Невьянская башня

Но еще более заинтересовался  Акинфием Демидовым Павел Петрович Бажов. В письме к И. И. Халтурину  от 1 февраля 1946 г. он сообщал: «...у меня уж второй год из комнаты не выходит  этот кучерявый кузнец в дворянском мундире с его «русским железным делом» Чувствуете, куда это тянет? Тут не меньше десятка лет работы потребуется, а их, конечно, не осталось. Знаю это, а не могу отделаться».

Этот страстный интерес возник у Бажова как своеобразная реакция  на роман Е.А. Федорова. Роман Павлу  Петровичу не поправился, и в 1945 году он написал длинное письмо А. А. Суркову  — скорее не письмо, а развернутую  рецензию на роман. Главное обвинение  Бажова — автор «совершенно не считается с исторической обстановкой. Не поправилось Павлу Петровичу  и федоровское переложение легенд и преданий о Невьянской башне.

«Даже там, где материал повелительно диктует романисту вникнуть в  вопрос, делается это удивительно  легко. При описании общеизвестной  трагедии Невьянской башни в изложении  Федорова ничему не веришь: ни секретному шлюзу, ни чудовищной силе человека, который  один поднимает этот шлюз, ни представлению, что могло быть такое закрытое помещение, которое выдержало бы напор прудовой воды, да и смысла в том не видишь: улики преступления, как известно, стараются убрать подальше. Невероятно, что офицер, приехавший для расследования и подозревающий  затопление, грозит спустить пруд. Его  останавливают ответной угрозой  прекратить до весны действие завода. Неужели он не мог догадаться, что  пруд, спущенный нормальным путем, ничего не покажет, так как затопление должно быть где-то ниже.

Вообще этой ходовой легенде  я не верю именно потому, что не могу представить себе это дело практически. Вариант затопляемого подземного тупика невозможен, не выдержит никакое сооружение. Вариант «было, да водой смыло», то есть проходной водой с крутым падением ниже подземелья и незаметным выходом в Нейву, тоже невероятен: требует работ и креплений  объема чуть не линии московского  метро. Да и первые Демидовы не походили на этих сицильянцев в зеленых  штанах. Были они людьми деловыми, которые  нашли бы выход попроще и без  риску оставить улики. На Урале того времени ничего не стоило найти десятки  хорошо укрытых мест, и отпереться от фальшивомонетчиков было нетрудно: мало ли что они выдумают, а по книгам за ними не значится и платы никому из них не производилось. Только и всего, и никакого подземелья не требуется.

Но должен сказать, что легенда  эта крепко укоренилась. Ее бездумно повторяют в Невьянске, ссылаясь на стариков, которые будто бы видели остатки подземных ходов, хотя направление  указывают по-разному. Некогда вот  только заниматься подобными вещами, а стоило бы проверить раскопками».

Бажов заметил в этом письме-рецензии многие слабости романа. Но и невьянским легендам и преданиям у него требования чрезмерные и несправедливые. Это  тем более странно, что сам  Павел Петрович был великолепным и чутким знатоком фольклора. Да и  в его сказах ведь много волшебного и сказочного, того, что никак  нельзя «представить... практически». Легенда  есть легенда, а не реальный исторический факт — у нее свои законы жанра, которые, кстати, отлично знал сам  Бажов.

Но с общим выводом бажовских  размышлений о романе Федорова нельзя не согласиться: характеры Никиты и  Акинфия Демидовых получились поверхностными, схематичными, упрощенными. И заканчивает  Павел Петрович свое письмо так:

«Теперь последний вопрос - зачем  это все пишу? Роман, в сущности, оказался лишь поводом, чтоб поговорить о Демидовых. И вероятно, часть  замечаний в адрес автора идет от разницы точек зрения... Вопрос той или другой характеристики Демидовых, конечно, спорный, но бесспорным кажется, что психологический рисунок  должен быть гораздо сложнее и  основные конфликты должны перенестись  в другую среду. Попутно хотелось высказать и свою точку зрения на Демидовых и посоветоваться, не время ли показать их в полный государственный, а не в уральский только рост и  по-новому раскрыть тайну Невьянской башни».

Бажов говорит о раскрытии тайны  Невьянской башни в широком смысле: «Пора оценить деяния - именно деяния! — в том числе и колонизацонные, с государственной точки зрения и показать первых Демидовых как  сподвижников Петра. Причем надо еще  подумать, найдутся ли среди этих сподвижников такие, кто мог бы встать в плечо  с Никитой и Акинфием Демидовыми».

Но есть и другие конкретные тайны  Невьянской башни, связанные как  раз с легендами и преданиями. Уже давно, начиная с прошлого, а может быть, даже с ХVIII века, самые разные искатели пытались разобраться  в этих легендах и определить, что  же в них реальные исторические факты  и события, а что фантазия. Сделать  это не просто — во многих легендах быль и небыль иной раз переплетаются  таким причудливым образом, что  трудно отделить одно от другого.

Разобраться в невьянских легендах не просто. Первые Демидовы занимались самыми разными тайными делами, но хитро и умело скрывали свои секреты  от современников. И потому разгадать  их сегодня, спустя столетия, еще сложнее. Кроме того, весь архив Невьянской заводской конторы за ХVIII век, по крайней мере его значительная часть, сгорел во время пожара 1890 года.

Такова версия многих историков. Но в последнее время у меня возникло иное предположение. Документы о  Нижнетагильском заводе за ХVIII век  я встречал в изобилии в самых  разных архивах Москвы, Ленинграда, Свердловска, а документы Невьянского  завода первой половины того же столетия попадались крайне редко. Кроме того, выяснилось, что эти документы  исчезли не после пожара 1890 года, а гораздо раньше. Об этом писал  еще Григорий Спасский, автор «Жизнеописания Акинфия Никитича Демидова», которое  издано в 1833 году:

«Без сомнения, учреждение столь  многих заводов, требовавшее необыкновенной деятельности и домогательств, сопровождалось разными достойными памяти обстоятельствами и происшествиями, которых, однако, не сохранило время. В архиве одной  из главнейших контор — Нижнетагильской  — находятся только немногие отрывки, начинающиеся с 1720 года и состоящие  почти из одних расчетов... Более  всего надлежало бы надеяться  отыскать сведений в Невьянском заводе, как древнейшем из всех и постоянном местопребывании Демидовых, основателей  заводов, но и там их нет. Уверяют, что все дела в Невьянске истреблены пожаром...» 

Невьянский завод горел не раз  — и в ХVIII и в ХIХ веках. Но вот что странно. Невьянский архив, как свидетельствуют современники, держали в двух местах — на одном  из ярусов наклонной башни и в  господском доме. Башня же, к счастью, никогда не горела, а господский дом сгорел лишь в 1890 году. Не явился ли «пожаром» сам Акинфий Никитич? Ведь в последние годы его жизни  нависла угроза разоблачения разных тайных дел. Еще при нем невьянские документы прятали от ревизоров.

Так или иначе, но невьянский архив  исчез бесследно. И в нем наверняка  удалось бы найти какие-то материалы, позволившие приподнять завесу над  таинственными деяниями горных магнатов. В документах же, которые Никита и Акинфий посылали в разные правительственные  учреждения, наивно было бы искать интересующие нас сведения. Эти демидовские  отчеты обычно сознательно искажали реальное положение дел на Невьянском заводе.

Но человек любопытен по своей  природе, а потому стремится разгадать  загадки, которые ему загадывают. За последние годы некоторые из загадок  Невьянской башни удалось раскрыть. Но, к сожалению, далеко не все. Многое до сих пор остается без ответа, по крайней мере, без убедительного, аргументированного ответа. В этих вопросах без ответов мы тоже попытаемся разобраться или же хотя бы привести некоторую информацию, которую удалось  собрать.

Итак, поначалу остановимся на таких  темах-вопросах:

когда? зачем? кто?

Когда именно построена Невьянская башня?

Зачем ее построили?

Кто ее построил?

Когда?

Когда же построили Невьянскую башню?

Поиски ответа ведутся уже многие десятилетия. Исследователи перелистали  сотни, тысячи дел в архивах Свердловска, Перми, Москвы, Ленинграда... Я лично  знаю немало страстных и умелых исследователей, которые годами упорно и целеустремленно  искали в архивных дебрях хоть какой  — пусть косвенный — документ, относящийся к возведению башни. Все их усилия (и автора этих строк  тоже) оказались напрасны. Архивы странно  и загадочно молчат, даже не намекая, когда же именно в Невьянске строилось  уникальное сооружение. А ведь более  двадцати лет, начиная с 1714 года (а  наиболее вероятно, что именно в  эти годы и появилась Невьянская башня), нигде, кроме Петербурга, не строили каменных зданий, да и позднее  разрешали класть из кирпича лишь церкви. Если Демидовы получили особое разрешение на строительство каменной башни, то это должно как-то отразиться в документах. Если же возводили вопреки указу Петра, самовольно, то тогда наверняка не избежать было доносов — башня не иголка, ее не спрячешь...

В общем, дата строительства башни  пока не ясна до конца. И в разных публикациях можно встретить  по край ней мере пять дат.

В Московском музее истории русской  архитектуры экспонируется огромный фотопортрет Невьянской башни. Аннотация  к нему утверждает, что башня возведена  в конце Х V II — начале Х VI II века. На вопрос, чем же обоснована такая  датировка, сотрудница музея ответила: стилевыми особенностями башни.

Вторая дата приводится в программном  задании 1969 года на реставрацию башни. Составлено это задание московскими  архитекторами-реставраторами, которые  предполагают: «...По характерным стилевым чертам древнерусской архитектуры, которые заложены в башне, построение ее можно отнести... к 1702—1710 гг.». Никаких  пояснений к этим «характерным стилевым чертам» не дается и ни каких аргументов не приводится.

И хотя версии высказаны профессионалами-искусствоведами  и архитекторами-реставраторами, обе  эти версии легковесны и бездоказательны. Повторение древнерусского зодчества, и, в частности, колоколен, составленных из восьмериков на четверике, можно  встретить и в более позднее  время.

Третья дата — 1725 год. Она чаще всего  встречается в публикациях, но обычно без всяких доказательств. Первым пытался  обосновать эту дату В.Г. Федоров  в своей брошюре «Тайны Невьянской башни» (1961). Поскольку попытки Федорова найти в архивных документах первой половины Х V IП века хоть какое-то подтверждение  закончились неудачей, то он пошел  по иному пути.

«В 1958 году,— пишет В. Федоров,—  в Невьянске была найдена большая  чугунная плита с надписью: «Сие созидано памяти вышнего в Сибири на Невьянских комиссара Никиты Демидова завода Лета г/оспо/дня 1725 ге/н/варя 1 дня».

«Что же было «созидано памяти комиссара  Никиты Демидова» в 1725 году? — спрашивает В. Федоров и отвечает: — В это  время на Невьянском заводе, кроме  башни, не возводилось каких-либо сооружений, имеющих памятный мемориальный характер. Значит, плита с башни.

Итак, башня была построена в 1725 году. А когда началось строительство?

Оно, несомненно, было связано с  каким-то выдающимся событием в роду Демидовых. Что же могло произойти  в это время? Оказывается, 21 сентября 1720 года Никита Демидов был пожалован  дворянством. Его энергичный и предприимчивый сын решил увековечить эту  дату «созиданием» фамильного памятника  — громадной башни в Невьянском заводе, главной тогда резиденции Демидовых.

Башня была, вероятно, заложена в начале 1721 года. Сравнительно короткий срок ее постройки не может считаться  чем-то необычным...» 

Таков ход рассуждений В. Г. Федорова. Вроде бы более-менее убедительно, хотя вся система доказательств  держится на предположениях.

Но вскоре были найдены еще две  подобные плиты — одна опять же в Невьянске, другая — в Кунгуре. И вот тогда С. А. Лясик высказал свои сомнения «в принадлежности плит башне». Станислав Адольфович провел довольно тщательное исследование, и  оказалось, что В. Федоров неправильно  прочел надпись на плите. А правильно  читается так: «Сии созиданы по милости вышняго в Сибири на Невьянских комиссара Никиты Демидова заводах лета господня 1725 генваря 1 дня».

Значит, сделал вывод С. Лясик, «не  в честь дворянства и не «памяти  вышнего», а по его «милости» что-то было изготовлено в это время  на Невьянских заводах Демидова. И  не в единственном числе. Но что?» 

После пространных доказательств  и экскурсов в историю русского литья С. Лясик пришел к выводу, который вкратце можно сформулировать так. Текст на плитах следует читать: «Сии (плиты) созиданы...», то есть надпись  посвящена этим плитам и информирует, когда и где они были отлиты. Это подтверждается и аналогом. Оказывается, еще в начале Х V III века братья князья Гагарины заказали для московской церкви Ильи Пророка на Воронцовском поле половые плиты. Образцы этих плит и сегодня можно увидеть в  Коломенском музее-заповеднике и  в Государственном историческом музее. В центре этих плит идет текст:

«Се созидали по милости вышняго  князь Иван Петрович да князь Матвей Петрович Гагарины». А вверху плиты  дата «1702».

для каких именно целей были отлиты плиты в Невьянске в 1725 году, С. Лясику установить не удалось, но ясно стало одно: невьянские плиты отлиты отнюдь ни в честь присвоения Никите Демидову дворянства, ни в честь  сооружения башни. Кстати, предположение  В. Федорова, что башню соорудили  для того, чтобы увековечить факт пожалования Никите Демидову дворянства, просто-напросто не верно. Дело в том, что указ об этом и в самом деле заготовили, но Петр I по каким-то неизвестным  причинам его не подписал. А потому Никита Демидов так и не получил  дворянского звания. Ни в одном  из документов за 1720—1725 годы, ни в надгробном тексте он ни разу не назван дворянином. Дворянство Демидовы получили в 1726 году, уже после смерти Никиты. И с  этого времени во всех документах значится: Невьянские заводы дворянина  Акинфия Демидова.

И все-таки, несмотря на неубедительность доказательств В. Федорова, 1725 год  можно принять как наиболее вероятную  дату.

И вот почему.

С 1826 года по указу императора Николая I по всей России стали собирать сведения о памятниках старины. Указ этот разослали  губернаторам, а те - ниже. И вот  в 1827 году Пермскому губернатору  из Невьянской заводской конторы  пришло описание Невьянской башни: