"Просвещенный абсолютизм" в России

6.4 Вопрос о привилегиях окраин

Число немецких депутатов  в собрании было довольно значительно. Они встречаются не только между  представителями различных сословий прибалтийского края, но также между депутатами Финляндии, некоторых коллегий и пр.

Нет сомнения, что эти  депутаты, большей частью занимавшие кое-какие должности в администрации  или служившие в войске, владели  русским языком. Гадебуш, депутат от города Дерпта, совсем не знавший русского языка, был вскоре заменен другим депутатом, Урсинусом, который, как можно судить по его чрезвычайно деятельному и успешному участию в прениях по всем вопросам, отлично владел русским языком. То обстоятельство, что депутаты Прибалтийского края сделались членами разных специальных комиссий, свидетельствует о некотором доверии к их познаниям и опытности в делах. Им даже поручалось иногда составление подробных записок о разных вопросах законодательства.

Депутаты Прибалтийского края, подобно малороссиянам, изъявляли  опасения, что новое законодательство будет ограничением особых прав и привилегий остзейских провинций. По поводу прений о правах дворянства депутаты Ренненкампф, Вильбуа и Блумен представили записки, в которых было выражено желание, чтобы привилегии Лифляндии и Эстляндии оставались неприкосновенными⁹⁵.

Екатерина была весьма недовольна такой манифестацией. Она писала Вяземскому о «лифляндской замашке» и заметила: «Они хотят быть нашими законодавцами, а не от нас получить узаконений». Императрица выразила желание, чтобы кто-нибудь в Большой Комиссии возражал депутатам лифляндским, причем указывала на способ возражения. В своей записке она между прочим говорила: «Чтоб же лифляндские законы лучше были, нежели наши будут, тому статься нельзя; ибо наши правила само человеколюбие писало, а они правил показать не могут, и сверх того иные их узаконения наполнены невежествами и варварствами. И так, предохраняя себя, торжественно они просят: мы хотим, чтобы нас смертью казнили, мы просим пыток, мы просим, чтоб от беспрерывной ябеды наши суды никогда не были окончены; мы торжественно предохраняем противоречия и темноты наших узаконений и пр. Просвещенному свету останется судить о подобных неистовствах. Признаюсь, что сие с жаром писано, и так употребите лишь то, что прилично».

Настоящий случай свидетельствует, в какой степени внимательно  императрица следила за всеми частностями прений в Большой Комиссии и даже косвенно принимала в них участие. Отстаивая начала единства в деле ее кодификации, она могла рассчитывать на значительное число сторонников в Большой Комиссии. Так. например, когда депутат от любимского дворянства. Толмачев, выразил мнение, что по недостаткам законов Лифляндской. Эстляндской и Выборгской губерний должно сочинить «законы, одинаковые для всех ее императорскому величеству подданных народов», около ста депутатов в Большой Комиссии присоединились к мнению Толмачева⁹⁶.

Также и депутат от дворянства Новосильского уезда. Лев  Шишков, выразился по поводу вопроса о лифляндских привилегиях следующим образом; «Капитуляция, оружием вынужденная, не есть отличная выслуга пленника, но великодушие победителя. Поэтому не сделает ли больше чести означенным губерниям, если они будут называться не завоеванными, но одного с нами общества равными гражданами, а это иначе быть не может, как только тогда, когда они будут находиться под одними с нами законами. Лифляндия и Эстляндия не есть иное царство; климатом же, земледелием и другими упражнениями не рознится с русскими жителями, следовательно, и под законами одинаковыми с нами быть могут и должны быть». В этом же смысле выразились и некоторые другие депутаты.

Напротив, депутат от города Киева, Иосиф Гудим, обратил  внимание собрания на невозможность составления одинаковых законов для всех народов и выразил требование, чтобы город Киев оставался при своем пользовании магдебургским правом. При этом он заметил: «Это право укреплено было за городом Киевом грамотой царя Алексея Михайловича, которая преемниками его и ныне царствующею всемилостивейшею нашею Государынею была подтверждена»⁹⁷.

Также и депутат от эстляндского дворянства Вильбоа находил, что «нет нужды, чтобы для всех вообще подданных ее императорского величества все законы были равные», причем он заметил, что «права и привилегии лифляндские вполне соответствуют расположению живущего под ними парода», и пр.

Вообще оказывалось, что  в данном случае малороссийские и  прибалтийские депутаты действовали одинаково, выражая желание, чтобы местные права оставались неизменными.

Все это сильно не понравилось  императрице. В ее письме к Румянцеву  сказано: «Господа лифляндцы, от коих мы ожидали примерное поведение  как в просвещении, так и в  вежливости, не соответствовали нашему ожиданию: они сначала просили  и требовали, чтобы их законы были по материям читаны рядом с нашими: но когда оных стали читать, а депутаты об их законах начали говорить, так, как и о прочих узаконениях, тогда они не только тех депутатов, но и всю Комиссию попрекали, что будто они присваивают себе власть, коей Комиссии не дано; одним словом, я ожидала то, что они закричат громко «дело и слово» на всю Комиссию. Наконец, когда увидали, что великое число соблазняется их поведением, тогда все корпусом лифляндцы подписали и подали в Комиссии голос, что им не надобно и не хотят ни дополнение, ни перемену в их законах. На сие один из наших принес в Комиссию выписку из двадцати или более челобитен лифляндских, как дворян, так и от городов, где корпусом просят в разных годах от времени завоевания, с 1710 года и последующих, чтобы законы их были дополнены, ибо они весьма недостаточны и отяготительны в иных случаях для них... Еще не знаем, как господа лифляндцы из противоречащего поступка выпутаются»⁹⁸.

Из этого письма императрицы  видно, что изображение прений в  изданных в последнее время документах Большой Комиссии не может считаться полным. Из других данных мы узнаем далее, что прибалтийскими депутатами был представлен проект законов для Лифляндии и Эстляндии и что Екатерина занималась тщательным разбором этого проекта. Из ее замечаний видно, что она довольно резко критиковала образ мыслей остзейских депутатов; здесь сказано между прочим: «Я ничего конфирмовать не буду, что не в силе обряда мне поднесется. Они подданные Российской империи, а я не лифляндская императрица, но всероссийская» и т. п.

Императрица решилась положить конец этим прениям. По ее повелению  Бибиков на заседании 9 сентября 1768 года объяснил собранию, что Комиссия не должна ни в чем другом упражняться, кроме того, для чего именно она  учреждена, т. е. в сочинении проекта; заявления депутатов лифляндского, эстляндского, финляндского, малороссийского и смоленского дворянства не могут сделаться предметом обсуждения, потому что касаются правления; поэтому ему, маршалу, не остается ничего другого сделать, как торжественно возвратить помянутым депутатам поданные ими заявления.

Из «Записок о жизни  и службе Бибикова» видно, что  возвращение депутатам их заявлений было сопряжено со сделанным им строгим «наставлением». Бибиков сказал депутатам, что «долг звания предводителя принуждает его напомнить и просить, чтобы господа депутаты при сочинении своих голосов помнили и то, что потомство оных беспристрастно судить будет, но наипаче то. сколь далеко простиралася наша благодарность к тому престолу, который беспрерывно и столь много изливает на нас щедроты, которых мы опыты и в сей день ощущаем».

Таким образом, прения по вопросу об особенных правах Малороссии, Лифляндии и Эстлякдии не имели  результата. Екатерина считала опасным  обсуждение вопросов, относящихся, как в данном случае, хотя бы лишь косвенно, к области государственного права. Впрочем, опасения малороссийских и прибалтийских депутатов оказались лишенными основания. Общее законодательство, которое могло бы устранить привилегии отдельных провинций, не состоялось.

6.5 Наказы и ожидания сибирского крестьянства и купечества

Настойчивое требование купечества об обеспечении сословных  привилегий на торгово-промышленное предпринимательство, лейтмотивом проходящее на протяжении XVIII - первой половины XIX в. практически через все наказы, обращения, проекты и предложения купцов, имело юридическое основание в Соборном Уложении 1649 г., завершившем законодательное оформление посадского населения в особое сословие. Поскольку официально продекларированное Уложением исключительное право посадских людей на занятие торговлей и промыслами в реальной экономической практике постоянно нарушалось со стороны втягивавшихся в неземледельческие занятия крестьян и представителей других сословий (что имело объективные основания в развитии товарно-денежных отношений и неспособности городских посадов, в силу исторически сложившейся слабости русского города, к адекватному потребностям страны выполнению торгово-промышленной функции), посадское население и особенно купеческая верхушка посадов, формирование которой значительно ускорилось после городских реформ 1720-х гг., активно выступали за соблюдение своих торговых привилегий. Пик этой активности пришелся на середину XVIII в., так как к этому времени со всей очевидностью обозначились неутешительные для купечества результаты непоследовательной политики правительства в отношении соблюдения монопольных прав посадского населения на занятие торговлей (указ от 13 апреля 1711 г. дозволял заниматься торговым промыслом людям «всех званий» на условии уплаты торговых сборов, в 1722 г. была образована сословно-податная группа «торгующих крестьян» и т.д., проявившиеся в усилении торговой активности крестьянства и других сословий. Важную роль сыграло и проявившееся на начальном этапе проведения политики «просвещенного абсолютизма» стремление правительства учесть в своей законодательной практике интересы различных сословий российского общества, в связи с чем в 1750-1760-е гг. властями было предпринято несколько попыток изучения экономических и социально-политических запросов посадского населения, в том числе и его купеческой верхушки (анкета Комиссии о коммерции и пошлинах 1764-1765 гг., наказы купечества в Уложенную комиссию)⁹⁹.

Наиболее ранним из выявленных нами в архивных материалах обращений сибирских купцов, содержащих требование об обеспечении сословной монополии на торгово-промышленные занятия, является жалоба тюменских купцов в Комиссию о коммерции (1761 г.) о «причиненных им в заведенных ими кожевенных и мыльных заводах от покупок сырых кож, сала и прочих припасов в селах, деревнях и слободах на торжках крестьянами и служивыми разорениях». Требование о запрете крестьянам и разночинцам скупать сырье и содержать кожевенные и мыловаренные заведения, связанное с предпринимательской специализацией тюменского посада, вошло впоследствии также в ответ тюменского купечества на анкету Комиссии о коммерции (1764 г.), однако в этом документе круг предлагаемых запретов, касающихся обеспечения сословных привилегий купечества, значительно расширялся за счет распространения их на другие сферы предпринимательства, в которых принимали участие местные купцы: рыбный промысел в низовьях Оби, городская торговля в лавках и «съестных» рядах, внешнеторговый обмен в крепостях Сибирской пограничной линии. Сходные пожелания и просьбы, направленные на обеспечение сословной монополии купечества посредством запрета торгово-промысловой деятельности для лиц, не входящих в посад, а следовательно, не обременных посадскими податями и службами и имеющих в силу этого конкурентные преимущества, позволяющие им «чинить подрыв для купечества», содержатся также в ответах, поступивших на анкету Комиссии о коммерции из других сибирских городов. При этом конкретное содержание предлагаемых запретительных мер, как и в случае с тюменским купечеством, во многом определялось местной спецификой предпринимательства. Так, купечество Якутска ходатайствовало о запрещении торговать в городе представителям аборигенного населения, иркутские купцы жаловались на конкуренцию в подрядах и торговле со стороны устремлявшихся в богатый промысловыми ресурсами восточносибирский край «пришлых с паспортами», нерчинские - на торговое соперничество со стороны забайкальского казачества и т.д.

Требование о запрете  торгов и промыслов для лиц, не записанных в посад, содержалось практически во всех наказах, направленных купцами сибирских городов в Уложенную комиссию (1767 г.), а также в выступлениях депутатов от сибирского купечества, принимавших участие в работе этой комиссии. При этом в качестве наиболее действенной меры пресечения незаконного предпринимательства крестьян и разночинцев предлагалась их принудительная запись в посад или цех , в чем прослеживалась также заинтересованность в пополнении городских посадов зажиточным торгово-промысловым населением, призванным облегчить выполнение общепосадских платежей и повинностей. Некоторые купцы, как, например, депутат от барнаульского купечества И. Карышев, настаивали на восстановлении отмененных в 1753 г. внутренних таможенных пошлин, так как вполне резонно связывали обострение конкуренции в торгово-промышленной сфере с ослаблением надзора со стороны властей за исполнением репрессивных по отношению к коммерции крестьян и разночинцев законодательных норм, произошедшим после ликвидации внутренних таможен. Как считал Карышев, в случае восстановления таможенного контроля и «государев интерес получил бы свою прибыль», и купечество имело бы свою выгоду от того, что крестьянам и представителям других негородских сословий стало бы затруднительно «покушаться на торговлю»¹⁰⁰.

Устремления купечества к сословной монополии на торгово-промышленную деятельность, демонстрируемые не только сибирской, но и другими региональными  группами российского купечества, и в целом соответствующие доминирующей во второй половине XVIII в. в политике правительства линии на всемерное укрепление сословного принципа организации общества, нашли новое юридическое подтверждение в серии законодательных актов, изданных в 1750-1780-е гг. Так, в 1755 г. был утвержден Торговый устав, закреплявший монополию купечества на внутреннем рынке и сводивший коммерческие права других сословий в основном лишь к торговле продуктами собственного производства. В 1760 г. Сенатом был издан указ о «неторговании никому разночинцам, кроме купечества, никакими российскими и иностранными товарами».

Однако законодательные  препоны не могли поставить непреодолимых  преград на пути предпринимательства  некупеческих сословий, так как оно  имело мощное основание в неуклонном развитии товарно-денежных отношений, формировании всероссийского рынка и капиталистического уклада в экономике. Так, правительственная комиссия, изучавшая в 1767 г. организацию торговли в стране с целью определения возможностей изменения ее налогообложения, пришла к выводу, что регулирующие внутреннюю коммерцию законодательные нормы соблюдаются «весьма мало», в результате чего «каждой во всем государстве торгует..., где кто и как хочет»¹⁰¹.

Занимаясь торговлей  и промыслами по кредитам от дворян и купцов, на праве «гостей» (в  соответствии с Городовым положением 1785 г.), а зачастую и на нелегальных основаниях, тор-гово-промысловое крестьянство успешно конкурировало с купечеством в различных сферах предпринимательства даже в период действия наиболее жестких ограничений, приходящихся на 1785-1812 гг. (от принятия Городового положения до восстановления сословной группы торгующих крестьян). В результате поток жалоб и обращений купечества к властям о запрещении крестьянского предпринимательства после принятия Городового положения не только не сократился, но даже возрос. Особенное неудовольствие сибирского купечества вызывала коммерческая активность торгующих крестьян Вязниковского уезда Владимирской губ. (вязниковцев), с конца XVIII в. развернувших настоящую торговую экспансию на сибирском рынке. При этом если местные торгующие крестьяне вели торговлю в основном сельскохозяйственными и промысловыми товарами, рыночный оборот которых становился все более свободным от сословных регламентации и ограничений, то вязниковцы - «красным» товаром, составляя конкуренцию купцам в той отрасли коммерции, которую они традиционно считали предметом своей монополии. Под воздействием многочисленных жалоб местного купечества Томское губернское правление в феврале 1808 г. даже обращалось во Владимирскую губернскую администрацию с просьбой о принятии мер к «пресечению» торговых вояжей крестьян-вязниковцев в Сибирь, а на места по губернии был разослан указ, предписывавший наблюдать, чтобы крестьяне «отнюдь незаконной торговли не производили, а ежели где она откроется, тотчас отсылать к суду». Однако, как вынуждены были констатировать сибирские власти, «по сему никакого исполнения не было учинено»¹⁰².