Движение Морозовых

И.А. Морозов в Карлсбаде

Имя Ивана Абрамовича Морозова хорошо известно российским искусствоведам: крупный предприниматель, совладелец Тверской мануфактуры, получивший образование в цюрихском политехникуме, известный коллекционер, собиратель отечественной и зарубежной живописи.

В его коллекции к 1917 году было более 100 работ русских художников и около 250 произведений новейшей французской живописи.

Мы его знаем по портрету, выполненному художником В.Серовым.

После национализации музея И.А. Морозова на Пречистенке Ивану Абрамовичу удалось бежать в конце 1918 года на Запад. Он прожил за границей 2 года, летом 1921 года отправился на лечение в Карлсбад и там скончался 22 июля.

На Первом канале московского телевидения на днях был показан новый фильм Леонида Парфенова «Глаз Божий», выпущенный к 100-летию ГМИИ им. А.С. Пушкина.

К сожалению, в авторский текст фильма вкралась досадная неточность: «Умер Иван Морозов в 1921 году в Карлсбаде, не дожив до 50-летия. Могила его потеряна…».

Будучи в Карловых Варах в апреле 2011 года, я обнаружил на местном кладбище среди захоронений 1921 года могилу Ивана Абрамовича Морозова. На памятнике не без труда можно прочитать:

«Потомственный… почетный гражданин…мануфактур-советник Иван Абрамович Морозов…Родился в Москве…1871 год…Скончался в Карлсбаде…1921 год».

Могила И. А. Морозова на карловарском кладбище ставит под сомнение утверждение, что гроб с телом И. А. Морозова был перевезен через Париж в Женеву, но "место погребения неизвестно" (см. сайты ТПХВ и Википедии, а также монографию Н. Семеновой "Жизнь и коллекция Ивана Морозова. М, 2007).

Иван Абрамович отличался от брата [Михаила] характером. Был более рассудочен и целенаправлен; не случайно именно он взял на себя руководство морозовскими фабриками в Твери. Как коллекционер он лишний раз старался подчеркнуть, что продолжает начатое братом, также покупая параллельно произведения русских и иностранных мастеров. Начал Иван, как и Михаил, с русских художников. От этюдов Левитана он перешел к Коровину и Головину, Борисову-Мусатову, Александру Бенуа. Всего же, за 15 лет он купил более 300 работ русских мастеров, что почти на треть превышало иностранную часть собрания.

Что касается иностранных художников, то Иван Морозов тоже начинал скромно, покупая, по словам Грабаря, сначала "смирные" вещи. Первые два-три года покупок было немного: не более десяти картин в год. Но с 1906 года, когда Иван Абрамович смог уделять новому увлечению больше времени и средств, он привозил из Парижа уже не менее 30 картин в год (всего же за 10 лет ему удалось купить 256 полотен). Общая же сумма покупок, сделанных Морозовым в Париже только у одного Дюран-Рюэля, составляла четверть миллиона франков. Дюран-Рюэль всегда предлагал своему русскому клиенту исключительные вещи: Бульвар Капуцинок Клода Моне, Девушку с веером и Портрет Жанны Самари Ренуара (покупка небольшого портрета Самари была в определенной степени данью памяти брата, владевшего ренуаровским шедевром).

Человек уравновешенный, не потрясавший Москву миллионными проигрышами в Английском клубе, как Михаил, или безрассудными пари, как Арсений, он позволял себе безумства только по отношению к искусству. Иначе, как еще охарактеризовать то, что чрезвычайно прагматичный в делах, он тратил на картины такие невероятные суммы, о которых ни один из субсидируемых государством музеев мира не мог даже и помыслить. На покупки картин у него ежегодно уходило 200-300 тысяч франков. Вкладывать колоссальные средства в коллекцию позволяли доходы от принадлежавшей ему Морозовской мануфактуры в Твери, на которой трудилось более 10 тысяч рабочих. "Средствами для легкой жизни мы обладаем в изобилии, - рассказывал глава Тверской мануфактуры в интервью московскому корреспонденту, - но, несмотря на это, большинство из нас работает 9-12 часов в сутки, посвящая редкое свободное время частью пополнению знаний, частью собственной жизни, частью искусству".

Регулярно бывая в Париже, Морозов делил свое время между выставками, аукционами и галереями-магазинами, владельцы которых называли своего клиента "русским, который не торгуется". Он погружался в мягкие кресла, утопая в которых, внимательно просматривал подготовленные к его визиту полотна. Спустя некоторое время, не успев побывать ни в театре, ни в опере, он возвращался в Москву. Следом отдельным транспортом отправлялись безошибочно отобранные им картины.

В 1906 году, по возвращении из Парижа, где картины из его собрания экспонировались на выставке Два века русского искусства, он принимает решение переустроить особняк, сделав его более приспособленным для размещения картин. Для этой работы был приглашен модный московский архитектор Лев Кекушев, который постарался придать анфиладе залов второго этажа нейтральный музейный вид. За счет снятия антресолей высота самого большого зала увеличилась на 6 метров. Все лепные украшения были убраны, а стены обиты полотном серо-зеленого света, что придало залам строгий облик. В заключение, в крыше был встроен высокий стеклянный фонарь, через который, как того требовало устройство самых современных картинных галерей Европы, в залы проникал солнечный свет.

Собрание, которое выстраивал Морозов, мыслилось им коллекцией "произведений, а не имен". Он мог годами ждать именно той картины, которой наметил представить каждого живописца. Главные этапы развития современной живописи, творчество каждого художника, он пытался показать полно и всесторонне, не ударными вещами как Щукин, а в многообразии их творчества. Действовал он, быть может, слишком методично, почти с музейной последовательностью. Можно поставить ему в вину излишнюю жанровую зависимость и следование вкусам советчиков и консультантов, нередко приводившее к досадным промахам. Так, поглощенный идеей покупки пейзажа Мане, он отказался приобрести Бар в Фоли Бержер - поздний шедевр живописца, экспонировавшийся на выставке Столетие французской живописи в Петербурге. Подобная же участь постигла и другое полотно Мане, специально оставленное для московского коллекционера Волларом. Впрочем, мелкие и даже крупные просчеты не помешали Ивану Морозову составить первоклассную коллекцию.

У Морозова было 50 полотен импрессионистов - Клода Моне, Ренуара, Писсаро, Дега, 31 - следовавших за ними постимпрессионистов. Особенно полно и интересно ему удалось представить Ван Гога, Сезанна и Гогена. Первые полотна Поля Гогена появились у Морозова после ретроспективы художника в Осеннем салоне 1906 года, а в 1910 году картин было уже 11. Морозов с полным основанием мог гордиться и всеми своими семью картинами Ван Гога: написанной в больнице для душевнобольных в Сен-Реми Прогулкой заключенных (начатой как копия с гравюры Густава Доре); шедевром бурного арльского периода Красными виноградниками, Хижинами и купленным по совету Мориса Дени Пейзажем в Овере после дождя - мирным, спокойным и светлым мотивом, законченном незадолго до смерти.

Подлинной жемчужиной морозовской коллекции по праву считался Поль Сезанн. Из 18 полотен только одно - Портрет Мадам Сезанн - было продано в 1933 году и исчезло из Москвы, оказавшись, как и Кафе Ван Гога, в американском собрании Кларк. Сезанна Морозову удалось показать исключительно разносторонне, охватив практически все периоды творчества, начиная с самой ранней работы - купленной у Воллара Девушки у пианино (одного из вариантов не дошедшей до нас композиции Увертюра к Тангейзеру), исполненной в темной, "романтической" манере. Любимой картиной собирателя был натюрморт Персики и груши, построенный на простых природных формах. Последним в собрании стал долгожданный Голубой пейзаж 1903 года, купленный у Воллара в 1912 году. История с этим пейзажем наиболее точно иллюстрирует характер коллекционера, оставившего на стене место именно для того сюжета, которым он наметил себе завершить показ Сезанна в своем собрании, и который готов был ждать годами.

Стремление к объективности, равновесию и музейной полноте было руководящим принципом, несмотря на бросающиеся в глаза пробелы. Незавершенность коллекции, стремительность роста не противоречила обдуманности каждого шага. При том, что Морозова интересовали крупные имена, он никогда не останавливался на проходных работах. Морозов мог ждать вещей годами. У него был определенный взгляд на то, какой работой будет представлен каждый художник. Он не спешил, а порой даже возвращал купленные работы, причем таких мастеров, как Моне или Ренуар, лишь потому, что те, по его мнению, не гармонировали с основной коллекцией или представляли художника недостаточно. В то же время он отваживался даже на такой шаг, как заочная покупка.

В отличие от искрометного, восторженного Щукина, который был старше его на 17 лет, рассудочный, хотя по-своему экстравагантный, Морозов действовал осторожно, разборчиво, словно опасаясь "всего неустановившегося и борющегося". Блестящий критик Абрам Эфрос заметил, что если у Щукина "парижские знаменитости кисти всегда появлялись как на сцене, в полном гриме и напряжении, к Морозову они приходили тише, интимнее и прозрачнее". Не менее увлеченный собиратель новой живописи, чем Сергей Щукин, Морозов двигался к цели своим путем. "Чуждый страстности Щукина, вносящий всегда осторожность и строгость выбора, боящийся резкостей, всего неустановившегося, борющегося, Морозов предпочитал мирные поиски - скитальческому темпераменту Щукина", - напишет о морозовской коллекции ее будущий хранитель Борис Терновец.

Не удивительно, что особым расположением Морозова пользовался Морис Дени, чья классицистическая манера и тяга к отвлеченной символике, принесшая художнику популярность как декоратору фешенебельных европейских гостиных, импонировала московскому коллекционеру. В 1907 году Иван Морозов заказал именно этому представителю живописи модерна серию декоративных панно для концертного зала своего дома на Пречистенке. В качестве сюжета панно была выбрана История Психеи.

В январе 1909 года Морис Дени приезжал в Москву, чтобы на месте посмотреть выполненные им панно. "У моего Ивана Абрамовича множество русских картин, начиная от Левитана - тонкого пейзажиста, до Сомова и Врубеля, между прочим, и Головин, среди них большой холст Малявина... Дом очень респектабельный, просторный, чистый, обставленный строго, господствуют серые тона. Много цветов, сирени, ландышей, цикламенов", - писал Дени в дневнике, который он вел в России.

"Мой ансамбль панно  находится изолированно, в большом, спокойном зале серого камня, с серой шелковой мебелью... Мой  колорит звучит сильно..." Однако  краски панно были излишне  резкими, что заставило Дени слегка переделать их, а недостаточная слитность с архитектурой зала навела на мысль написать восемь добавочных холстов - шесть декоративно-орнаментальных и два, служащих развитию мифологического сюжета. Прислушивающийся к советам Дени, Морозов решает также украсить зал скульптурой. У друга Дени Аристида Майоля он заказывает для концертного зала четыре большие бронзовые фигуры из цикла Времена года, а сам Дени, помимо панно, делает для морозовского салона восемь высоких керамических ваз. В итоге, морозовский концертный зал становится уникальным художественным ансамблем.

Виноградов вспоминал, что приехавший в Москву "Дени безоговорочно, диктаторски приказал убрать всю мебель, недурную по вкусу и богатую, но, конечно, мешающую его панно. Все это было выброшено, а затем сделаны по чертежам Мориса Дени беленькие, узенькие, длинные скамеечки без подлокотников, неудобные и поставлены вдоль стен. М.Д. акварелью на клочке бумаги сделал несколько разноцветных мазков и сказал, чтобы заказали такую ткань и обили эти скамеечки. Действительно, уже ничто не мешало его панно теперь".

Помимо Дени Морозов увлекался и другими художниками его круга. Так, представителю другого крыла группы "Наби" Пьеру Боннару он заказал триптих для парадной лестницы особняка-музея - Средиземное море. Панно между колоннами, которое впоследствии было дополнено еще двумя большими полотнами Утро и Полдень. Не был он равнодушен и к художникам совсем иной направленности. Так, еще весной 1908 года, когда Щукин начал активно покупать картины Матисса, Морозов приобрел для своей коллекции ранний натюрморт художника. В 1910 году у парижского маршана Бернхейма, получившего монопольное право на продажу произведений Матисса, он купил натюрморт Фрукты, цветы, панно Танец - светлый, не столь насыщенный, как другие полотна этого периода по живописи, холст. В том же году был куплен и недавно законченный натюрморт Фрукты и бронза, со свисающим со стены ковром и матиссовской скульптурой Две негритянки.

Этот натюрморт вошел в историю русской живописи: на его фоне Валентин Серов, не раз писавший членов многочисленного морозовского клана, написал в 1910 году портрет Ивана Морозова, который безусловно следует отнести к шедеврам живописца. Но Морозов ценил Серова не только как блестящего портретиста, исполнившего его портрет (кстати, единственным из художников) и портрет его супруги Евдокии Сергеевны (к которому современная критика отнеслась довольно критично, назвав бывшую опереточную певицу "раскрашенной куклой"). Художник был для своей модели непререкаемым авторитетом. По его указу Иван Абрамович купил Красные виноградники и Прогулку заключенных Ван Гога и еще немало первоклассных вещей. Но от многих, не менее достойных работ, Морозов отказался опять-таки благодаря Серову.

Иван Морозов не был бы верен себе, если бы не попытался заиметь в свое собрание пейзаж Матисса. После более двух лет ожидания в коллекции оказался знаменитый Марокканский триптих - три самостоятельные картины, но написанные с таким расчетом, чтобы висеть вместе и в определенном порядке. Картины, о которых шла речь в письме, художник писал в Танжере, в Марокко, там, где по его словам, он "обрел более тесный контакт с натурой". Заказчик был в восторге от нового приобретения и лелеял мысль о следующих трех больших панно для одной из жилых комнат особняка на Пречистенке. И хотя Марокканский триптих пользовался огромным успехом, в качестве декоратора Матисс так и не был приглашен.

Надо сказать, что к живописи авангарда Морозов вообще относился с большой осторожностью. В собрании почти отсутствовали полотна второго после Матисса крупнейшего художника XX века - Пабло Пикассо. Исключение было сделано только для трех работ величайшего мастера нового времени. Напряженность и сосредоточенность искусства Пикассо осталась чужда любителю полной безмятежности и радости живописи. Тем не менее, в 1913 году в московское собрание попал шедевр розового периода Пикассо: у Воллара Морозов приобрел Девочку на шаре, несколько лет висевшую у американских коллекционеров нового искусства Лео и Гертруды Стайн. К Воллару картина попала после того, как брат и сестра, разочаровавшись в искусстве своих кумиров Матисса и Пикассо, распродали часть коллекции. Именно Воллар еще в 1908 году продал Морозову первую в России работу Пикассо - Странствующих гимнастов.

Между Волларом и его московским клиентом всегда существовало удивительное взаимопонимание. Амбруаз Воллар вспоминал, что по его взгляду Морозов сразу же чувствовал, перед какой работой следует остановиться и обратить внимание. Возможно, в знак расположения к парижскому торговцу и коллекционеру Морозовым и был куплен Портрет Воллара, исполненный в манере так называемого аналитического кубизма. Сама же модель недолюбливала это творение Пикассо, хотя и считала его значительным произведением,