«Дело врачей». Медленное начало следствия

Игнатьев стал начальником  управления охраны МГБ после смещения в мае 1952 года с этого поста  генерала Николая Власика, многолетнего начальника личной охраны Сталина. Некоторые биографы Сталина связывают смещение Власика с заговором Берии. Власик был сначала отправлен на должность заместителя начальника одного из лагерей в Свердловской области и там арестован. Эдвард Радзинский, высказавший гипотезу о том, что Сталин мог быть отравлен по директиве Берии в ночь на 1 марта одним из дежуривших «прикрепленных», И.В. Хрусталевым, обосновывает свое предположение именно арестом Власика: «...После ареста Власика Берия, конечно же, завербовал кадры в оставшейся без надзора охране. Он должен был использовать последний шанс выжить»[207]. Это предположение весьма произвольно. Причин для отстранения Власика было очень много. Его арест мог быть произведен только по личной директиве Сталина. Реализацию директивы Сталина мог произвести только Игнатьев, а не Берия. Возможность отравления Сталина Хрусталевым, к которому Сталин относился особенно дружески, совершенно невероятна.

Сталин знал Власика еще с периода Гражданской войны и вполне ему доверял. С 1934 года Власик стад начальником личной охраны Сталина, а с 1946 года начальником всей охранной службы МГБ. Ему, таким образом, подчинялась и охрана других членов Политбюро и правительства. На этом посту Власик был личным «осведомителем» Сталина. Но эту роль он выполнил все менее и менее добросовестно, так как его собственная моральная и материальная коррупция сделала его возможным объектом шантажа. Сталин, безусловно, потерял полное доверие к Власику, и арест его не был совершенно произвольным. После смерти Сталина и после ареста Берии в июне 1953 года Власик не был освобожден. Его судили в 1955 году. Отстранение Власика в 1952 году, а затем и смещение начальника личной канцелярии Сталина Поскребышева не увеличивало, а уменьшало возможность для Берии и Маленкова получать информацию о планах и замыслах Сталина. Новых людей возле Сталина в начале 1953 года не появлялось. Замену Власика на посту начальника охраны МГБ мог сделать только Сталин. Этот пост входил в его личную «номенклатуру», так же как и пост, занимавшийся Поскребышевым. Поскольку Сталин пока не нашел Власику замену, обязанности начальника всей правительственной охраны временно исполнял сам министр. Игнатьеву подчинялось не только спецподразделение МГБ, обесценивавшее охрану дачи Сталина, но и службы МГБ, охранявшие другие приоритетные правительственные объекты, включая Кремль.

В 1934 году, когда  дача Сталина была построена, она  находилась за пределами Москвы, в  густом смешанном, лесу, вблизи села Волынское. В 1953 году этот район был уже близким пригородом Москвы. Забор вокруг всей территории был высотой более 3 метров и двойной. Всю территорию окружали ров и колючая проволока. По внутреннему кольцу между двумя заборами дежурили патрульные с собаками. Сталин на даче вел достаточно активный образ жизни. Он мог, надев теплый тулуп и валенки, выйти на прогулку зимой. Иногда катался на санях, запряженных лошадью, по «кольцевой» дороге между двумя заборами. Мог распорядиться и о том, чтобы затопили русскую баню. План на текущий день, включая и обеды с приглашениями, Сталин составлял не накануне, а утром текущего дня. Он часто посещал оранжереи и теплицы, имевшиеся на даче. Также неожиданно он мог принять решение о посещении театра или кинозала в Кремле. Каждое из этих «мероприятий» требовало разного обеспечения охраной. При этом Сталин не любил, когда охранники находились близко от него. В системе охранной службы МГБ дача в Кунцево была приоритетным объектом. Поэтому Игнатьев, бывший в этот период начальником охранной службы и МГБ, и Сталина, получал регулярные рапорты с дачи о планах Сталина и принимал в связи с этим необходимые меры. Воскресенье 1 марта не могло быть исключением. Игнатьеву, безусловно, позвонили с дачи о том, что распорядок дня Сталина изменился в связи с тем, что он не встал утром, как обычно, и не дает никаких распоряжений. Этот звонок поступил, очевидно, от старшего офицера дежурной охраны. После этого Игнатьев не мог не звонить снова, чтобы контролировать ситуацию.

Можно предположить, что Игнатьев по своим собственным  каналам связи с дачей Сталина  знал раньше других о том, что Сталин 1 марта не встал, как обычно, и  не отвечает ни по одному из телефонов  срочной правительственной связи. Причины этого для Игнатьева  могли быть ясными. Но поднимать  тревогу и вызывать врачей, что  он вполне мог сделать и без  указаний от Берии, было для Игнатьева  нелегко. Ему нужно было, прежде всего, обеспечить собственную безопасность, спасти свою жизнь.

Игнатьев, конечно, понимал общие замыслы Сталина  и в мингрело-грузинском деле, и в деле врачей. В каждом из них он был главным исполнителем. Игнатьева защищал только живой Сталин. Смерть Сталина приводила к переходу руководства страной к Маленкову и Берии. В ноябре 1952 года Бюро Президиума ЦК КПСС приняло решение об альтернативных лидерах Бюро Президиума ЦК КПСС, Совета Министров и Секретариата ЦК КПСС, которые должны были председательствовать на заседаниях этих органов власти в случае отсутствия Сталина. Каждый из них возглавлялся «тройкой», в каждой «тройке» были лишь члены Бюро Президиума ЦК КПСС. Однако в «тройке» альтернативных председателей для Бюро Совета Министров (Берия, Сабуров и Первухин) Берия, безусловно, был доминирующей фигурой. Маленков был наиболее влиятельной личностью в «тройках» для Бюро Президиума ЦК и для Секретариата. Приход Берии к власти означал конец для Игнатьева. Эти ожидания Игнатьева были вполне обоснованны. Как показали дальнейшие события, Берия после смерти Сталина действительно добивался не только смещения Игнатьева со всех постов, но и его ареста. Игнатьев поэтому просто не был заинтересован в том, чтобы о болезни Сталина стало известно раньше, чем он и его некоторые коллеги осуществят меры предосторожности. С 1950 года вся милиция и внутренние и пограничные войска, находились не в МВД, а в МГБ. Военным министром СССР в начале марта 1953 года был маршал Александр Василевский. В составе Бюро Президиума ЦК КПСС военными проблемами занимался Булганин. Сталин имел достаточно явных преемников в правительстве и в ЦК КПСС, но таких же явных преемников, имеющих полномочия отдавать приказы Генеральному штабу или армии, у Сталина не было. Наиболее вероятно, что если Игнатьев узнал о болезни Сталина раньше других, то он в первую очередь известил об этом военное министерство и Булганина, а может быть, также и министерство военно-морского флота. Не исключено, что он мог также привести в боевую готовность особое спецподразделение МГБ, созданное решением Политбюро от 9 сентября 1950 года под названием «Бюро № 2» и подконтрольное только министру госбезопасности. Это спецподразделение было образовано для «выполнения специальных заданий внутри Советского Союза». Начальником Бюро № 2 был назначен генерал В.А. Дроздов, переведенный для этого с поста заместителя министра государственной безопасности Украинской ССР. В составе оперативного персонала Бюро № 2 было 12 гласных и 60 законспирированных сотрудников. Опергруппы Бюро № 2 в 1951 и 1952 годах направлялись в Литву и на Северный Кавказ для «практической помощи МГБ по ликвидациям националистических формирований и бандитизма»[208].

С точки зрения обороны  страны было, конечно, оправданным, что  информация о недееспособности Верховного Главнокомандующего поступила в  первую очередь его военным заместителям, а не в партийный аппарат. Булганин мог предупредить и Хрущева, как  своего союзника и друга. Именно поэтому они вместе приехали на дачу Сталина первыми, намного раньше Маленкова и Берии. При этом им не нужно было осматривать больного вождя, они и без этого знали, в каком он состоянии.

После смерти Сталина  Игнатьев, потерявший пост министра МГБ, в связи с возвышением Берии  тоже получил повышение, пост секретаря  ЦК КПСС с функциями контроля за органами государственной безопасности и внутренних дел. Несколько Попыток Берии добиться исключения Игнатьева из КПСС и предания его суду за преступления по «делу врачей» остались безрезультатными. Игнатьев был освобожден с поста секретаря ЦК КПСС только после реабилитации по «делу врачей» в апреле 1953 года. Однако требование Берии «рассмотреть вопрос об ответственности бывшего министра государственной безопасности СССР т. Игнатьева С.Д.»[209] не имело серьезных последствий.

Хрущев и Булганин, прибыв на дачу Сталина где-то около  полуночи 1 марта, провели там час-полтора, ограничившись беседой в основном с руководством охраны в дежурном помещении возле массивных ворот. До самой дачи от этого помещения  было не очень далеко, но дача от ворот  не была видна. Асфальтовая дорога к  даче шла через густой лесной массив, и для подъезда к даче нужно  было сделать еще один резкий поворот. Этот поворот и создавал тот шум  от колес машины, который слышали  и «прикрепленные» дежурные, и  охранники самой дачи.

Эти меры безопасности были введены самим Сталиным. Хрущев и Булганин пробыли в дежурной комнате охраны МГБ час-полтора, но решили, как мы видели, не посещать дачу и не входить к Сталину. Им было уже известно, что Сталин парализован  и не реагирует на вопросы. Но лично  убедиться в этом они почему-то не хотели. Объяснение Хрущева о  том, что они не хотели «смущать»  Сталина, совершенно несерьезно. Можно  предположить, что они приехали на дачу в Кунцево и оставались там в помещении охраны МГБ просто потому, что им были нужны надежные телефоны экстренной правительственной связи и безопасное помещение для согласования между собой определенных мероприятий. Отсюда они могли спокойно разговаривать и с Игнатьевым, которому охрана дачи подчинялась непосредственно. Когда Хрущев свидетельствовал: «...Мы условились, что войдем не к Сталину, а к дежурным», то это могло также означать и договоренность с Игнатьевым.

Нельзя исключить  и того, что Игнатьев, как начальник  охранной службы МГБ и одновременно начальник всей охраны Сталина и  Кремля, также прибыл на дачу в Кунцево. Между полуночью и двумя часами утра 12 марта 1953 года на даче Сталина под защитой охраны и в присутствии Хрущева и Булганина (и возможно, также и Игнатьева) решались какие-то важные вопросы, которые и до настоящего времени остаются неизвестными. Берия понял это, но значительно позже.

Именно этим можно  объяснить непонятные для других неожиданные репрессии, которые  обрушились именно на работников охраны дачи Сталина после 5 марта. По Свидетельству  Светланы Аллилуевой, весь персонал дачи Сталина был уволен через несколько  дней после его смерти по приказу  Берии. «...Людей, прослуживших здесь  по десять—пятнадцать лет не за страх, а за совесть, вышвыривали  на улицу. Их разогнали всех, кого куда; многих офицеров из охраны послали  в другие города. Двое застрелились в те же дни. Люди не понимали ничего, не понимали, в чем их вина? Почему на них так ополчились?»[210]

Маленков и Берия  также получили сообщение с дачи о болезни Сталина около 23 часов 1 марта. Но не исключено, что Берия  узнал об этом позже всех, где-то около полуночи. Как уже упоминалось, Старостин, позвонивший Берии после  звонка Игнатьеву, не нашел его по тем номерам правительственной  связи, которые были на даче. Не нашел  Берию и Маленков. Через 30 минут (!) он позвонил Старостину и сказал: «Ищите Берию сами, я его не нашел». Но «вскоре» Берия все же нашелся  и сам позвонил Старостину. Возможно, что это было уже после полуночи. Маленкову и Берии потребовалось  еще три часа, чтобы приехать на дачу. Оба были явно растерянны. Свидетельствует  Лозгачев: «...Берия нахально прошагал в зал к больному Сталину, у Маленкова скрипели новые ботинки, он их снял и взял под мышку. Зашел к Сталину в одних носках...»[211]. Эта картина не исключает того, что Маленков действительно думал, что Сталин спит, и не хотел его потревожить. Именно здесь Берия сказал Лозгачеву, что «Сталин крепко спит». Третий из находившихся на даче «прикрепленных», Василий Михайлович Туков, дополнил рассказ: «Берия вышел и стал бранить Старостина. Он не говорил, а кричал: «Я с вами расправлюсь. Кто вас поставил к товарищу Сталину? Дураки из дураков». С ревом и вышел с дачи. 2-й секретарь ЦК ВКП(б) Г. Маленков засеменил за Берией, и машина отчалила от дачи»[212]. Бурное поведение Берии в этот день отметили все: врачи, Светлана, охранники. Берия был сверхвозбужден, проявляя то радость, то торжество, то страх и всегда нетерпение. Он почти всем угрожал и создавал впечатление, что именно он является теперь главным.

Хрущев второй раз  уехал из дома ночью, когда его  семья уже спала. Он поехал, по-видимому, в Кремль на совещание с возвратившимися с дачи Сталина Маленковым и Берией. Нужно было решать вопросы власти и, проблему вызова врачей. Вызов врачей сильно запаздывал. Но ответственность за эту задержку, виновниками которой были, безусловно, «прикрепленные» к Сталину Старостин и Лозгачев и в еще большей степени Игнатьев, ложилась теперь только на Берию. Именно его заявление о том, что умирающий Сталин просто «крепко спит», вошло в историю как свидетельство его лицемерия. Отличить спокойно спящего человека от человека, находящегося без сознания в результате тяжелого инсульта, не представляет большого труда. Особенно для тех, кто этого человека хорошо знает. Именно Берия поэтому стал главным подозреваемым на убийство.

Беспокойное ожидание Старостина и Лозгачева у дверей в комнаты Сталина с 10.30 утра до 22.30 вечера лишено элементарного смысла и маловероятно. Хрущев, как видно из его собственных воспоминаний и воспоминаний его сына, также сильно беспокоился по поводу отсутствия ожидавшихся им звонков с «ближней» дачи. Безусловно, что звонков от Сталина ждали и другие его соратники, прежде всего Берия, Маленков и Булганин. Личная канцелярия Сталина в Кремле продолжала работать и в воскресенье.

Необычность и неестественность поведения Старостина и Лозгачева 1 марта 1957 года очевидна хотя бы потому, что традиционный рабочий режим Сталина был хорошо известен не только им, но и всей высшей номенклатуре страны. Секретарям союзных республик, некоторых обкомов, министрам и высшим военачальникам приходилось, в известной степени, этот режим копировать. Сталин мог неожиданно позвонить и в полночь, и в час, и в два часа ночи. Он никому не звонил утром. Высшие чиновники, а в МГБ почти все управления, начинали свой рабочий день в 10.30 или 11.00. Это позднее начало дня было формально узаконено. График работы персонала дачи Сталина в Кунцево, а это более ста человек, также был связан с режимом Сталина.

Не был слишком  неожиданным и инсульт: среди  всех возможных проблем здоровья Сталина именно инсульт той или  иной степени тяжести был наиболее предсказуемым, хотя бы потому, что  Сталин уже перенес один, сравнительно легкий инсульт осенью 1945 года. Любой  инсульт является результатом атеросклероза  сосудов мозга и неизбежно  повторяется, тем более если образ жизни продолжает оставаться тем же. Необычность бездействия Старостина и Лозгачева и противоречие этого бездействия простому здравому смыслу могут быть объяснены лишь в том случае, если предположить, что они выполняли в данном случае служебный приказ существование которого они не хотели раскрывать к через тридцать лет. Никто их не расспрашивал об обстоятельствах смерти Сталина до 1987—1988 годов, пока Дмитрий Волкогонов не начал собирать материалы для своей многотомной биографии Сталина. Впоследствии, уже в 90-х годах, беседы с ними продолжил Эдвард Радзинский.

Сталин, как известно, работал в Кремле в основном вечером  и часто до глубокой ночи. Приезжая в Кремль, он сначала просматривал и подписывал документы, а затем  проводил различные совещания и  заседания. Каждый день кабинет Сталина  посещали от 5—6 до 20—22 человек. Уже  далеко за полночь, иногда после просмотра  кинофильма, Сталин уезжал на «ближнюю»  дачу в Кунцево, где после обильного ужина ложился спать в 3 или 4 часа утра. Уже в кровати просматривал некоторые книги из своей библиотеки. Вставал Сталин между 10 и 11 часами утра. После легкого завтрака работал с бумагами, решал некоторые проблемы по телефону и беседовал с вызванными на дачу посетителями.