Политическая философия Бердяева

Начало консервативное не допускает в общественной жизни ниспровержения общественного космоса, образованного творческой и организующей работой истории. Это начало сдерживает напор хаотической тьмы снизу. И потому смысл консерватизма не в том, что он препятствует движению вперёд и вверх, а в том, что он препятствует движению назад и вниз, к хаотической тьме, возврату к состоянию, предшествующему образованию государств и культур. Смысл консерватизма - в препятствиях, которые он ставит проявлениям зверино-хаотической стихии в человеческих обществах. Эта стихия всегда шевелится в человеке, и связана она с грехом. Идеологи революционизма, отрицающие всякие права за консерватизмом, сами находитесь во власти заблуждений и других вводят в заблуждение, что революционизм есть всегда движение вперёд, а консерватизм - движение назад. Слишком часто в истории революционное движение вперёд было призрачным движением. Реально оно было движением назад, т.е. вторжением в образовавшийся творческим процессом истории общественный космос хаотической тьмы, которая тянет вниз. И потому борьба консервативных и революционных начал может оказаться борьбой начал космических и хаотических. Но консерватизм делается началом, задерживающим движение вперёд и вверх и отрицательным, в том случае, если он сознает себя единственным космическим началом человеческой жизни и становится во враждебное отношение к началу творческому. Консервативное начало не есть начало насилующее и не должно быть им. Это - свободно-органическое начало. В нём есть здоровая реакция против насилия над органической природой, против покушения на убиение жизни, которая хочет быть длящейся. Наибольшую свободу для человека дает сочетание начала консервативного с началом творческим, т. е. гармоническое развитие общественного космоса. Новые же откровения мира духовного возникают в ином плане, ускользающем от взоров. В религиозной глубине заложено начало консервативное. Там же заложено и начало творческое.

Решение социального вопроса Бердяев связывал с эволюционным развитием России. Отсюда его интерес к либерализму, с которым могла быть связана альтернативность русского исторического развития.

Вне зависимости от отношения к либерализму как к пути исторического прогресса (оно, как известно, было отрицательным), Бердяев касался этой темы применительно к России.

Он отрицал наличие в России либеральной идеологии, которая могла бы воздействовать на общественное сознание, хотя деятели реформ 60-х годов являлись либералами.

Самым представительным русским либералом он считал Б. Н. Чичерина, при этом арсенал его воззрений (государство, а не личность - высшая ценность, неприятие социализма) Бердяев признавал чуждым русским исканиям. По Чичерину, полагал Бердяев, можно изучать дух западничества, но не русской мысли [15;с. 248] . А русский пафос свободы он связывал не с либерализмом, а с анархизмом.

"К сожалению, - писал Бердяев, - в русском культурном обществе, либеральном и просвещенном, нет той силы духа и той горячей веры, которые могли бы спасти Россию от беснования" [16;с.149] . Русские либеральные круги, писал Бердяев о предреволюционном периоде России, исповедовали "поверхностные" просветительство и позитивизм и этим разлагали русскую духовную жизнь.

Называя русский либерализм "бескрылым", Бердяев утверждал, что национальная идея, усилившаяся в нем в период мировой войны, не имела глубоких корней и что для русских либералов в массе патриотизм был вопросом политической тактики. И поэтому, возлагая вину за свершение революции на все русские общество, Бердяев не исключал и либералов.

В 1906 г., в период революции, Бердяев написал статью "Русская Жиронда", в которой сравнивал французских либералов-жирондистов с русскими либералами-кадетами, полагая, что истинная свобода во Франции восторжествовала бы при победе жирондистов. Тогда Франция, размышлял он, избежала бы якобинского террора и военного диктата [17;с.36] .

Бердяев предсказывал, что конституционных демократов в России ожидает та же судьба, что и жирондистов во Франции, но допускал возможность развития революции по иному, т.е. либеральному пути. "Я не сторонник исторического фатализма и верю в творческую свободу человека, - писал Бердяев в этой статье, - но нельзя отрицать внутренней логики революционной эпохи, логики безумия и особенно нельзя отрицать роковой психологии таких эпох" [28;с. 51] .

Изучение взглядов П. Б. Струве, "самого выдающегося", "единственного, быть может, творческого политического ума" кадетской партии, привело Бердяева к мысли (впрочем, вслед за самим Струве), что теоретические принципы либерализма могли бы быть положены в основу социализма, призванного осуществить свободу личности.

Однако практически, замечал Бердяев, "состав и дух" партии кадетов-либералов чужд народу, их демократизм теоретичен, их миросозерцание буржуазно и не может зажечь массы; их склонность к мирной парламентской деятельности находится в несоответствии с творческой работой национального перерождения. Все эти свойства Бердяев квалифицировал как "психологический" и по существу коренной дефект. Иначе говоря, в русских либералах-кадетах Бердяев не видел их органичности, почвенности и корней в народе. Поэтому путь либерального развития России представлялся ему неприемлемым.

Бердяев, проповедуя философию свободы, не приемлет такие социально-общественные понятия как «демократия» и «социализм». Удивительно, но он реалистически и правдиво описал подавление свободы в политическом аспекте, причем многие его утверждения звучат современно. Бердяев в основном рассматривает духовные первоосновы демократии и социализма, и предельные выражения их "идеи". «Демократия и социализм принципиально противоположны», - пишет он. [11;с.249] Бердяев считает, что «демократия носит формальный характер, она сама не знает своего содержания и в пределах утверждаемого ею принципа не имеет никакого содержания. Демократия остается равнодушной к добру и злу. Она - терпима, потому что индифферентна, потому что потеряла веру в истину, бессильна избрать истину». [11;с.221] Удивительно современно его высказывание, что демократия - скептична, она возникает в скептический век, век безверия, когда народы утеряли твердые критерии истины и бессильны исповедовать какую-либо абсолютную истину. Практически им описывается сегодняшнее состояние нашего общества: «Демократия не знает истины, и потому она предоставляет раскрытие истины решению большинства голосов. Признание власти количества, поклонение всеобщему голосованию возможны лишь при неверии в истину и незнании истины». [11;с.257] Бердяевская философия такова, что верующий в истину и знающий истину не отдает ее на растерзание количественного большинства. Он считает, что при демократии отрицаются духовные основы общества, лежащие глубже формального человеческого волеизъявления, и опрокидывается весь иерархический строй общества. Бердяев утверждает, что демократия лжива и  не приходит в отчаяние от утери Истины, что она верит, что изъявление воли большинства, механический подсчет голосов всегда должны вести к добрым результатам. Как это актуально, в свете многочисленных выборов за последние годы в России, когда избранные народом люди оказались не лучшими его представителями. К демократии Бердяев подходит опять же с позиций своей «богочеловеческой» философии. «Демократия не хочет знать радикального зла человеческой природы,- пишет он - Она как будто бы не предусматривает того, что воля народа может направиться к злу, что большинство может стоять за неправду и ложь, а истина и правда могут остаться достоянием небольшого меньшинства. В демократии нет никаких гарантий того, что воля народа будет направлена к добру, что воля народа пожелает свободы и не пожелает истребить всякую свободу без остатка». [9;с.43] Действительно, если вспомнить французскую революцию, то революционная демократия, начавшая с провозглашения прав и свободы человека, в 1793 году не оставила никаких свобод, истребила свободу без остатка. С точки зрения «свободы» Бердяев считает, что демократия - свободолюбива, но это свободолюбие возникает не из уважения к человеческому духу и человеческой индивидуальности, это - свободолюбие равнодушных к истине. Вот, что пишет Бердяев: «Демократия бывает фанатической лишь в стихии революции. В мирном, нормальном бытии своем она чужда всякого фанатизма, и она находит тысячу мирных и неприметных способов нивелировать человеческие индивидуальности и угасить свободу духа. Истинной свободы духа, быть может, было больше в те времена, когда пылали костры инквизиции, чем в современных буржуазно-демократических республиках, отрицающих дух и религиозную совесть. Формальное, скептическое свободолюбие много сделало для истребления своеобразия человеческой индивидуальности. Демократии не означают непременно свободы духа, свободы выбора, этой свободы может быть больше в обществах не демократических». [9;с.114] По мнению Бердяева, демократия возникает, когда распадается органическое единство народной воли,  когда гибнут народные верования, соединявшие народ в единое целое. Демократия есть идеология критической, а не органической эпохи в жизни человеческих обществ, считает он. Таким образом, мы в настоящее время на самом деле ощущаем кризис нашего общества. Вероятно, прав Бердяев, говоря, что «демократия и есть арена борьбы, столкновение интересов и направлений. В ней все непрочно, все нетвердо, нет единства и устойчивости. Это - вечное переходное состояние». [6;с.175] Как это актуально сегодня. Бердяев болезненно переживает, что демократия забывает про свой народ: «народа она не знает, в демократиях нет народа. То оторванное человеческое поколение очень краткого отрывка исторического времени, исключительно современное поколение, даже не все оно, а какая-то часть его, возомнившая себя вершительницей исторических судеб, не может быть названо народом». [6;с.127]

Бердяев не приемлет любое демократическое руководство и управление в государстве, которому наплевать на свой народ и на его историю. «Народ есть великое историческое целое, в него входят все исторические поколения, не только живущие, но и умершие, и отцы, и деды наши,- пишет он – «Самомнение и самоутверждение современного поколения, превозношение его над умершими отцами и есть коренная ложь демократии. Это есть разрыв прошлого, настоящего и будущего, отрицание вечности, поклонение истребляющему потоку времени». [6;с.134] Бердяев переживает за судьбу России: «В определении судьбы России - должен быть услышан голос всего русского народа, всех его поколений, а не только поколения живущего. И потому в волю народа, в общую волю, органическую волю входят историческое предание и традиция, историческая память о поколениях, отошедших в вечность».[6;с.141] Таким образом, видно, что Бердяев разочарован в демократии в связи с ее бессодержательно-формальным характером.

Интересно видение Бердяевым «социализма». Его он рассматривает, не только, как философ своего времени, но и с реальной жизненной позиции. Социализм у него, «в противоположность демократии, носит характер материально-содержательный, он знает, чего хочет, имеет предмет устремления. Он не безразличен к тому, на что направлена народная воля, и не претендует на знание истины, и потому он не отдает решение вопроса об истине механическому большинству голосов». Социализм для него есть вера, которая претендует быть новой верой для человечества. Вероятно, Бердяев не различает утопический социализм Сен-Симона и научный социализм Карла Маркса, которые одинаково выступают с религиозными притязаниями, хотят дать целостное отношение к жизни, решить все вопросы жизни.

              В своей книге «Демократия, социализм и теократия» Бердяев развенчивает идеи социализма, и рассматривает его в том виде, в котором он установился впоследствии в России. Вот что он пишет: «Социализм в принципе отрицает суверенитет народа, свободное изъявление воли народа и право каждого гражданина участвовать в этом волеизъявлении. В этом он существенно противоположен демократии. Но  антидемократизм его идет дальше. Социализм не только признает лишь за избранным классом - пролетариатом, обладающим истинным направлением воли, право на свободное волеизъявление. Это право принадлежит лишь избранной части пролетариата, лишь рабочим, обладающим социалистической волей, и не только социалистической, но истинно социалистической, т.е., например, "большевистской".» [8;с.21] Гениально остро Бердяев предвидел торжество в России именно социалистической революции и предсказавший ее, предположивший, что для социализма понадобятся вековые предания покорности, инстинкты повиновения. Он знал, что социализм будет основан не на розовой воде, а на крови человеческой. В этом он стоит бесконечно выше большей части русских людей, мечтавших об идиллии социализма и воображавших, что социализм есть свобода. «Нет уж, нужно выбирать - или социализм или свобода духа, свобода совести человеческой»[8;с.36] - вот как гениально понимал его Бердяев. Бердяев не принимает государственной власти над человеком. В этом выступает он с притязаниями, подобными притязаниям Церкви: «Только Церковь претендует на обладание душой человеческой.».[8;с.43]

У Бердяева социализм - родовое понятие, для него были возможны различные формы социализма (социализм революционный и социализм реформаторский, социализм религиозный и социализм атеистический, социализм демократический и социализм аристократический и т.д.); оценка каждой конкретной формы зависела от принципов, на которых основано социалистическое общество. Один из известных американских историков русской философии профессор Джордж Л.Клайн проследил бердяевскую «квази-гегелевскую» диалектику, начинавшуюся с индивидуализма Ренессанса и заканчивающуюся отрицанием социалистического коллективизма. Отрицание этого отрицания Бердяев видел в «личностном» социализме, который должен был вобрать в себя все лучшее из предшествующих стадий: в нем должны были быть не только преодолены абстрактный индивидуализм капитализма и абстрактный коллективизм коммунизма, но и заменены на конкретный «коммунализм» или персоналистический социализм. (Дж. Клайн прослеживает у Бердяева и еще одну триаду: если средние века были отмечены верой в Бога без веры в человека, а в эпоху Возрождения появилась вера в человека без веры в Бога, то в христианском обществе будущего вера в человека должна гармонично сочетаться с верой в Бога)[8;с.126].

Кроме того, нельзя забывать того, что, с точки зрения Бердяева, смысл истории - в ее конце. Поэтому, будучи сторонником эсхатологического видения истории, он не мог ожидать осуществления некоего идеала в реальной, земной истории. Земная история всегда конечна, ограничена, тесна для воплощения абсолюта. Поэтому Бердяев никогда не воспринимал социализм как осуществление царства Божьего, как совершенное общество. Для него социализм - не мечта, не упование, а один из возможных этапов земной истории, свидетельство приближения этой истории к своему завершению. «Весь мир идет к ликвидации старых капиталистических обществ... Движение к социализму - к социализму, понимаемому в широком, не доктринерском смысле, - есть мировое явление»,[6;с.49] - таков был тезис социальной философии Бердяева.

Какой же социализм принимал Бердяев? Разумеется, христианский. «Надо желать развития и победы религиозного социализма»[11;с.462], - утверждал он. Для такого социализма собственно социалистические преобразования экономики и политики, решение вопросов социальной справедливости, проблемы «хлеба» - лишь средство для достижения духовных целей. Человек должен быть выше принципа собственности, выше коллектива, - вот что должно определять мораль религиозного социализма. Кстати, Бердяев (так же, как и Г.Федотов) был убежден, что такое слияние социализма и христианства - необходимо и для самого христианства. Он считал, что источник упадка веры, кризисных процессов в христианстве - в понимании христианства как религии лишь личного, а не всеобщего спасения. По его мнению, христианство должно стать религией не личного только, но и социального преображения. Общество, возможное в результате соединения христианства и требований социальной справедливости, Бердяев называл персоналистическим социализмом: «Христианство представляется мне соединимым лишь с системой, которую я назвал бы системой персоналистического социализма, соединяющего принцип личности, как верховной ценности, с принципом братской общности людей»[8;с.152].

«Сопоставление и сближение христианства и социализма мне всегда представлялось кощунственным. Сходство христианства и социализма утверждают лишь те, которые остаются на поверхности... В глубине же раскрывается полная противоположность и несовместимость христианства и социализма, религии хлеба небесного и религии хлеба земного»[13;с.468]. Социализм большевиков был для Бердяева лишь логическим продолжением буржуазной технической цивилизации. «Социализму свойственно не столько презрение к буржуазности, сколько зависть к ней»[13;с.360-361], - проницательно заметил он в «Смысле творчества». В свершившейся социалистической революции Бердяев видел лишь внешнее, механическое разрушение, а не творчество, не революцию духа.

Во-вторых, Бердяев всегда чрезвычайно критически относился к практике социализма. Для него был очевиден тоталитарный характер советского общества, он не раз ставил знак равенства между ним и фашизмом. Но главный грех реального социализма заключался для него в том, что социализм отрицал свободу совести и мысли. Корни такого «духоборчества» Бердяев видел в материализме, взятом за идеологическую основу социалистического общества.

Во-вторых, Бердяев выступал за сохранение принципа частной собственности, хотя он и должен быть, по его мнению, ограничен. Индивидуальное владение орудиями труда, считал он, может стать противоядием против обездушенного отношения к труду. Скорее всего, труженики будут организовываться в хозяйственные союзы и корпорации, принцип конкуренции будет заменен принципом кооперации. Но личная инициатива должна все же остаться главным двигателем экономической жизни общества. (Непонятно, правда, чем тогда такое устройство будет отличаться от капиталистического?) Бердяев ввел в свои работы понятие «функциональной собственности», предполагающее как юридическое, так и духовно-нравственное регулирование частной собственности таким ее размером, который предполагает «аскетику и ограничение похоти жизни».

В-третьих, персоналистический социализм Бердяева, как и вообще переход к «новому средневековью», предполагал ограниченное потребление. Центр тяжести должен был сместиться от материального потребления к духовному, поэтому персоналистический социализм соединялся в мысли Бердяева с определенной общественной аскезой, сознательным ограничением потребностей.

Итак, будущее за христианством и социализмом. Значит, будущее - за «русской идеей», которую Бердяев понимал как социалистическую и религиозную одновременно. России надо изжить атеистический коммунизм, чтобы осуществить переход к персоналистическому социализму. Он сравнивал большевизм с инфекционной болезнью: если не удалось ее предотвратить, нельзя уже остановить ее течение. Надо выздороветь, пройдя через все стадии заболевания. Поэтому нельзя избавиться от большевизма «кавалерией» - внешним вмешательством (о чем, например, так страстно мечтал Д.Мережковский и многие другие). Для Бердяева (в отличие, скажем, от А.Солженицына) большевизм - не интернациональное зло, занесенное в Россию, а чисто русское явление, извращение русской мессианской мечты. Значит, и избавиться от большевизма Россия должна сама, изнутри, никакая внешняя «помощь» здесь не эффективна. «Россия может еще воскреснуть»[10;с.168], - был убежден мыслитель. Он несколько переоценивал происшедшие после революции изменения в российской религиозной жизни, веря в то, что гонения, насильно насаждаемый атеизм, разрушение привычного уклада жизни помогли проявиться истинной вере. «Церковь потеряет в количестве, но выиграет в качестве»[11;с.100], - надеялся Бердяев. Персоналистическое общество должно стать не результатом новой организации жизни, а следствием новой душевной структуры человека, его духовного перевоспитания, что под силу лишь христианству. Бердяев не видел здесь ничего невозможного, потому что «русский народ - религиозный по своему типу и по своей душевной структуре»[11;с.217-218], значит, его отпадение от веры не может быть долгим. Впрочем, Бердяев не всегда так считал. В статье 1918 года он с горечью писал совсем иное: «Нам нужно покаяться и признать, что западные народы и до сих пор остаются религиозно более крепкими, чем русский народ. Русские - религиозно хрупки и неустойчивы»[11;с.73].