Падение Перуна. Становление христианства на Руси

Раннее христианство не знало иерархии священства. Место священников в общинах занимали учителя, пророки, проповедники, апостолы, выходившие обычно из рядовой массы и отличавшиеся способностью творить чудеса, исцелять, вести за собой. Никаких материальных преимуществ такие учителя и про- | роки обычно не имели, тем более что в ранних общи- j ках богатства осуждалась, а совместные трапезы, вечери любви дол£01;ь1.-бь1дн- гасить стремления к буквальному и переносному. Общины стремились Воплотить и на земле призывы евангелистов: «Удобнее верблюду пройти сквозь \ игольное ушко, нежели богатому войти в царствие бо- жие» (евангелие от Марка), или: «Горе вам, богатые! Ибо вы уже получили свое утешение. Горе вам, пресыщенные ныне, ибо взалчете» (евангелие от Луки).

Однако христианские общины не могли сохранить идеи равенства, тем более что сами эти общины часто не имели хозяйственно-производственной основы, объединяя лиц, занятых в разных сферах и принадлежащих к разным социальным группам. Перевес уравнительных тенденций поначалу обеспечивался лишь преобладанием в общинах выходцев из социальных низов. По мере распространения христианства среди зажиточнызРслоев неизбежно менялось и отношение к богатству. Да й Iffр а к т и ч е с к а^д^Те^ност ь^^-общ ii н вела к томуГ ~что~на 'первый' план стали выходить не пророк1Г,~сГпрёсвитеры, ведавшие хозяйством общины. Именно хозяйственная деятельность на первых порах создала штат диаконов, кладовщиков, надзирателей- епископов

Два типа общинной власти неизбежно должны были столкнуться между собой. Оценить эти столкновения с точки зрения перспектив развития нелегко. Пророки опирались на идеи равенства, но вносили в жизнь общин, по выражению Энгельса, «сумбурный фанатизм», «множество видений и пророчеств». Восточная мистика расцветала в ранних христианских общинах пышным цветом, часто совершенно уводя единоверцев от реальных жизненных проблем. В такой интерпретации новая религия становилась, так сказать, чистым опиумом народа, много уступая в трезвости, скажем, иудаизму — религии «практической потребности» (К. М"а р к с), п о научал у н ё~пр е ду с м а т р и в а в ш е й даже и загробного мира.

Епископат изначально придерживается более трезвых, рациональных взглядов хотя бы в силу необходимости решения практических вопросов ведения хозяйства и установления отношений с властью и другими общинами. Борьба за влияние придает этим расхождениям и принципиальный характер: на протяжении всей истории церковь будет бороться с тем, что называется «вневероисповедной мистикой».

Абсолютизировать эти  расхождения, конечно, нельзя, так как  отержнем любой религии является мистика. Речь может идти, так сказать, о мере, удельном весё потустороннего в повседневной жизни. В позднейшей же истории церкви часто борьба шла между приверженцами разных мистических представлений. В свое время это обстоятельство отметил и остроумно обыграл Вольтер: «Архиепископ Кентерберий- ский утверждает, что Парижский архиепископ суеверен; пресвитериане бросают тот же упрек монееньору Кентерберийскому и, в свою очередь, слывут суеверными у квакеров, которые в глазах остальных христиан являются самым суеверными из всех».

Следует иметь в виду и то, что мистика часто претендует на роль особой формы научного знания, подобно тому, как хранили неосмысленные знания не когда жрецы, маги, знахари и колдуны. Но едва «чудеса» становятся средством существования касты прорицателей, как немедленно на первый план выходит шарлатанство. В свое время известный философ- идеалист В. С. Соловьев опубликовал воспоминания о встречах с не менее известной основательницей некой новой религии — теософии — Е. П. Бловатской. Бло- ватская оказалась откровенной с собеседником. <<у-1та- бы владеть людьми, — говорила она, — необходимо их обманывать. Если бы "нё фёйсгмаиьгг я: -дябным-давно околела бы "с""голоду... Чем проще, глупее и грубее «феномен», тем он вернее удается. Громадное большинство людей, считающих себя и считающихся умными, глупы непроходимо». Поклонники же «учения» Бловатской не так уж редки и поныне.

Есть у мистики и  иная сторона: она обычно направлена против церковной организации. На эту сторону мистики в свое время указал Энгельс. «Революционная оппозиция феодализму, — замечал он, — ...выступает, соответственно условиям времени, то в виде мистики, то в виде открытой ереси, то в виде вооруженного восстания. Что касается мистики, то зависимость от нее реформаторов XVI зека представляет собой хорошо известный факт; многое заимствовал из нее также и Мюнцер» (Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 7, с. 361). Но необходимо учитывать, какой именно стороной мистика могла становиться «революционной оппозицией». Мистика.j,тогда выливаться в пантеистические16 представления, опасные для господ;, стзующей церкви и направленные "против, нее. В этой направленности только и выражалась ее «революционность». В борьбе против реакционной организации естественно использовать все противостоящие ей силы. Но уход от реальности в конечном счете обязательно обернется невосполнимыми потерями даже и для прогрессивного по ближайшим целям движения.  

Ранние христианские общины были проникнуты фанатичной ненавистью к «вавилонской блуднице» — PijMy- Именно эта ненависть позволила Энгельсу характеризовать первоначальное христианстве как один из самых «революционных элементов в истории человеческого духа». Но никакой организованной оппозиции власти и строю христианские общины создать не смогли, да и не имели они достаточно ясного социального идеала. Отчасти именно поэтому решение проблем переносилось на небо, причем и загробное воздаяние выглядело лишь наказанием для одних и полной бездеятельностью для других, угодных богу.

Организация в конечном счете могла быть привнесена именно епископатом. Но это была иная организация. Там, где решаются хозяйственные вопросы, не

может £)ы~ть упрощенного осуждения богатства как гл а йно ео_ _ источни к a jJia.^ хозяйственники, как правило," рекрутировались из "богатых" или"ж«Г становились тако"вЫми_ результате своей практической деятельности': Там же, где создается определенная иерархия, обычно исчезает непримиримость в отношении иерархии существующей власти. В таком виде христианство уже Не пугало правящий класс Империи. Более того. Христианство стало возможным использовать для консолидации разрываемого противоречиями общества, тем более, что ненависть, к угнетателям все далее от-_ теснялась призывами к терпению, непротивлению злу, любви к врагам. » ->

«Нет церкви без епископата» — этот тезис припй-j сывается жившему в конце I — начале II века антко-', хийскому епископу Игнатию Богоносцу. Идея, выска-' занная на Востоке, скоро получила поддержку епископата всех областей Империи. В конечном счете и прорицатели и епископы стремятся опереться на традиционные верования. Епископы, в частности, использовали языческие представления о священной собственности богов, скапливавшейся обычно в храмах, посвященных этим богам, а фактически становившейся достоянием касты жрецов. Теперь функции жрецов переходят к епископату.

Вопрос о церковной  собственности также, естественно, вызывал разногласия, нередко очень острые. Споры внутри церкви давали возможность светской власти вмешиваться в дела христианских общин и в ряде случаев демонстрировать более высокую справедливость, чем действия некоторых ревнителей учения Христа. При императоре Валенсе в 370 году, в целом поддерживавшем христианство, осуждались те, кто использует в корыстных целях «религиозные чувства мужчин и слабости женщин». Лицам духовного звания запрещалось, в частности, принимать завещания и дарения, сделанные вдовами и женщинами, если при этом оказывались задействованными духовные лица. Спустя 20 лет император Феодосий I (375—395) квалифицировал нарушения этого установления как хитроумный обман со стороны духовенства. Но эти запретительные меры не могли остановить самой тенденции. Они лишь побуждали склонное к стяжательству духовенство искать компромиссов и сотрудничества с властями. В IV веке союз государства и церкви в основном складывается, и после Юлиана (381—363) прямых гонений на христиан со стороны имперской власти уже не будет.

Христианство распространялось с Востока на Запад, и первое время христиане в Риме пользовались греческим языком и в значительной мере из греков же и состояли. Но Рим довольно скоро стал претендовать на первенство в христианской церкви, поскольку здесь была столица Империи. Эти притязания поддерживались и некоторыми императорами, даже остававшимися враждебными по отношению к христианству. С переносом столицы на Восток в город Константина — Константинополь — притязания Рима разбиваются о реальную мощь восточных епископств и митрополий. Митрополии возникают как высшее звено церковной иерархии. Поначалу таковыми были Рим, Александрия и Антиохия, затем к ним присоединились Константинополь и восстановленный в IV веке Иерусалим. Позднее эти города станут центрами самостоятельных патриаршеств. Таким образом, возникнет еще одно высшее звено в церковной иерархии.

Примерно с IV века римская церковь для поднятия своего авторитета стала использовать имя апостола Петра, который якобы был первым римским епископом, погибшим во времена преследования христиан Нероном (54—68 гг.). В действительности епископат ко временам Нерона еще не сложился, а сама община в Риме в то время состояла в основном из иудео-христиан, которые, кстати, чтили апостола Петра и почитали «лжеапостолом» его брата Павла, настаивавшего на резком отделении христиан от иудеев, а также наиболее последовательно проводившего идею равенства народов и разных социальных слоев перед богом;

«Князь апостолов» Пётр почитался как «наместник Христа», владевший «ключами от царства небесного». Именно отталкиваясь от такого представления, римские епископы и папы позднее претендовали на роль «наместника бога на земле». Притязания же эти по- своему подкрепило соперничество иерусалимской общины (где долго оставалось сильным влияние иудео - христиан), которая также считала своим основателем апостола Петра, причем основал такую общину апостол якобы еще до отъезда в Рим. Соперничество Рима и Иерусалима как бы исключало остальные христианские центры из числа возможных претендентов на роль непосредственных божьих наместников. В конце II века римский* епископ Виктор потребовал отказа христиан от празднования пасхи в один день с евреями. По этому поводу в Риме был созван синод из представителей Запада и Востока. Но общины Востока не приняли требований римского епископа. Лишь столетием спустя здесь побеждает идея размежевания с иудеями, да и то не везде.

Притязания на первенство побуждали руководителей римской общины выступать с разного рода инициативами в толковании «истинной» веры. Уже._ао II веке объектом рационалистической критики становится постулат о троице, и тот же Виктор I протестовал против внесения в мистическую формулу каких-либо элементов «от разз'ма». Каликст I в начале III столетия разработал формулу «таинства крещения», как «духовного, вторичного рождения», в конечном счете усвоенную христианским миром. Но тот же Каликст пробудил целый поток возражений слишком вольным толкованием правил и установлений раннего христианства. До сих пор священной книгой считался лишь Ветхий завет, который, кстати, не принимали некоторые христианские общины, а также довольно представительные в Риме гностики — мистическое течение, пытавшееся соединить элементы христианства с некоторыми положениями античной философии и восточной магией.

Значительным влиянием пользовалось учение Маркиона (середина II века], настаивавшего на полном отрицании Ветхщ^завёта и тр^ТовазшёМпяХ^йско- го бога Яхве лш.к а.хое1да!ШЩ_в мире^ Поэтому встала задача отделения книг священных от несвященных, апокрифических. Именно теперь из большого круга христианской литературы отбирается так называемый Новый завет, включивший четыре евангелия и ряд апостольских посланий. Ветхий завет при этом сохранил свое значение «боговдохновенной» книги. Внутренние противоречия в Священном писании еще более возросли, и для усвоения его рядовыми христианами требовались не только проповеди, а и средства силового воздействия.

События в Империи  складывались таким образом, что  значение Рима как политического  центра неумолимо падало. Восточная половина была богаче и выглядела устойчивее. С разделом Империи в гаду политическое преобладание остается за «вторым Римом» — Константинополем, а Италия становится добычей варваров, в 410 году захвативших и сам вечный город. Императоры продержатся здесь до 478 года, но власть их будет слабой, часто номинальной. На Востоке императорская власть помогла церкви укрепиться в качестве господствующей, но и вынудила ее признать примат светской власти над церковной. На Западе светская власть не предоставляла гарантий и побуждала церковь возвыситься над этой неэффективной властью. С наибольшей последовательностью идеи теократии выразил один из главных идейных столпов католицизма — Августин Блаженный (354—430).

Идея теократии заложена уже в «ключах от неба», из-за которых  Рим так держался за «князя апостолов». Августин углубил разделение между землей и небом, введя понятие предопределения. Не все люди

могут обрести спасение, поскольку часть их изначально предопределена к погибели. «Царству сатаны» — земному государству — Августин противопоставляет «царство божие». На земле оно представлено только церковью, вне которой не может быть спасения. '

Резкое разделение духовенства  и мирян в католичестве в конечном счете восходит именно к учению / Августина. Позднее в реформаторстве, особенно в кальвинизме идея предопределения будет доведена до крайности, полностью исключающей возможность спасения от рождения обреченных на погибель. От Августина идет и идея преимущества веры перед знанием, иррационализм, преодолеть который попытается Фома Аквинский (1225—1274) — основатель так называемого томизма и позднее неотомизма (от имени богослова).

Притязания на первенство побуждали римских епископов искать и какой-то соответствующий титул. Епископ Марцеллин (296—304) первым назвал себя папой. «Отцом», «батюшкой» обычно называли себя епископы на Востоке, и римский епископ использовал греческое обозначение этого понятия в качестве титула. Правда, утвердился этот титул за римскими епископами лишь с VI века. "

Реальных оснований  под притязаниями римских " епископов  пока было еще очень мало. На соборах, неоднократно собиравшихся на протяжении IV столетия, I Восток неизменно представлен был большим числом епископов, нежели Запад. Да и основные богословские споры шли все-таки на Востоке, где сильнее сказывались традиции античной и эллинистической науки и философии. Далеко идущие последствия имел спор, / возникший в начале IV века в Александрии.

Для раннего христианства неизменно сложной была проблема установления субординации единого бога, творца вселенной, и его сына Христа. Под влиянием платонизма и затем неоплатонизма 17 * многие богословы отводили Христу второе место в трехчленной формуле: бог — Логос (то есть Слово, Разум), как связующее начало между богом и миром, человечеством, и мироздание в его духовной сущности. В платонизме уже была своеобразная божественная трехчастность. Но там эти компоненты как бы размещались по трем ступеням. Предание о Христе-богочеловеке вроде__бы бесспорно "ставило бога-сына на вторую ступеньку" или даже вообще" низводило до положения мессии, божьего посланника. ,Но такая трактовка могла восприниматься как принижение роли того, чьим именем назывались последователи нового вероучения/Поэтому неизменно сохранялась тенденция во всем уравнятьТюга- отца и бога-сына. Так появилась версия единосущной троицы, где третья ипостась отводилась сеятому духу. Версия эта пока "нигде не утверждалась, но получала все большее распространение. Именно против нее и выступил в 318 году александрийский священник Арий (ум. 336), давая троице фактически неоплатоническую интерпретацию, то есть возвышая бога-отца над богом-сыном, а последнего над святым духом.