Также Уайльд
отрицал социальные функции искусства,
заявляя, что задача каждого
художника “заключается просто
в том, чтобы очаровывать, восхищать,
доставлять удовольствие... Мы вовсе
не хотим, - писал он, - чтобы нас
терзали и доводили до тошноты
повествованиями о делах низших
классов”. Тем не менее, в тюрьме
он напишет Альфреду Дугласу
:”Единственной моей ошибкой было то,
что я всецело обратился к деревьям той
стороны сада, которая оказалась залитой
золотом солнца, и отвернулся от другой
стороны стараясь избежать ее теней и
сумрака. Падение, позор, нищета, горе,
отчаяние, страдание и даже слезы, раскаяние,
которое усеивает путь человека терниями...
- все это отпугивало меня. И за то, что
я не желал знаться ни с одним из этих чувств,
меня заставили испробовать все по очереди,
заставили питаться ими.”
В эссе
“Душа человека при социализме”
(1891 год) - единственном образце политической
эссеистики Уайльда - перед нами
предстает характерно уайльдовское
видение важнейших общественных конфликтов
и идейных течений, определивших противоречивый
облик современной художнику Британии.
Также, на страницах именно этого эссе
отчетливо проявляются глубокие переживания
английского писателя, порожденные исторической
трагедией России, имперскому деспотизму
которой он вынес следующий приговор :”Каждый,
кто живет припеваючи в условиях нынешней
системы российского правления, должен
либо считать, что души у человека вообще
нет, либо если она есть, то не стоит того,
чтобы совершенствовать ее”.
Но в центре
его внимания, разумеется, оставалась
прежде всего Англия. Утопическое по тональности,
эссе Уайльда интересно как свидетельство
социальной зоркости художника-гуманиста.
Бедные и богатые в условиях частной собственности,
по мысли Уайльда, равно лишены возможности
к подлинному самораскрытию. “Истинное
совершенство человека определяется не
тем, что у него есть, но тем, что он сам
собой представляет. Частная собственность,
разрушив истинный Индивидуализм, создала
взамен Индивидуализм мнимый” т. е. основанный
на своекорыстной борьбе за место под
солнцем. Также заслуживают внимания и
соображения Уайльда о взаимоотношениях
Художника и Власти в структурах классовых
обществ. Буржуазно-демократическая Британия,
по мнению Уайльда, не слишком выгодно
отличается от деспотий других европейских
держав. Тирания Толпы немногим лучше
своеволия монархов; что же касается англичан,
то они с редким постоянством обрекали
на изгнание самых талантливых своих художников.
В пору утвердившегося социализма государственному
вмешательству в деятельность художников
должен быть положен конец - в этом Уайльд
нисколько не сомневался. Тем не менее,
история социализма в России, а затем и
его самоликвидация на шестой части земного
шара доказала обратное.
Поза и
эстетские крайности Уайльда,
несомненно, бросаются в глаза,
но очевиден и непримиримый
протест, основанный на жесткой
позиции художника, учитывающего
историю искусства, условия его
развития и реальное состояние.
Позиция Оскара Уайльда очевидна
: он против приземленности, “подражания
правде”, мещанских прописей и пустой
риторики. Словом, против всего того, что,
претендуя на место в искусстве, искусством
не является. Эта особенность позиции
и воззрений Уайльда нашла выражение в
его сказках и романе.
Сказки являются
наиболее популярным из всего,
написанного Оскаром Уайльдом, и
лучшие из них, так же как
и его рассказы, несомненно выходят
за пределы литературы декаданса, что,
в свою очередь, служит свидетельством
того, как тесно было писателю в границах
декадентской эстетики.
К сказкам,
объединенным в сборник “Счастливый
принц и другие сказки” (1888
год) относятся такие сказки, как
: “Счастливый принц”, “Соловей и роза”,
“Эгоистичный великан”, “Преданный друг”
и “Замечательная ракета”. Сказки “ Юный
король “ , “ День рождения инфанты “
, “ Рыбак и его душа “ и “ Мальчик-звезда
“ объединены под общим названием “ Гранатовый
домик “ (1891). Сказки Уайльда - не наивные
россказни, а серьезные , местами недетские
произведения. Оскар Уайльд обличает алчность
и корыстность буржуазных нравов, противопоставляя
им искренние чувства и привязанности
простых людей, не загрязненные холодным
расчетом и составляющие подлинную красоту
человеческих отношений. В сказках “ Юный
король “ и “Счастливый принц” писатель
говорит о несправедливом устройстве
общества, в котором те , кто трудятся,
терпят лишения и нужду, в то время как
другие живут припеваючи за счет их труда.
В “Великане-эгоисте” и “Преданном друге”
он показывает, как эгоизм и алчность этого
мира убивают вокруг себя все живое; в
“Замечательной ракете” блестяще высмеивает
пустоту и чванливость кичащейся своей
родовитостью знати, а в сказке “День
рождения инфанты” - та же тема приобретает
уже трагическое звучание.
В одной
из лучших, самых трогательных
и печальных сказок, в любимой
сказке автора этого реферата
- в “Преданном друге” - писатель
поднимается до подлинно сатирического
обнажения алчной и лицемерной
морали собственника. Историю маленького
труженика Ганса, ограбленного и погубленного
богатым и жестоким Мельником, лицемерно
именующим себя его преданным другом,
Уайльд возводит до высоты символического
обобщения. Действительно, невозможно
без слез читать грустную историю Маленького
Ганса, беззаботно жившего в скромной
избушке, копавшегося день-деньской среди
роз, крокусов и фиалок и улыбавшегося
солнцу. С точки зрения автора, эта красивая,
но грустная сказка идеальна для помощи
в складывании определенной системы ценностей
ребенка. Ее мораль слишком очевидна. В
детском сознании моментально фиксируется
трудолюбие, отзывчивость и доброе сердце
Маленького Ганса, лживый и ленивый Мельник,
который погубил несчастную Крошку. Оскар
Уайльд настолько явно вырисовывает положительного
и отрицательного героя, что ребенку лишь
остается запомнить поступки того и другого
и сделать вывод, что не представляется
трудным, в отличие от таких сказок, относительно
сложных для детского понимания, как “Соловей
и роза”, “День рождения инфанты” и др.
Главное же,
что придает сказкам Уайльда
их неповторимое “уайльдовское”
своеобразие, это роль, которую играет
в них парадоксальная форма выражения
мысли, являющаяся отличительной особенностью
стиля писателя. Сказки Уайльда (как и
вся его проза) насыщены и перенасыщены
парадоксами. В критической литературе
прочно установилась традиция считать
его парадоксы простой игрой словами.
Тем не менее, по мнению автора, в основе
многих из них лежит скептическое отношение
писателя к целому ряду общепринятых этических
и эстетических норм буржуазного общества.
Задача парадоксов Уайльда, направленных
против ханжеской лицемерной морали, состояла
в том, чтобы, называя вещи своими именами,
тем самым обнаружить это лицемерие. Ярким
тому примером может послужить сказка
“Замечательная ракета”. И безграничное
высокомерие, и надменность и презрение
к окружающим “замечательной ракеты”,
и ее самовлюбленность живо контрастируют
с тем полнейшим отсутствием в ней какой-либо
действительной ценности, которое Уайльд
постоянно подчеркивает в своих описаниях
аристократии. Настоящий комизм этой сказки
возникает как раз из этого несоответствия
между сущностью и видимостью явления,
достигающего своего апогея в заключительном
эпизоде (мечтавшая произвести “огромную
сенсацию”, ракета “прошипела и потухла”).
Также в
своеобразном стиле сказок Уайльда
занимает важное место прием
контрастного противопоставления.
Иногда этот прием преследует
чисто живописную задачу (описание
внешности инфанты и карлика),
но в большинстве случаев Уайльд
пользуется им для выявления
основного сюжетного замысла
сказки (чередование картин роскоши
и нищеты в сказке “Юный
король”, в чередовании рассказов
ласточки о заморских чудесах
с рассказами счастливого принца
о жизни бедняков большого
города).
Своеобразие
стилистики сказок Уайльда проявляется
в их лексике и стилистике.
Великолепный знаток языка (как
и подобало приличному эстету),
он был точен не только в
выборе нужного ему слова, но
и в интонационном построении
фразы. Конструкция фразы предельно
проста и является одним из
классических образцов английской
прозы. В то же время влияние
декадентской манерности заставляет
писателя то и дело уклоняться
от лаконичности повествования
и насыщать свой рассказ всевозможной
экзотикой типа “розовых ибисов, длинной
фалангой стоящих вдоль Нильского берега”
или “черного, как черное дерево, царя
лунных гор, поклоняющегося большому куску
хрусталя”. Особенно заметно стремление
к излишней декоративности во втором сборнике
сказок (“Гранатовый домик”). Не может
не поразить такая мельчайшая мелочь :
сколько эстетической радости доставляло
ему, например, созерцание драгоценных
камней. “Он часто проводил целые дни,
пересыпая из шкатулки в шкатулку оливково-зеленые
хризобериллы, которые кажутся красными
при сиянии лампы, кимофаны, прорезанные
серебряной чертой, точно проволокой,
фисташковые хризолиты, розово-красные
и винно-желтые топазы; его пленяло красное
золото солнечного камня, жемчужная белизна
лунного камня” и т. д., и т. д., и т.д.
С не меньшим
упоением Уайльд писал о человеческой
одежде. Он еще не заикнулся
о наружности инфанты, а с
первых же строчек очень подробно,
словно в модном журнале, изобразил
ее одеяние : “Платье на ней было серое
атласное, с тяжелым серебряным шитьем
на юбке, а туго затянутый корсаж весь
был расшит мелким жемчугом. Из ее платья,
когда она шла, выглядывали крохотные
туфельки с пышными розовыми бантами.
Ее большой газовый веер был тоже розовый
с жемчугом” и т. д. Словом, порою забывает
изобразить лицо человека, но его костюм
опишет всегда. Раньше костюм, а потом
лицо. Если книги Достоевского часто были
достоянием психиатров, то книги Оскара
Уайльда могут быть незаменимы для ювелиров
и портных. Т. о., описывая и восхищаясь
всем, что сотворил человек для украшения
человека, этот комнатный, салонный писатель
совершенно отказывается замечать природу.
Искусственную красоту он лелеял, а от
естественной - отворачивался. Практически
невозможно найти на его страницах ни
единого пейзажа, ни дуновения свежего
ветерка : всюду шикарные дворцы, заморские
гобелены и холодный мрамор.
Но несмотря
на всю, подчас нарочитую, наивность в
изображении жизни и постоянную подмену
реальных конфликтов воображаемыми, критическое
отношение писателя ко многим явлениям
современной ему действительности, очень
явственно звучащее в этих сказках, сразу
определило их место в ряду произведений,
противостоящих литературе викторианской
Англии. Современная Уайльду английская
критика встретила сказки холодно.
Вместе с
тем, Оскара Уайльда постоянно
обвиняют в отсутствии глубины
в суждениях об отдельных сторонах
современной ему действительности,
в “характерной” слабости финалов
его сказок, не вытекающих, как
правило, из всего развития
действия. Например, иронизируя над богачами-филантропами,
Уайльд сам то и дело прибегает в своих
сказках к сентиментально-филантропическим
развязкам (финалы “Счастливого принца”,
“Великана-эгоиста”). Интересно, также,
отметить и уайльдовскую точку зрения
по этому вопросу : “...У меня был высокий
дар; я сделал искусство философией, а
философию - искусством, что бы я ни говорил,
что бы ни делал - все повергало людей в
изумление, все, к чему бы я ни прикасался,
- будь то драма, роман, стихи или стихотворение
в прозе, остроумный или фантастический
диалог, - все озарялось неведомой дотоле
красотой. Я пробудил воображение моего
века так, что он и меня окружил мифами
и легендами.” Воистину, такая самооценка
свидетельствует о многом. И если вдуматься,
то Уайльд действительно недалек от истины!
Суммируя
все вышеизложенное, можно сказать,
что крайний индивидуализм Уайльда
привел к тому, что даже те
зерна реальной правды жизни
и искреннего сочувствия обездоленным,
которые сделали его сказки
популярными, не смогли найти
дальнейшего развития в его
творчестве.
От сказок,
с их отчетливо выраженными
социальными мотивами, Оскар Уайльд
переходит к наиболее типичному
произведению декадентской литературы
- к “Портрету Дориана Грея”
(1891 год). В творческом наследии Уайльда
это его единственное крупное произведение
художественной прозы. Сам автор не дал
ему жанрового определения. Его называют
романом, однако его можно назвать и повестью,
и даже “драмой в прозе”. “Портрет Дориана
Грея” лишен четкой жанровой определенности,
потому и возникают уточняющие характеристики
: роман-аллегория, роман-символ, роман-миф.
Каждому из этих определений в тексте
романа можно в той или иной мере подыскать
обоснование, в меньшей мере для аллегории
: аллегория - прямое иносказание, смысл
его однозначен, а “Портрет Дориана Грея”,
его символика вызывают разное толкование.
Сюжет романа
основан на традиционном мотиве
сделки с дьяволом и участии
магического предмета в роковой
судьбе героя. Когда говорят
об источнике непосредственного
влияния на творческий замысел
Уайльда, обычно называют “Шагреневую
кожу” (1831) Бальзака. Однако помимо
“Шагреневой кожи” критики называют
и другие источники влияния
на сюжет романа и характер
героя, такие, как роман Чарльза
Метьюрина “Мельмот Скиталец” (1820), повесть
Стивенсона “Необычайная история доктора
Джекила и мистера Хайда”(1886), “Наоборот”(1884)
Гюисманса. Прямой источник идеи магического
портрета Ричард Олдингтон находит не
в “Шагреневой коже”, а в “Вивиане Грее”(1826
-1827), романе Дизраэли. Возможно, все эти
и даже некоторые другие произведения,
например, “Вильям Вильсон” (1839) Эдгара
По, или “Алмаз Раджи” (1878) Стивенсона,
были учтены Уайльдом и стимулировали
его замысел.
И все же,
по мнению автора, “Портрет Дориана
Грея” - не имитация того или
иного литературного источника,
а бесподобное творческое создание.
Название
романа подчеркивает особое значение
портрета в сюжете, и если оно
призвано ориентировать читателя,
то портрет заслуживает пристального
внимания, как бы ни оценивать
достоинства этого художественного
изобретения. В преображениях
портрета высказана суть того,
что совершается в романе.