Падение Перуна. Становление христианства на Руси

Г" Летописец, вводивший  корсунское сказание, несомненно, не принимал проваряжской традиции. Даже сказание о варягах-мучениках под 983 годом дано, по существу, нейтрально к их происхождению. А ведь «на крови» их была построена сама Десятинная церковь, и почти не может быть сомнения в том, что первоначально предания об отце и сыне — варягах складывались именно при этом храме. В Печерском патерике со ссылкой на «Летописец старый Ростовский» (видимо, середины XII века) отец и сын — варяги признаются первыми русскими святыми, а «третьим» назван ростовский епископ Леонтий. Здесь почему-то игнорировали Бориса и Глеба, канонизированных задолго до Леонтия. В прологе (книге расписанных по дням житий святых и творений отцов церкви) под 12 июля варяг-сын назван по имени: Иоанн. Несмотря на свой ственную прологу краткость, о варягах-мучениках здесь говорится подробней, чем в летописи. В летопи си нет даже имен убитых, нет даты, а потому ни прославить, ни отметить память их невозможно.

Другое дело — Борис  и Глеб. Это «заступники Русской земли», это чудотворцы, подающие исцеление. Написан же текст о варягах, крещении и убийстве Бориса и Глеба явно одной рукой, причем написан ой так, что не столько погрязшие во мраке суеверий язычники, сколько завистливый дьявол повинен в разыгравшейся трагедии: «Не терпяшеть бо дьявол, власть имы надо всеми и сей (речь идет о пришедшем «из грек» варяге) бяшеть ему аки терн в сердци, и тыца- шеся потребити оканьный, и наусти люди». 

Варяга Жьдьберна ни внелетописное «Слово», ни летопись не знает. Здесь корсунян предает  поп Анастас. Логики, конечно, мало, особенно если учесть, что в этом варианте Корсунь осаждает еще князь-язычник, хотя и склоняющийся к крещению. Зато не может быть сомнения в том, что именно корсунянин Анастас был поставлен настоятелем Десятинной церкви, а заодно и хранителем княжеской казны. Видимо, какие-то услуги он Владимиру все-таки оказал. Ярослава же этот фаворит просветителя Руси не принял. В усобицу 1015—1019 годов он поддерживал Святополка против Ярослава, а затем ушел вместе с Болеславом в Польшу, прихватив с собой и казну. Казалось бы, летопись должна обрушить на перебежчика хотя бы частицу того гнева, который обрушивается в «Сказании о Борисе и Глебе» на Святополка. Ничего подобного, однако, нет. Анастас так и сходит с исторической арены как бы на вполне заслуженный покой и отдых. О самом Болеславе летописец также отзывается вполне уважительно, похоже_А_даже осуждая Святополка за распоряжение тайно избивать занявших Киев поляков и не выражая эмоций по поводу надругательства польского князя над сестрой Ярослава.

Следует иметь в виду, что полемика в рамках какой-то общепринятой идеологии редко выливается в прямое осуждение, обвинение в ереси и т. п. Чаще оппонента пытаются скомпрометировать косвенным образом, даже и не упоминая о действительной сути расхождений. После разрыва церквей в 1054 году митрополии, подчиненные Константинопольскому патриаршеству, должны были включиться в полемику. На Руси никакого энтузиазма в этом отношении не наблюдается. Но и сопротивление курсу Константинополя неизбежно выливается во множество оттенков.

Усобицы между Ярославичами, естественно, носили нб только личный и даже прелсде всего не личный характер. Князья так или иначе (иногда и против своей воли) становились знаменами различных движений и течений. В 60—70-е годы XI века на противоположных позициях оказались Изяслав и Святослав. Позиция Святослава в 1076 году, как она представлена у Татищева, было неслучайной. Так же не случайно он оказывается центром притяжения в проваряжских текстах, сохранившихся в Печерском патерике. Первое изгнание Изяслава из Киева в 1068 году совершалось при активном участии Антония Печерского, а изгнанный вернувшимся в следующем году Изяславом Антоний нашел приют у Святослава в Чернигове, где он основал монастырь на Болдиных горах. В самом Печерском монастыре, судя по Несторову Житию, Фео- досий склонялся к поддержке Изяслава. Он, правда, ничего не говорил при этом о каких-либо расхождениях в толковании Ветхого и Нового заветов, а настаивал лишь на правах старейшего. Но ясно, что последователем византийской ортодоксии в монастыре был именно Антоний, а не Феодосий.

Изясдав_склонялся к  сохранению широких контактов с Западом, и прежде всего ~ "со славянскими | странами, уже потому, что женат он был на польской княжн6» Скитания по Европе после изгнания в 1073 году H jaoBCg не оставляли выбора. В 10J5 году он с сыном Ярополком побывал у "папы Григория VII, добиваясь помощи, в частности, и против своих польских родичей, попросту его ограбивших. Папа содействие J ^ оказал, а князья обещали в случае возвращения свои владения передать «в лен св. Петру» (то естьрив ской церкви) наследственные русские землиц

На Руси, наверное, знали  об этих обещаниях, во всяком случае, могли  знать. Но не видно, чтобы кто то упрекал  отца и сына в отступничестве от истинной веры. Напротив. Летописец  Десятинной церкви их безудержно прославлял, усматривая в них образе истинного христианина. Да и, по существу, обраще ние к папе, по-видимому, воспринималось не так, кай это должны были оценить в Византии. Примечателен один факт: будучи в Польше, Изяслав оставил покров (с именами Изяслав — Дмитрий) для гробниг св. Войтеха в Гнезно (собор был освящен в 1076 г.)

. Войтех — чешский  святой, один из первых организа- j

торов канонизации Людмилы  и Вячеслава (Вацлава), приверженец, славянского богослужения. Князь, следовательно, ведя переговоры с Римом, боролся именно

за славянскую церковь и славянское богослужение.

В Чехии XI столетия еще  продолжалась борьба между латинским  и славянским богослужением. Центром славянского богослужения с 1033 по 1097 год был Сазавский монастырь. Сношения его с Русью в это время явно носили двусторонний характер. Только осуществлялись эти сношений, по всей вероятности, не по государственной линии и тем более не путем сотрудничества русской митрополии с пражским архиепископством. Из Сазавского монастыря на Русь распространялся культ чешских святых Людмилы и Вацлава. Жития их использовались уже в «Сказании о Борисе и Глебе», в частности, в той редакции, которую можно связывать с Иаковом. В_ свою очередь, в Сазавском монастыре почитались русские святые, и в нем даже имелись их мощи, которые мог доставить все тот же Изяслав.

Давно замечено, что Сазавская  хроника, упоминая о мощах русских  святых, называет по имени Глеба, а  Борис обозначен как «его товарищ». На Руси также братья долго как  бы соперничали, пока не слились в  общем культе. Владимир Мономах в  «Поучении» называет одного Бориса. А. Н. Насонов высказал предположение, что сказанию Иакова предшествовал текст жития, сложившийся при Десятинной церкви. Дело в том, что в Иаковом сказании нет эпизода, связанного с посещением Глебом этого храма. Нестор же в Чтении о Борисе и Глебе отводит ему заметное место. Нестор вообще не был знаком с сочинением Иакова и иначе излагал события. Но у него, конечно, были источники, и упоминание Десятинной церкви, может быть, разъясняет, какие именно. В этой версии в момент кончины Владимира при нем оказывается Глеб. По сказанию же Иакова, Глеба в Киеве не было, и о кончине отца он не знал.

Подобным образом позднейший летописец приписал погребение Ярослава Мудрого одному из младших его сыновей — Всеволоду, тогда как на самом деле умерший был похоронен Изяславом. После смерти Ярослава принцип майората — права старшего — на-

РХНЩлся часто. Но нарушения  такого рода приходилось как-то оправдывать, не стесняясь и подлогами. Самому Ярославу пришлось на 10—20 лет отодвинуть дату рождения (дабы сделать его старейшим), а Всеволод был представлен наследником по отеческому расположению. Примерно таким же образом кто-то возвышал Глеба. Иаков, как было сказано, пришел «с Льтеца», где, по преданию, был убит Борис. Позднее здесь будет находиться резиденция Мономаха, почему он и выдвигал на первый план Бориса.

Летопись включила текст  сказания Иакова, а не, видимо, более  ранний .Десятинной церкви. Очевидно, это  связано с обстоятельствами канонизации  братьев, завершившейся перенесением их останков в построенную Изяславсм церковь в Вышгороде. Любопытно, что до этого Борис помещался в деревянном саркофаге, а Глеб в каменном, то есть Глеба чтили больше, нежели егр брата. На перенесении присутствовало все высшее духовенство, включая митрополита, и культ отныне приобретал официозное значение. Культ к тому же должен был символизировать, с одной стороны, единство братьев, а с другой — приоритет старейшего, ка ковым, судя по летописной статье 980 года, был Бо риег~Право старейшего будет усиленно подчеркивать и летописец, осуждая под 1073 годом Святослава за изгнание своего старшего брата.

Клирики Десятинной церкви противопоставлял Корсунь Византии не- только потому, что эта греч екая колония политически в данный момент тяготел к Руси. И само корсунское христианство не мож быть отождествлено с константинопольским. Здес пользовались иным летосчислением, что так или ин~ че,означает и особое понимание всемирной истори Здесь почитались «западные» святые Мартин и Кл мент, практически игнорируемые в Византии. Сю на окраину из века в век высылали поверженных п литиков и еретиков, что со временем должно было п родить, во-первых, широкую веротерпимость, во-вт рых, сочувствие к жертвам произвола в метрополи

Как специфику корсунского  христианст В. Г. Брюсова оценила ветхозаветную тематику Софи ского собора в Новгороде, куда некоторые корсунски традиции могли быть занесены с так называемым

♦корсунскими древностями». В данном случае не имеет особого значения конкретный источник: пришли ли эти традиции с Иоакимом-корсунянином или же оказались вывезенными во время похода Владимира Ярославича на греков в 1043 году. Важнее другое. Ветхозаветная, тематика, выходя за рамки византийского канона, имела широкое хождение в Европе IX—X веков, причем обращение к ней вызывалось разными причинами. Она держалась обычно у тех церквей и течений в христианстве, которые сопротивлялись усилению иерархии как Константинополя, так и Рима. Так, подчеркнутое внимание к ветхозаветной тематике отличало ирландско-британскую церковь (о чем речь пойдет ниже). Подобные акценты можно обнаружить и в кирилло-мефодиевской традиции.

Ветхозаветная тематика не может, следовательно, сама по себе дать точного адресата, на которого ориентировались русские приверженцы этих сюжетов. Но что эта тематика не связывалась с ортодоксальным византийским православием — это достаточно очевидно.

В Печерском патерике приводится рассказ о Никите Затворнике — будущем нозгородском епископе, ко- от сего, яко прельщен есть от врага». Изгонять «беса» «Не можаше никто же стязатися с ним книгами Вет- хаго Завета: всь бо изусть умеаше... Евангелиа же и Апостола, яже в благодати преданныа нам святыа книгы, на утвержение наше и на исправление, сих ни- коли же въсхоте видети, ни слышати, ни почитати, ни иному дасть беседовати к себе. И бысть разумно всемь от сего, яко прельщен есть от врага». Изгонять« беса» пришли все видные отцы монастыря во главе с игуменом Никоном. Был при сем также Нестор-летописец. Благодаря стараниям братии Никита забыл «жидовь- скиа книгы», так что его заново пришлось учить грамоте.

Никита и в Новгороде  не стал ортодоксальным византинистом, о чем ниже еще будет речь. Но в Печерском монастыре после смерти Феодосия и, видимо, Изяслава отклонения от православной ортодоксии пресекаются самым бесцеремонным образом, и принимают участие в этом не вполне богоугодном деле те самые подвижники, которых затем прославляют в Патерике. Очевидно, и Иакова не приняла братия не только потому, что он был в другом месте пострижен. В сочинении Иакова обычны сравнения Владимира с ветхозаветными образами. Из печерского летописания конца XI — начала XII века таковые исчезают.

Отклонения от «византийского канона» наблюдаются и в искусстве XI века. Известный историк искусства Г. К. Вагнер в этой связи выделил традицию, отличающуюся следующими чертами: первое — доволь-» но свободное обращение с «византийской ортодоксией», второе — «портретизм», изображение в росписях реальных лиц, третье — связанный с «персонологиче-1 ской тенденцией» интерес к персонажам прошлого,] царям Давиду, Соломону, Александру Македонскому. I В этом интересе, по мнению ученого, реализуется идея мудрости, мудрого жизнеустройства. Наиболее же четко проявляется выделенная тенденция именно в эпоху Изясдава, причем все эти качества носят и определен-] ный «западнический» отпечаток.

Примечательно, что, как  полагает Г. К. Вагнер, в! Десятинной церкви «впервые проявился интерес к  скульптуре, и притом не византийского, а явно роман-,? ского характера». К сожалению, слишком мало оста-| лось материала, чтобы основательно разобраться в особенностях храма с этой точки зрения.

. Немного связанных  с Десятинной церковью и письменных  материалов. Кое-что, однако, все-таки! I имеется. Ветхозаветная тематика  заметно выделяет од-м ного  из составителей «Повести временных лет», и это|1 как раз тот летописец, который был близок Десятищ|| ной церкви. Особое почтение вызывает у летописца; Соломон с его притчами. Соломон является именно во§1 площением мудрости. Ольга, принявшая крещение, сравнивается с «царицей Ефиопьской», которая прихо-П дила к израильскому царю, «слышати хотящи премуд- рости Соломани». Владимир и сам сравнялся с Соло- I моном в житейской и государственной мудрости, даже|1 превзошел его, поскольку Соломона все-таки жены по- I губили, а Владимир сумел преодолеть «прелесть жен-si скую». Имя Соломона подкрепляет мысль о глубокой!! мудрости, заложенной в книгах, в статье 1037 года,|| В последний раз этот прием в «Повести временным лет» использован в статье 1078 года, в похвала ИзяШ славу. Печерские летописцы, как было сказано, отноЯ сились к ветхозаветным персонажам иначе, I

Примерно та же идея, что  и обращение к личности Соломона, заложена и в еще одной редакторской манере летописца: он прославляет миролюбие, в том числе и князей-язычников,~ хотя сами они наверняка не стремились прослыть миролюбивыми. Эпилоги рассказов об отдельных княжениях завершаются трафарет- но: «И живяше Олег мир имеа ко всем странам». «Игорь же нача княжити в Киеве, мир имея ко всем странам». «И бе живя (Владимир) с князи околними миромь, с Болеславом Лядьскымь, и с Стефаном Угрь- скымь, и с Андрихом Чешьскым, и бе мир межю ими и любы». После раздела Руси в 1026 году Ярослав и Мстислав «начаста жити мирно и в братолюбьстве, и уста усобица и мятежь, и бысть тишина велика в земли».

Вообще летописца Десятинной церкви довольно легко вычленить из всего летописного свода по целому ряду признаков, часто неповторимых. Он сравнительно редко вмешивался в текст источников и ранее составленной летописи. В повествовании о крещении он сохранил все, с чем явно не был согласен. «Сказание о Борисе и Глебе» Иакова и «Слово о взятии Кор- су ня» соединены чересполосно без заметных отклонений от исходного текста. Но он постоянно и сам включается в обсуждение написанного, иногда не слишком логично, как это наблюдается в отмеченных выше текстах-связках, пытающихся представить воинственных первых князей мудрыми миротворцами. Именно ему принадлежат многословные рассуждения о достоинствах христианского просвещения в статьях об Ольге, убиении варягов — отца и сына, в соединениях между разными источниками о Владимире, похвала книгам под 1037 годом, то есть, по существу, почти все, что составляет специфику летописи до 80-х годов XI столетия со стилистической и мировоззренческой точки зрения. И благодаря этому представляется возможным судить и о личности этого летописца, и о специфике трактовки им христианского учения.