Политическая философия Бердяева

Государство, по мнению Бердяева, всегда имело тенденцию переходить за свои границы, выходить за свою сферу, становится тоталитарным. Конфликт Христа-Богочеловека и Кесаря-человекобога и не разрешим в объективированном мире. Никакой суверенитет земной власти не может быть примирим с христианством (точнее с утверждаемой Бердяевым версией христианского персонализма). Однако есть область где государство и христианство соприкасаются. Эта область – неотчуждаемые права человека. Права человека понимаются здесь Бердяевым как права Духа против произвола Кесаря. Права человека выводятся из свободы, а не из начал справедливости (как это было, например, в римском праве). Это положение вытекает из самой философии Бердяева, в которой он трактует эти права именно как духовные, а не как естественные. «В действительности неотъемлемые права человека определяются не природой, а духом», писал Бердяев. Христианство духовно освободило человека от неограниченной власти общества и государства, дало оправдание независимости прав личности от государственного произвола и государство не должно посягать на эти неотчуждаемые права.

Право имеет огромное значение в человеческом общении, оно является охраной и гарантией минимума человеческой свободы, предохраняет человека от того, чтобы жизнь его целиком зависела от моральных свойств, любви или ненависти другого человека. Свобода и независимость человека требуют того, чтобы в основу государства была положена не только любовь, но также принуждение и право.

Бердяев понимал под правом в основном духовные права человека. Права человека вытекают из того положения, что всякая личность имеет абсолютное значение, она есть образ Божий. Бердяев выделяет два типа учений об отношении между правом и государством.

Первый тип, преобладающий на практике, он называет государственным позитивизмом. «Учения этого типа видят в государстве источник права, за государством признают полноту и суверенность власти, санкционирующую и распределяющую права» Принцип государственного позитивизма присутствует и при «государственном абсолютизме», и при социализме, который в самой своей развитой, марксистской форме «держится учения о государственном происхождении права и об утилитарной его расценке». [21,137] Марксизм критикуется за то, что он выводит право в основном из экономических отношений. В социалистическом обществе единственным источником права будет государство. Бердяев резко критикует всякий государственный позитивизм за то, что он признает абсолютность государства и относительность права, а значит определять, что есть право, а что не право будет государство исходя из своих утилитарных целей и неотъемлемые права человека могут быть отняты, подвергнуты оценке по критерию государственной полезности. «Так бывает и в государстве самодержавном и в государстве демократическом, так будет и в государстве социалистическом, если право подчиняется государству, если государству приписывается суверенность, если торжествует отвлеченное, безбожное в своем самодовлении государственное начало.

Государственному позитивизму Бердяев противополагает учения, признающие абсолютность права и относительность государства. Мыслитель разделяет многие положения таких учений. Он согласен с тем, что «право имеет своим источником не то или иное положительное государство, а трансцендентную природу личности, волю сверхчеловеческую». Источник права – Абсолютный разум. Не право нуждается в санкционировании государством, а государство должно быть «санкционировано правом, судимо правом, подчинено праву, растворено в праве». Разъясняя в чем особенность его понимания соотношения права и государства, Бердяев говорит о том, что его теория не только метафизическая, но и религиозно-теократическая. Философ критикует теократические теории прошлого за то, что они придавали религиозный характер более государству, чем праву. Бердяев ставит в своей работе под сомнение сам принцип суверенитета государства, хотя из дальнейшего изложения все же можно понять, что речь идет о его ограничении правами человека.

Право, понимаемое как начало надгосударственное, отражающее Божественность природы, отождествляется у Бердяева с абсолютной правдой и справедливостью. Такое право противопоставляется законности (т.е. позитивному праву, противоположному справедливости, выступающему как орудие государства), которая полезна лишь для некоторых человеческих интересов. При этом противопоставление государства и права делается весьма отчетливо: «Право есть свобода, государство – насилие, право – голос Божий в личности, государство – безлично и в этом Безбожно». [11,461] В философии Бердяева рассматриваемого периода все же рассматривается возможность совпадения закона, установленного государством и права, имеющего своим источником божественную волю. Государство должно ограничить свою власть неотъемлемыми правами человека и Бердяев, осознавая «относительность и условность» всякого закона и всякой конституции, все же говорит о том, что для него приемлема конституция, которая «ограничивает господство меньшинства над большинством, гарантирует право не только меньшинства, но и одного». Можно сделать вывод, что Бердяев все же признавал некоторую правду за позитивным законом, при условии его соответствия надгосударственному Божественному закону. Интересно в связи с вышесказанным отношение Бердяева к Декларации прав и свобод человека. Постоянно подчеркивается, что декларация имеет религиозное происхождение и заявляется, что “декларация прав Бога и декларация прав человека есть одна и та же декларация”. Как известно, декларация прав человека была включена в конституции Франции и США, то есть стала позитивным законом. Это еще раз доказывает тот факт, что Бердяев не отрицал всякий позитивный закон.

Глава 2. Трансформация идеи социальной революции в России в творчестве Н.А.Бердяева.

Бердяев не раз возвращался в своем творчестве к теме, произошедшей в России революции, к большевизму как социальному явлению. Он писал об этом и «по горячим следам», и спустя годы. Видимо, самым важным мотивом его работ о революции было признание того факта, что революцию нельзя рассматривать как что-то внешнее по отношению к истории страны, как случайность или неудачу «правильного» развития. С точки зрения Бердяева, такой подход правомерен по отношению не только к русской революции, но вообще к любой революционной ломке. В этом смысле, революция в России – одна из многих и обладает некими общими типическими свойствами каждой революции.

Революции, по мнению Бердяева, есть вечное явление в истории человеческого общества. Они были во все времена, их нельзя «отменить». «Русская революция есть великое несчастье. Всякая революция – несчастье. Счастливых революций никогда не бывало, - писал Бердяев. - … Русская революция – отвратительна. Хороших, благообразных, прекрасных революций никогда не бывало, и быть не может. Всякая революция бывает неудачной. Удачных революций никогда не бывало. Французская революция, признанная «великой», тоже была отвратительна и неудачна. Она не лучше русской революции, она была не менее кровавой и жестокой, столь же безбожной, столь же разрушительной в отношении ко всем историческим святыням»[10;с.59-60]. И ниже: «Идеально-нормативные представления о революции совершенно должны быть оставлены. Революция никогда не бывает такой, какой должна быть, ибо нет должной революции»[10; с.61]. Почему же, по мнению Бердяева, не бывает «должных» революций? Дело в том, что он видел в революциях прежде всего разрушение, отрицание, падение старой жизни, а не победу нового. Революции принадлежат прошлому, а не будущему. Они – итог разложения, продукт и логическое завершение прошедшей, минувшей жизни, а не заря новой. Поэтому никакие гражданские войны, был убежден Бердяев, не могут положить конец революции. В таких войнах сталкиваются в борьбе армии революционные и дореволюционные, ибо контрреволюция на первом этапе всегда составляется из сил, оттесненных и обесцененных революцией, сил, ставящих перед собой цель восстановления былого. Но реставрация старых порядков, породивших и вызвавших к жизни революцию, невозможна. Бердяев категоричен: «Реставраций никогда не бывает. Бывают лишь судорожные конвульсивные движения сил, догнивающих в революции, сил, претерпевших распад в революции, и затем новые попытки сил, выдвинутых революцией, удержать свое жизненное положение»[11;с.69-70].

Настоящую контрреволюцию могут принести только новые послереволюционные силы, развившиеся в результате самой революции. Контрреволюция, чтобы быть успешной, должна быть не «революцией наоборот», а изживанием революции: «Природа революции такова, что она должна дойти до конца, должна изжить свою яростную стихию, чтобы, в конце концов, потерпеть неудачу и перейти в свою противоположность, чтобы из собственных недр породить противоядие»[11;с.62].  В революции виновны и те, кто ее совершил, и те, кто ее допустил. Правых в революции нет. Будет ли революция успешной, или будет подавлена, – она в любом случае оставит после себя экономическую разруху и нравственное падение. Таким образом, Бердяев скептически относился к большинству оценок и мифов о революции, распространенных в среде русской эмиграции, он не верил ни в ее случайный характер, ни в возможность реставрации старых порядков, ни в окончательный успех «белого дела».

Такая позиция резко отличала Бердяева от многих других представителей культуры «серебряного века», как принявших, так и отторгнувших революцию. Почти все они видели в революции не только крушение старого, но и зарождение нового общества – чаемого или проклинаемого, но принципиально нового. Характерен в этом смысле подход одного из самых видных теоретиков и писателей «серебряного века» А.Белого. «Акт революции двойственен; - писал он, - он – насильственен; он – свободен; он есть смерть старых форм; он – рождение новых; но эти два проявленья – две ветки единого корня…»[2;с.301]. Похожим образом воспринимали революцию многие художники начала века (прежде всего, представители русского авангарда): этому способствовало романтическое представление о революции как творчестве, материалом которого является не полотно, слово или звук, а сама социальная действительность.

              Парадокс любой революции состоит в том, что революции всегда направлены против деспотизма и тирании, но на определенном этапе своего разворачивания они обязательно отменяют все свободы и создают новую диктатуру и тиранию. Несмотря на демократические лозунги, которыми прикрывается революция, она «реализуется посредством военной диктатуры»[10;с.159]. Революция, прикованная к прошлому, не может существовать и развиваться без врага. Такие враги всегда находятся, это контрреволюционеры. Когда такого врага уже реально не существует, то создают миф о враге. Революция невозможна без ненависти, она вдохновляется ею. Но обязательные революционные репрессии Бердяев объяснял не только необходимостью иметь образ врага для консолидации сил. Он убедительно показал, что революционная власть тесно связана со страхом. (Всякая власть всегда сопровождается страхом ее потерять, но для власти, основанной на насилии, это особенно характерно). «Правители революции, находящиеся на ее вершинах, всегда живут в смертельном страхе, они никогда не чувствуют себя твердо… Этим страхом определяется прежде всего жестокость революции, неизбежность царящего в ней террора, - писал Бердяев. – Одержимый страхом всегда начинает преследовать… Нет ничего ужаснее людей, одержимых страхом, всюду видящих опасности, заговоры, покушения. Именно эти люди, охваченные аффектом страха, … создают инквизиционные суды, пытки, гильотины, они сжигают на кострах, гильотинируют и расстреливают неисчислимое количество людей»[11;с.160]. Террор же рождает диктатора и тирана: «Все революции так кончались», - убеждал читателя Бердяев. К сожалению, русская революция, породившая сталинские репрессии и «чистки», была убедительной иллюстрацией этого вывода философа. Бердяев абсолютно точно отметил, что в революции всегда действует «манихейское сознание», то есть сознание, делящее мир на две части - на «мы» и «не-мы». Человек живет как бы на линии фронта, его мировосприятие искажается, и даже мягкий по своей природе индивид ожесточается, становится способным на самые немыслимые поступки.

              Бердяев считал, что на любую революцию можно посмотреть с трех различных точек зрения: революционной (контрреволюционной), объективно-исторической (научной) и религиозной-апокалиптической. Менее всего смысл происходящих революционных процессов понятен активным участникам событий, то есть тем, кто стоит на революционной либо контрреволюционной точке зрения. И революционеры, и контрреволюционеры – лишь орудия истории. Рациональные цели, которые они преследуют в революции, никогда не достигаются, потому что любая революция – иррациональна, стихийна, неуправляема. Революционеры поклоняются будущему, но на деле живут прошлым. Объективно-историческая точка зрения позволяет лучше понять революционные процессы, но и она не раскрывает их сути. Историк, человек науки способен познать и раскрыть множество второстепенных деталей произошедшей революции, - ее источники, хронологию, историографию и т.п., но и от него ускользает глубинный смысл случившегося. Только с позиций религиозной историософии можно приблизиться к пониманию значения и смысла революции: «смысл революции есть внутренний апокалипсис истории»[8;с.107]. Что это означает?

Революция есть частичное умирание,– в ней умирает многое и многие. В результате такого умирания наступает новая жизнь, хотя и совсем не такая, какой ее представляли себе революционеры и контрреволюционеры. Революция, по Бердяеву, свидетельствует о нарастании в истории иррациональных сил. Это верно в двух смыслах: с одной стороны, революция иррациональна постольку, поскольку завершает собой старый уклад общества, который потерял свою прежнюю разумность, рациональность. С другой, – революция есть проявление иррациональной народной стихии. Таким образом, революция – это свидетельство невозможности непрерывного поступательного развития, симптом иррациональности истории, «откровение о всегдашней близости конца». Любая революция становится как бы маленьким апокалипсисом, когда накопившиеся в обществе зло и «яды разложения старого» вызывают смерть этого общества. Поэтому Бердяев был убежден в том, что смысл революции всегда пессимистичен, а не оптимистичен, ибо революция всегда обнаруживает царящие в обществе зло и неправду, показывает, какие страшные проблемы в нем накопились, сдергивает внешние благообразные покровы с общественной жизни. Революция – своеобразный суд над историей: «Революция есть грех и свидетельство о грехе… В революции происходит суд над злыми силами, творящими неправду, но судящие силы сами творят зло»[8;с.108]. Таким образом, революция всегда есть грех, кровопролитие, насилие, но она же есть и реакция на имевшиеся в истории грех, кровопролитие, насилие. Уже поэтому революцию нельзя воспринимать оптимистично, она – катастрофа, приближение конца истории, усиление иррациональности бытия.