Падение Перуна. Становление христианства на Руси

Работа Приселкова вызвала  множество возражений со стороны  приверженцев византийской версии. Осуждали его и за легковесность гипотез. Но едва ли не уравновесила эти претензии поддержка видного историка и тонкого источниковеда А. Е. Преснякова (1871—1929). По мнению Преснякова, работа Приселкова попросту зачеркивала византийскую версию как несостоятельную, а гипотетичность оправдывалась необходимостью найти альтернативу.

Византийская версия, как было сказано, держалась главным образом на традиционном представлении об изначальной связи Руси с Константинополем. Впервые ее всерьез проверил замечательный русский византинист В. Г. Васильевский (1838—1899). Некоторые источники еще не были открыты. Но ученый уже предположил их существование. Открытое вскоре сочинение Яхьи Антиохийского (ок. 1066 года) явилось подтверждением достоверности ранее сделанных выводов.

Васильевский доказал, что в 986—989 годах между Византией и Русью был заключен договор о союзе, скрепленный браком князя с сестрой императоров. Но ни в византийских, ни в русских источниках он не нашел свидетельств, доказывавших бы, что крещение осуществлялось именно греческими миссионерами. «Память» же Иакова, которой ученый придавал особое значение, этому и вовсе противоречила.

Византийская версия существует и до сих пор, но обычно по традиции без самостоятельного обращения  к источникам. При этом обычно не интересуются ха~

рактером древнерусского христианства, без чего вопрос об истоках и не может быть поставлен. А ведь отсутствие сведений о форме организации ранней русской церкви — это тоже черта характера, с которой надо разбиратьсяi.

Тесные связи Руси с Болгарией выявляются многими фактами. Не прерывались они и после византийского завоевания последней. Напротив. Можно пред-, полагать, что Русь стала одним из главных объектов; болгарской эмиграции. Тем не менее круг поисков] должен был расшириться. Естественно было обратиться в сторону западных славян, где начиналась просве-1 тительская деятельность Кирилла и Мефодия и где] наследие их — преследуемое и гонимое — сохраня-1 лось на протяжении ряда столетий. Естественно хотя] бы потому, что более всего сочинений, связанных cj кирилло-мефодиевской традицией, сохранилось на Ру4 си. Именно по этому пути пошел Никольский. ]

Никольский тоже отталкивался от некоторых выво! дов Шахматова, но именно отталкивался. Он исходил  из посылки, что наличие тенденции  грекофильской ш норманистской предполагает существование иных! отвергаемых версий. Призывал Никольский к изуче! нию самой духовной жизни, не смущаясь вызовом! который он бросал духовным академиям.(Ор считал 1 существенным, что «и в летописи, и в житиях, и в| былинах христианство Владимира одинаково обрисо-1 вывается как вера, свободная от аскетического риго! ризма» (то есть суровой строгости). Владимир, по Ни! кольскому, принимал такую веру, которая не стесняли жизнерадостности. Такое христианство он обнаружив вал на Руси в годы правления самого Владимира л позднее Ярослава. Исток же оптимистической идеоло! f гии он искал на западнославянской почве, тогда кая Болгария представлялась ареной двух потоков, иду! щих из Византии и от западных славян. I

Впоследствии появится немало частных разыская ний, уточняющих специфику собственно болгарской™ V , западнославянской письменных традиций. Размежев«ш ние их в большинстве случаев вызывает споры, тёИ более что ученики Кирилла и Мефодия подвизали® и тут, и там, а памятники распространялись по всеМЯ славянскому миру. Я

Естественно, что слабость византийской версии давала возможность говорить об участии Рима, хотя бы на равных долях. Римская версия обычно вытекала из норманской теории происхождения государства, которая получила в середине XIX века серьезные пробоины, но продолжала господствовать в языкознании и академической науке. В конце столетия развернулась полемика вокруг некоторых западных черт в церковном праве (речь о них будет ниже). О ведущей роли норманнов в христианизации Руси специально писал Н. Коробка в начале нашего столетия. Он, q частности, указал на любопытный факт: в одной молитве наряду с Кириллом, Мефодием, чешским свя-* тым Войтехом названы скандинавские святые Магнус, Канут, Албан, Олаф и Ватулф. Позднее часто обращались и к еще одному аргументу: упоминанию в саге об Олафе Трюгвасоне о «совете» принять крещение, якобы поданном им Владимиру.

В русской историографии  концепция Коробки не получила поддержки. Многие приведенные им аргументы были вскоре отведены В. А. Пархоменко, указавшим, что христианство у норманнов утверждается и распространяется намного позднее, нежели на Руси, именно в XI—XII веках. Однако возможности проникновения католичества через Центральную Европу он не исключал. Впоследствии о латинском участии будут писать почти исключительно на Западе католические историки и униаты. Живучести этой концепции на Западе способствует то, что не все аргументы католиков оказались опровергнутыми. Дело в том, что критика часто носила слишком общий характер. Внимание акцентировалось на заведомой тенденциозности большинства таких работ. А необходимо внимательней присмотреться и к некоторым (немногим, правда) новым фактам, вносимым этими историками. ак, М. Таубе еще в 1947 году привел солидный перечень церковных терминов, который сближает русскую церковь с римско-германской, а не греческой. Исходная терминология, конечно же, очень важна: она действительно должна указывать на первоначальные истоки. И если, скажем, названия церковь, поп, пастырь и другие термины восходят к германо-римскому миру, то это должно быть как-то осмыслено и объяснено.

Советские специалисты, как было сказано, основное внимание уделяли объяснению причин смены религии, не слишком останавливаясь на характеристике специфики древнерусского христианства. Но отдельные вопросы получили дополнительную разработку. Принципиальное значение, в частности, имеет пересмотр оценки корсунского сказания, сделанный незадолго до Великой Отечественной войны Р. В. Ждановым.

Жданов предпринял исследование источников с крещении Руси как раз в связи с шахматовскими исследованиями летописей. Он полностью согласился с направлением критики Никольского: недостаточное внимание предшественника к идейной стороне произведений, игнорирование самого идеологического (а ш просто текстуального) воздействия одного памятники на другой. В оценке же корсунской легенды он разо! шелся с обоими корифеями русской науки начала на! шего века. 1

Жданов доказывал, что  сказание вовсе не прини! жает, а  возвеличивает Владимира, а потому является не греческим, а как раз антигреческим. Эту поправки принял Д. С. Лихачев, в целом следующий схеме ШаД матова. Приняли ее также западногерманский ученый Л. Мюллер и польский А. Поппэ, настаивавшие ни изначальной зависимости русской церкви от Констан! тинополя. Но существенное уточнение Жданова обо! стрило другую проблему: кому, зачем и почему поная добилось столь воинственно отвергать имевшиеся pal нее версии крещения Владимира во имя корсунской?! Ведь очевидно, что факты искажаются во имя какогоШ то реального Интереса. 1

Было бы поспешным  обвинять в корыстных намев рениях именно приверженцев корсунской версии. Ков _г рыстными могли быть и глашатаи иных версий, а м Л жет быть, даже всех названных и неназванных. Ваяв нее разобраться, за что именно ратовали представители разных течений. Поправка Жданова порождает и ещн один вопрос: почему для прославления ВладимирапД требовалось крестить его в Корсуне, а не в Киеве? Я

С редким единодушием  исследователи относят пД явление  корсунского сказания к последней четверти XI века. К этому же времени обычно относится сложШ ние летописной повести о крещении. Однако пониьи нию текста мешает умозрительная схема, по которш

все летописание второй половины XI •— начала XII века связывается с единственным центром — Печерским монастырем.

До сих пор принято  считать, что «Повесть временных лет» написал печерский монах Нестор около 1113 года. Шахматов постоянно вставал перед затруднениями при такой атрибуции, но не нашел альтернативы. Между тем Нестор — печерский монах нам хорошо известен по двум сочинениям: «ЖитиюФеодосия» и «Чтению о Борисе и Глебе». Оба сочинения резко отличаются и по содержанию, и по мировоззрению от соответствующих летописных сказаний (в «Повести временных лет» читается сказание о Борисе и Глебе Иакова). Нестор был «чистым» византинистом, тогда как летописец в соответствующих текстах ортодоксом православия явно не был (об этом ниже будет особый разговор). Обо всем этом писали неоднократно. Но и в науке часто традиция оказывается сильнее всяких разумных доводов 9.

Наибольшая путаница возникает из-за того, что именно Нестору приписывают начальные  статьи летописи, большинство из которых на самом деле относится еще ко временам Владимира, то есть возникло в совершенно иной ситуации и воспроизводило отношения, вряд ли даже и осознаваемые в начале XII века. Никак нельзя объяснить и монополию Печерского монастыря на летописание во второй половине XI века. Сама история создания Печерского монастыря известна, по меньшей мере, в трех версиях, причем версия «Повести временных лет» самая скромная из трех. Нетрудно убедиться в том, что сведения о Печерском монастыре были внесены в летопись лишь в XII веке10.

В XI веке были много более  авторитетные духовные центры: старейшая Десятинная церковь и митрополичья кафедра — Софийский собор. Их авторитет проявляется хотя бы в том, что именно в них находились княжеские усыпальницы. При этом в Десятинной церкви в одном ряду окажутся Владимир, Анна, Изяслав Ярославич (ум. 1078), внук его Ростислав Мстиславич (ум. 1093). Сюда же были перенесены останки Ольги, а в 1044 году здесь крестили и захоронили останки князей Ярополка и Олега, убитых в 977 году, — факт сам по себе беспрецедентный. В связи с Десятинной церковью находились также предания о варягах-мучениках, убитых в 983 году, поскольку именно «на крови» их воздвигался храм. В Софийском соборе были похоронены Ярослав Мудрый, сын его Всеволод, сыновья Всеволода Ростислав и Владимир Мономах.

Соперничество двух важнейших  для XI века идеологических центров было неизбежным хотя бы потому, что старейший не мог примириться с выдвижением на первый план более молодого, каковым явился в связи с утверждением греческой митрополии при Ярославе Софийский собор. Необходимо, однако, присмотреться, только ли извечное местничество возбуждало противостояние, или существовали и более серьезные мотивы, побуждавшие в одном случае строить специальный храм для вновь создаваемой митрополии, Почему-то заново освящать храм Богородицы (то есть Десятинной церкви) в 1039 году, а в другом — отстаивать институт «десятины» и бороться за первенство собиранием мощей разных святых и претензией на наследование довладимирова прошлого путем крещения останков князей-язычников. Это ведь все факты огромной важности, показатели напряженнейшего идеологического противостояния.

На роль Десятинной церкви в предполагаемом летописании конца X века указывалось, в частности, JI. В. Черепниным. Правда, предположение это пита лось тем, что больше вроде бы и писать летописи бы ло негде. А затем о такой роли забывали: как будт служители Десятинной церкви с облегчением вздохнули, передав недописаниые листы летописей преемни кам из Софийского собора и Печерского монастыря. Даже один из лучших специалистов по истории летописания — А. Н. Насонов (1898—1965), заметивший, что запись об убийстве Ярополка Изяславича (1086 г.) сделана «как будто» в Десятинной церкви, не придал наблюдению особого значения; От реального текста его, как и других специалистов, отвлекали «печер- ские» реконструкции Шахматова и Приселкова.

Между тем рассказ  о Ярополке Изяславиче — это основное содержание статей 1084—1086 годов. А эти  статьи тесно связаны с большим  повествованием об усобице 1078 года, в  котором прославляется отец Яро- полка — Изяслав Ярославич  — один из самых «прозападных» русских князей. Та же рука прослеживается н во многих других летописных текстах, в том числе на описании крещения Руси. Что же касается корсунского сказания, то связь его с интересами Десятинной церкви настолько очевидна, что приходится недоумевать, почему ей не придается должного значения. Правда, Приселков указал на такую связь. Но он рассматривал не реальный текст, а умозрительную реконструкцию, оцениваемую как греческий памфлет. К тому же он был убежден, что Десятинная церковь контролировалась греками, не попытавшись как-либо обосновывать эту исходную посылку. Естественно, что на шатких основаниях прочные выводы получены быть не могут.

Таким образом, для выяснения сущности идейной борьбы XI столетия по вопросу об обстоятельствах крещения надо прежде всего определить содержание письменной традиции Десятинной церкви. Именно на этом фоне может найти объяснение факт учреждения митрополии греческого подчинения лишь при Ярославе, спустя полвека после крещения. Форма организации церкви также вытекает из понимания сущности принимаемого учения. Забегая вперед, заметим, что в летопись включен такой «символ веры» (якобы принимаемый Владимиром), который никак не мог выйти из-под пера ортодоксального византиниста или приверженца католической церкви. А это ставит задачу более детального рассмотрения истории христианства, противоборства разных течений в нем, задачу отыскания следов неортодоксальных течений в действительности IX—XI веков. Разрешению этих вопросов и посвящаются ниже следующие главы.

Корсунское сказание и Десятинная церковь

XW Вш есто Десятинной церкви в истории письменности и идейной борьбы на Руси XI столетия остается в значительной степени невыясненным именно потому, что изначально ей была предписана роль, которую она играть не могла.

У Приселкова, как было сказано, она является неким форпостом греческого влияния, а за собственно русскую церковь борется Печерский монастырь. Не так определенно, но в том же направлении высказывались и другие исследователи. Пожалуй, лишь Пресняков заметил, что с Владимиром и Десятинной церковью связан более светлый вариант христианства, нежели с Ярославом и Софийским собором. Никольский же неизменно считал более мрачной собственно византийскую струю, проводника которой находил именно в Печерском монастыре. Однако Десятинная церковь выпала из его поля зрения.

С утверждением на Руси православия  византийского толка должен был возникнуть вопрос о самом институте «десятины», как в принципе западном, а не восточном.

После заключения в 1596 году Брестской унии церковь становится объектом борьбы униатов и православных иерархов, борьбы, в известной мере продолжающейся и до сих пор. Сама Десятинная церковь была разрушена в 1240 году, но на ее развалинах воздвигли церковь Николы Десятинного, которая принадлежала униатам и представлялась преемницей первой. Митрополит Петр Могила (XVII в.) провел специальные археологические разыскания для доказательства того, что церковь строили греческие мастера. О греческих мастерах прямо сказано и в летописном рассказе о ее возведении. Но этого аргумента может быть достаточно только для опровержения вольных трактовок униатов и притязаний некоторых католических авторов, говорящих о прямой зависимости киевской церкви от Рима. Влияние же опосредованное таким образом отвести нельзя, тем более что греческие мастера в X веке были не просто ближайшими к Руси, а и наиболее квалифицированными.