"Просвещенный абсолютизм" в России

просвещенный  абсолютизм уложенная комиссия

4. «Наказ» Екатерины II

4.1 Разработка и источники текста «Наказа»

Начиная с 1765 г. в своей  зарубежной корреспонденции Екатерина  стала регулярно упоминать о работе «над законами этой империи». Как станет видно впоследствии, это было начало составления «Наказа Комиссии о сочинении проекта нового уложения»⁴¹.

Сохранившиеся документальные данные и воссоздание истории  законодательных документов, связанных с созывом Комиссии о сочинении проекта нового уложения 1767 г., не позволяют с абсолютностью утверждать, какая идея сложилась у Екатерины II ранее: разработки «Наказа» для Комиссии по сочинению нового уложения или созыва представительной Комиссии для того, чтобы воплотить в законодательстве идеи составленного ею «Наказа». По косвенным данным вероятнее второе. Государственные документы и политические заметки Екатерины II до 1766 г. не содержат никаких свидетельств тому, что императрица была в курсе кодификационных работ и их формы в предыдущее царствование. Судьбой проектов (видимо, по её запросу) один из статс-секретарей заинтересовался у А.И.Глебова, бывшего члена Уложенной комиссии и генерал-прокурора только в 1766 г. Также только в 1766 г. в текстах составляемого Екатериной сочинения появилось его обозначение как «Наказа» Комиссии уложения.

Создание «Наказа» самым  непосредственным образом было следствием увлеченного литературно-политического внимания Екатерины II к знаменитой книге Ш. Монтескье «О духе законов». Поэтому было в немалой степени продиктовано стечением случайных обстоятельств, литературного вкуса и политической ангажированности. Как показывает более внимательное изучение рукописей «Наказа» и его текстуальных источников, эта взаимосвязь значительнее и вместе с тем несколько иного рода, чем ранее представлялось⁴².

Первоначальное знакомство Екатерины с трактатом Монтескье относится, по её воспоминаниям, к зиме 1754 — 1755 гг. Произведение явно захватило её политическое размышление. Позднее её внимание регулярно привлекала политическая литература, связанная с откликами на трактат Монтескье. Разрабатывая законодательную программу реформ и конструируя её политико-правовую доктрину, Екатерина II сочла возможным, как признается в переписке, «обобрать президента Монтескье, не называя его...для блага двадцати миллионов, которое от того должно последовать». Будущий «Наказ» обдуманно делался произведением заимствованным в литературном отношении. И такая особенность Екатерины II с этого времени станет постоянной для её последующего законодательного творчества⁴³.

Прообразом примерно 75 % текста «Наказа» (как по количеству статей, так и по общему объему текста) стали конспект-выписки Екатерины II из книги Монтескье, сделанные ею на протяжении нескольких месяцев 1765 г. Этот первоначальный текст оказался, однако, своеобразным вдвойне. Работая над своим конспектом-выписками (и руководствуясь в большей степени собственным представлением о политических проблемах реформы, нежели логикой мысли самого автора), Екатерина обратилась к одному из амстердамских изданий книги Монтескье, выпущенных в 1759 - 1765 гг. Эти издания обладали единой важной для литературной истории «Наказа» особенностью: текст Монтескье публиковался здесь в сопровождении комментариев Анонима — ныне забытого, а тогда весьма известного голландского философа-правоведа и издателя Эли Люзака. В своих выписках Екатерина II следовала как авторскому тексту Монтескье, так и комментариям Люзака (порой весьма критического по отношению к мыслям Монтескье свойства), практически не отделяя одного от другого; в итоге выписки, основанные на авторском тексте Люзака составили тексты более 20 статей будущего «Наказа» и ещё нескольких отрывков, в окончательную редакцию не вошедших. Осознавая или не осознавая различие умозаключений двух разных авторов по близким политико-правовым вопросам, императрица изначально вовсе не стремилась руководствоваться именно идеями Монтескье; ей необходим был как бы политический текст по интересующим проблемам на высоте эпохи. Не очень значительную, но реальную долю текста составили собственные авторские замечания Екатерины II⁴⁴.

В итоге, разработанный  к середине 1 766 г. «Наказ» стал в  литературно-текстовом отношении  произведением во многом заимствованным: до 80 % от числа статей и до 90 % общего объёма текста. Однако круг литературно-текстовых источников «Наказа» несколько другой, чем ранее представлялось в историографии: 245 статей основаны на немного редактированном тексте «О духе законов» Монтескье, 20 - на комментариях Люзака к амстердамским изданиям Монтескье, 106 [10-я глава только] - на текстах Беккариа, 5 - на статьях французской «Энциклопедии», 1 - на русском законодательстве, 32 — несомненно заимствованы, но из не идентифицированного пока источника⁴⁵.

История разработки текста в свете обновленных и более точных данных о литературных заимствованиях позволяет скорректировать и историографические оценки «Наказа» как политического произведения. Екатерина II, создавая собственную политико-правовую доктрину, исходила, главным образом, из книги Монтескье и статей «Энциклопедии» как собраний образцов для собственного политического дискурса и с самого начала не была озабочена воссозданием системы взглядов первоисточника. Помимо этого тексты свободно компоновались ею, многие важные положения первоисточников выпускались. Взаимное смещение и смешение текстов, перевод на русский язык с использованием другой, не столь устоявшейся терминологии создавал совершенно иную литературную ситуацию. Даже чисто формально «Наказ» стал достаточно самостоятельным по концепции и по правовому содержанию произведением, который показал своей доктриной и программой привязанность в большей степени собственному представлению Екатерины II о задачах политики и о принципах правопорядка, уже заявленному в предыдущих политических документах.

Работа над «Наказом»  со всеми дополнениями и исправлениями  на протяжении 1765 - 1766 гг. велась императрицей единолично, Только на завершающем этапе работы Екатерина II познакомила с текстом предварительной редакции «Наказа»» нескольких лиц из ближайшего окружения, которые представили ей небольшие письменные отзывы-замечания. При всей дворцовой «этикетности» все отзывы были вполне деловыми и, за исключением А.П.Сумарокова, все одобрительно восприняли идею произведения, его принципы, предложив очень частные поправки, которые почти все были императрицей учтены при повторной обработке текста. В этом смысле продолжающее фигурировать в историографии представление о «цензуре» «Наказа» со стороны высшей бюрократии не находит отражения в рукописной истории текста, хотя такая «легенда» имеет некоторые мемуарные основания, возможно, впрочем, относящиеся совсем не к этому вопросу⁴⁶.

Но сам факт ознакомления сановников с текстом «Наказа» и, по сути, одобрения его содержания показывает, что доктрина и представленная в нём законодательная программа были выражением личной позиции не только императрицы, но более широкого правительственного круга. Это сделало будущий «Наказ» официальным политико-идеологическим и политико-правовым документом, который был отпечатан отдельной книгой и официально обнародован при открытии 30 июля 1767 года Комиссии для сочинения проекта нового уложения.

4.2 Политико-правовая доктрина «Наказа»

Основной текст «Наказа» заключил в себе 20 тематических глав, разделённых на 526 статей. В нём можно выделить пять условных разделов:

1. Общие принципы государственной организации и её роли в обществе в связи с задачами правовой политики (гл. 1-5, ст. 1 - 38);
2. Основы государственного законодательства и общие начала правовой политики (гл. 6 - 7, ст. 39 - 79);

3.Принципы уголовного  права и судопроизводства (гл. 8 - 10, ст. 80 - 250);

4. Начала общественной структуры и задачи сословие-правовой политики и экономического регулирования (гл.11 — 18, ст. 251 — 438);
5. Теория законодательства, его техника, а также частные вопросы правовой политики (гл.19 - 20, ст. 439 - 521)⁴⁷.

В 1768 г. были опубликованы ещё две дополнительные главы  к «Наказу»: 21-я (ст.527 - 566), посвящённая формально полиции, а по сути, принципам текущего управления государством, и 22-я (ст.568 - 655), посвящённая государственным финансам, налогам и теории политической экономии.

Политико-правовая доктрина «Наказа» сложилась своеобразным сочетанием абстрагированных идей его литературных источников, особенностей их прочтения Екатериной II, традиционных постулатов официальной публично-правовой доктрины абсолютизма и своего рода «общих мест», сформированных идейно-культурным фоном эпохи.

Исходной конструкцией политико-правовой доктрины были постулаты  христианского вероучения. Это декларировалось в общей форме как основание государственной деятельности (ст. 1 — 2), этому следовало подчинять цели воспитания юношества (ст. 351 - 352). Правила христианской веры как бы организовывали все политические, правовые, этические принципы существования власти в гражданском «общежитии». И напрямую «право божественное» провозглашалось первым из многих факторов, определяющих порядки в обществе.

Политические установления и законодательство не могут быть произвольными предписаниями законодателя. Для их общественной ценности и незыблемости они должны соответствовать «особенному расположению народа», для которого издаются (ст.5). Это расположение народа положено было в основу политической социологии «Наказа». Посредством этой категории были осмыслены предписания естественного права - изолируя их от политически ценностных требований, а только фиксируя наличные условия политического бытия. Расположение народа - в равной мере и данность, и следствие естественного человеческого бытия, это тот наличный достигнутый уровень, с которого строится новая «просвещённая» политика. Характеристики этого расположения народа подлежат только декларации, а не переустройству. Поэтому в политико-правовой доктрине они представали как незыблемые постулаты.

Исходя из этой предпосылки, доктрина «Наказа» представила наличие монархии в России незыблемым фундаментальным законом её естественного положения и исторического развития: монархия наиболее соответственная необходимости именно русского народа (ст. 10 - 11), монархия вообще наиболее продуктивная форма любого государственного правления по присущему ей качеству отправления власти (ст. 14 — 16). Отказ от незыблемости монархии чреват для общества, так как «повреждение всякого правления начинается почти всегда с повреждения начальных своих основания» (ст.502)⁴⁸.

К числу свойств естественного положения России была отнесена самодержавная неограниченность монархии. Монарх был объявлен «источником всякой государственной власти» (ст. 19). Все государственные законы «проистекают от благоизволений его» (ст.511). Он «представляет в своей особе всё общество соединённое» и содержит «всю власть в своих руках» (ст. 148 - 149). К прерогативам верховной власти монарха особо причислено право толкования законов (ст. 151). Монарх объявлен верховным собственником всего, что «общенародную казну составляет», представляя главу государства и единоличного суверена (ст. 625).

Для технологичного управления государством в обществе учреждаются  «власти средние, подчинённые и  зависящие от верховной» - что и  представлено как «существо правления» (ст. 18). Этим институциям, или правительствам, поручаются «части правления», они полномочны регистрировать государственные законы, делать монарху представления о несоответствии отдельных нормативных актов основному государственному закону — уложению (ст. 21, 24 -25). Они же исполняют суд - «именем государя по законам» (ст.99). Статус и полномочия таких правительств (под которыми текстуально понимались наличные в России государственные органы разных уровней, которые «премудро учредил Пётр Великий» — ст.99) полагались как чисто управленческие и бюрократические по организационным принципам.

Цель всех действий верховной  власти и государственной политики заключалась, по «Наказу», в «предохранении безопасности каждого особо гражданина» (ст. 33). Верховная власть провозглашалась «сотворённой для народа» (ст. 520) и направляющей действия всех людей «к получению самого большего ото всех добра» (ст. 13). Конкретное воплощение этой цели в том, что монарх обязан содействовать развитию общества в духе непрерывного совершенствования (ст.58). Достигается же этот «высочайший степень совершенства» (ст. 44) установлением в государстве наилучших законов (ст. 42 — 43), в свою очередь соответствующих естественному положению народа. Доктрина тем самым как бы замыкала это «звено» политической логики само на себя⁴⁹.

Рассуждение в «Наказе» о необходимости достижения с  помощью государственной власти наивысшей степени общественного благополучия однозначно засвидетельствовало, что одним из постулатов доктрины была идея общего блага. Вместе с тем эта идея обрела ту форму, которая была характерна не для доктрины классического, а именно для просвещённого абсолютизма: цель государства в «блаженстве каждого» и тем самым — всех. Конструируемая закономерная монархия должна следовать потребностям гражданского общества и законам, вытекающим из естественного положения народа.

Однако провозглашаемая  цель государственной организации  никак не реализуется в правоположениях, относящихся к повседневному  течению государственных дел. Поэтому доктрина правомерности, законности монархии размывается до декларации только этико-политического свойства. «Наказ» предполагает случаи, когда власть действует согласно закону «в пределах ею же самой положенных» (ст. 512). Но конкретные институции в этой связи имели весьма неопределённое значение: монарх должен править «отчасти кротко и снисходительно» (ст.513), «не переменять порядок вещей, но следовать оному», придерживаться своих «благоизволений», но не «мечтаний» (ст. 511), довольствоваться «главным надзиранием одним только приличным государям» (ст. 510). По сути, предполагалось только установление своего рода нового этико-политического режима реализации власти, по качеству своему нимало не теряющей своей политической абсолютности⁵⁰.

Эти рассуждения «Наказа» и это звено новой политико-правовой доктрины имело ещё один конкретный исторический подтекст. И этот подтекст свидетельствует ещё один источник формирования требований законности в доктрине просвещённого абсолютизма. Стремление к возможно более четкой закономерности действий верховной власти отражало главным образом реакцию правящих элит на реальность государственного быта предыдущих десятилетий в России, когда (по заключению Н.И.Панина) «действовала более сила персон, нежели сила мест государственных». Конструкция доктрины и в целом идеологии просвещенного абсолютизма имела весьма жизненное основание в виде недовольства правящей элиты крайним волюнтаризмом в политике монархии, проявлявшемся в силу самых разных случайных факторов⁵¹.