сама вступила в устойчивый легитимационный кризис: с одной стороны, "вашингтонский консенсус" в существенной степени признан закрытым, с другой - "новые левые" и новейшая социал-демократия (с теорией "Третьего пути" и различными вариантами progressive politics), сформировавшиеся к 90-м годам, в значительной мере исчерпали свой потенциал и подорвали доверие к себе из-за проведения вполне неолиберальной политики на базе фрагментированных корпоративных структур Западной Европы.

Введя тему "суверенности", российская политическая система пыталась применить стратегию "разнообразия демократии" (diversity of democracy и diversity of capitalism), характерную для европейской политики, особенно для периода неокорпоративизма, связанного в том числе и с недовольством европейских политиков и ученых "американским нормативизмом" (представлением неолиберальной модели в качестве нормативной). Однако в российских условиях использование такой карты не нашло никакого иного основания, кроме как отсылки к "национальным традициям" - специфике "русской политической культуры", которая, однако, не получает никакой позитивной институциональной реализации. В результате, однако, российская политическая система не смогла вписаться в рынок конкурентных политических дискурсов, а сама создала бледное подобие "постдемократий", то есть систем, для которых классические демократические процедуры легитимации оказываются все менее значимыми, тогда как на передний план выходят вопросы "харизмы лидера", "рейтинга", консенсуса элит и т.п.