Символика заглавий книг и произведений Анны Ахматовой

Олицетворением этой стойкости явилась шестая книга стихов Анны Ахматовой «Тростник».

« В 1924 – 1940 годах Анна Ахматова не переставала писать, но стихи ее в советской печати в это время не появлялись» [15, с. 399]. Почему?

          1920 – 1940 годы – один из самых трагических периодов в жизни и творчестве поэта. А. Ахматова в «черном списке» поэтов: ей запретили печататься, публично читать свои стихи. А. Ахматову исключают из ленинградского отделения Союза писателей как «непролетарского поэта». Производятся аресты близких и дорогих ей людей: сына Л. Гумилева, мужа Н. Пунина, друзей – Л. Гинзбург, Б. Эйхенбаума; травля и смерть и                О. Мандельштама.

Но, несмотря на все это, А. Ахматова продолжает писать стихи. Она объединяет их в книгу под названием «Ива» (стихи 1920 – 1940 г.г.), которая была включена в сборник  «Из шести книг», вышедший в свет в 1940 году. В состав «Ивы» перешли и некоторые стихотворения из «Anno Domini». Для печати  было подготовлено 34 стихотворения, но в «Иву» вошло только 21. «Кроме того, Ахматовой в эти годы был создан еще и «Реквием», из которого в «Иву» попало одно стихотворение («И упало каменное слово…»). Остальные стихотворения в то время опубликовать не удалось» [15, с. 399].

Заглавие «Ива» связано со стихотворением А. С. Пушкина «Царское Село». Из него взят эпиграф к стихотворению «Ива»:

И дряхлый пук дерев…

          Большинство стихотворений «Ивы» связано с темой творчества, с темой трагической судьбы поэта.  Образ ивы – это не только образ живой свидетельницы первого явления Музы к Пушкину. Ива – хранительница воспоминаний о поэтической юности А. Ахматовой. Ива – символ старожила Царского Села, мотив которого – один из важнейших в книге. Царское Село – это русский поэтический парнас, «где столько лир повешено на ветки…», лир «золотых» и «серебряных», лир А. Пушкина и                        И. Анненского, А. Дельвига и Н. Гумилева, В. Кюхельбекера и                      Н. Недоброво. Царскосельский воздух создан для того, «чтоб песни повторять». Книга А. Ахматовой  «Ива» – это новая песня, песня – воспоминание, песня – поминовение, слова которой «сотканы» из повторов песен и имен поэтов, предшественников и современников «Музы плача»: Данте, Шекспира, Пушкина, Лермонтова, Гумилева, Недоброво, Лозинского, Пастернака, Есенина, Маяковского, Цветаевой, Мандельштама. Слово «ива» практически всегда сопровождается эпитетом «плакучая».  Она, пригибаемая ветром к земле, застывает в немом поклоне. Поклон, преклонение – позиция поэта в данной книге.

«Книга «Ива» отличается от всех предыдущих книг Ахматовой тем, что не имеет внутреннего лирического сюжета. По этим стихам, с намеренно перемешанной хронологией, трудно представить себе, как шло развитие творчества Ахматовой с 1924 по 1940 год. И хотя книга была встречена восторженно и читателями, и немногочисленной прессой, жизнь ее оказалась слишком короткой» [15, с. 399].

В 1961 году выходит однотомник избранного Анны Ахматовой (за период с 1909 по 1960 годы). В его состав вошла книга «Тростник» (стихи «Ивы» и дополнения). Сюда вошли стихотворения, написанные в 1923 – 1940 годы. Разделов данная книга не содержит, как это было в предыдущих сборниках. Стихотворения здесь размещены вразброс, не соблюдается даже хронологическая последовательность.

Отсюда следует, что книга не имеет внутреннего лирического сюжета. Несмотря на то, что в книге отсутствуют тематические разделы, все же можно выделить несколько групп тем. Доминирующей является тема памяти, тема прошлого, воспоминания о нем.

          Интертекстуальный контекст «Победителям» не только высвечивает ахматовскую концепцию эпитафической лирики (как лирики адресованной, обращенной к живым), но и объясняет, почему А. Ахматова отказалась от названия своей очередной поэтической книги «Ива», назвав ее «Тростником». Если Ива (учитывая мифологические и ветхозаветные коннотации образа) молчит, стынет, плачет, олицетворяя скорбь и смерть, то «тростник» – как указала сама А. Ахматова в «Надписи на книге»  – символ преодоления смерти (сравните: «Тростник оживший зазвучал»). Сменив название сборника, А. Ахматова модифицировала его жанровый ореол: книга плача стала книгой воскрешения.          

        А. Ахматова кровно переживала общенародные бедствия (патриотическая лирика военных лет). Творчество Анны Ахматовой – отголосок тех суровых испытаний  и потрясений, которые выпали на долю ее народа, ее страны. Однако центром ее поэтического мироощущения было чувство сопричастности поколению, на долю которого выпало испытать невиданное ускорение темпа исторического движения и во всей полноте ощутить стоящую за ним реальность течения времени.

          Самый глубокий комплекс трагических переживаний восходит к одной, бесконечно варьирующейся в ее творчестве, исходной ситуации: любая перемена, неизбежно вызываемая «бегом времени», создавала условия для мучительного внутреннего разлада. Время, изменяя человека с той необходимостью, с какой оно искажает все вокруг, дробит его жизнь на ряд раздельных существований, на образном языке Анны Ахматовой «теней» и «двойников». Благодаря ему происходит подмена одной жизни другой, и чем быстрее оно движется, тем более катастрофичны его последствия. А. Ахматова пишет о «скорости» как о настоящем проклятии человеческой жизни. Подлинный драматизм заключен в способности человека помнить о прошлом.

В «Тростнике» множество стихотворений-воспоминаний о своей жизни, чувствах, друзьях. Например, в стихотворении «От себя я сердце скрыла» А. Ахматова вспоминает о своих чувствах и нелегкой жизни с              Н. Пуниным.

С грустью и радостью вспоминает А. Ахматова «город, любимый с детства»:

Душевный жар, молений звуки

И первой песни благодать –

Все унеслось прозрачным дымом,

Истлело в глубине зеркал…

( «Тот город, мной любимый с детства», 1929).

И обо всем невозвратном «скрипач безносый заиграл».

В стихотворении «Воронеж» рисуется панорама этого города. Автор, прогуливаясь по его улицам, вспоминает о своей встрече с                               О. Мандельштамом. «Весной 1936 года она провела несколько дней в Воронеже, где О. Э. Мандельштам находился в ссылке» [15, с. 403].

Одним из стихотворений цикла «Юность» является «Подвал памяти». В этом стихотворении Ахматова вспоминает «Бродячую собаку» и, в частности, «проказника», который «от старости скончался». Под «проказником» подразумевается М. А. Кузмин, завсегдатай и «идеолог»       [15, с. 402] «Бродячей собаки». В этом стихотворении автор посещает свое прошлое. Она из памяти, как из подвала, где хранится все старое, вышедшее из обихода, но с чем нет сил и желания расстаться, извлекает образы друзей и знакомых, воспоминания о проведенных вместе часах, беседах, праздниках. Подвал пуст, в не мне слышны голоса, смех, и это – великая боль:

…………………………………но там

Темно и тихо. Мой окончен праздник!

Уж тридцать лет, как проводили дам,

От старости скончался тот проказник…

Я опоздала…

( «Подвал памяти», 1940).

А. Ахматова не могла и не хотела отказываться от воспоминаний и объясняла это так: «В молодости и в зрелых годах человек очень редко вспоминает свое детство. Он активный участник жизни, и ему не до того. И, кажется, всегда так будет. Но где-то около 50 лет все начало жизни возвращается к нему. Этим объясняются некоторые мои стихи 1940 года («Ива», «Пятнадцатилетние руки…»), которые, как известно, вызывали неудовольствие Сталина и упреки в том, что я тянусь к прошлому»            [15, с. 402].

А. Ахматова делает вывод, что именно память, то есть способность помнить о прошлом, заставляет человека осознать могущество времени, власть необходимости, но она же  одновременно является средством борьбы с этой властью.

Таким образом, императив «помнить» приобретает силу и значение нравственного долга, уклониться от исполнения которого невозможно – для опускающегося в «подвал памяти» нет иного пути. Именно память позволяет осуществляться диалектике жизни и смерти в пределах одного сознания. В памяти живет то, что уже кануло в небытие: помня, человек посещает внутреннюю преисподнюю, получая возможность прижизненно побывать в Царстве мертвых.

Не последнее место занимает тема поэта и поэзии. Ей посвящены стихи: «Борис Пастернак», «Кавказское», «Памяти Сергея Есенина», «Маяковский в 1913 году». В них Ахматова рассказывает о творчестве Пастернака, который, по ее мнению, достоин награды за то, что «мир наполнил новым звоном», вспоминает места, где «Пушкина изгнанье началось» и «Лермонтова кончилось изгнанье»; ведает нам о нелегких судьбах гениальных поэтов, о слишком ранней гибели многих своих современников, среди которых смерть Есенина, «была одним из самых красноречивых примеров» [15, с. 402].

Помнит А. Ахматова и «бурный рассвет» Маяковского, ей не забыть, как в его стихах «кричали звуки». Или стихотворение «Данте», где в судьбе Данте Алигьери (1265 – 1321) А. Ахматова видит прообраз трагической Судьбы Поэта, как бы модель «творческого поведения», которой должны подражать поэты, идущие вслед за ним.

          Жизнь жестока не только к А. Ахматовой, но и ко всему ее поколению поэтов. Творчество всегда сопровождается потерями, поэт часто лишается какой-то частицы бытия ради своего призвания.

В книге имеет место и тема рушащегося мира. Она заявлена в самом первом стихотворении – «Надпись на книге». Началась вторая Мировая война, «рушатся миры». Поэт слышит и чувствует трагическое время.         А. Ахматова душой вместе со своей страной, она как бы предчувствует, что война не обойдет стороной и Россию:

И над задумчивою Летой

Тростник оживший зазвучал.

( «Надпись на книге», 1940).

Лета – это река, ведущая в Царство мертвых, в Аид. Это как бы путь, который должна преодолеть Россия, чтобы возродиться вновь. И в этом ей помощник – поэтический голос А. Ахматовой.

В полный голос мотив исчезновения, разрушения всех долгие годы складывавшихся устоев, родовых связей звучит в стихотворении «Ива». Эти ценности разрушены насильственно. «Сопоставим: в эпиграфе – «дряхлый пук дерев» и у Ахматовой – «там пень торчит». В первом случае – естественное умирание, во втором – насильственная смерть: пень ассоциируется прежде всего с делом лесоруба или вмешательством стихии» [24, с. 63]. «Погибшая ива есть свидетельство разрушенной цепи времени, «разорванной связи» с миром исторической и культурной преемственности» [24, с. 63].

«Ахматова, избирая для эпиграфа полустих «И дряхлый пук дерев», внутренне его преобразует, насыщает принципиально новым содержанием. В конце эпиграфа она вместо полагающегося многоточия ставит точку. Это не случайность. Ставя точку на место ожидаемого многоточия, Ахматова ограничивает, локализует смысл эпиграфа, вычленяет единственно нужный ей оборот…, фиксирует на этом обороте читательское внимание. В контексте пушкинской элегии «дряхлый пук дерев» есть объект наблюдения, на что указывает форма винительного падежа («… и увижу я дряхлый пук дерев…»). Эпиграф у Ахматовой  автоматически воспринимается как субъект действия. Рядовая в пушкинском контексте деталь выводится за пределы эстетической системы элегии и приобретает черты символа» [24, с. 63].

Книга названа «Тростник». Этот образ непосредственно нашел свое отражение в упоминавшемся выше стихотворении «Надпись на книге». В нем тростник наконец-то зазвучал. После многолетнего молчания он наконец-то ожил: голосом Ахматовой-поэта заговорило время, оно требовало, чтобы происходящее было запечатлено (это был период начала второй Мировой войны), чтобы было воспето ее голосом.

          Комментируя название своей книги «Тростник», А. Ахматова, по словам Л.К.Чуковской, «пересказала одну восточную легенду: старшие сестры убили меньшую на берегу реки. Убийство удалось скрыть, но на месте пролитой крови вырос тростник, весною пастух срезал дудочку, дунул в нее – и тростник запел песню о тайном злодействе» [39, с. 114]. Другой «тростниковый» сюжет является фрагментом греческого мифа о царе Мидасе: цирюльник, увидев ослиные уши царя, под страхом смерти должен был хранить этот секрет. Когда цирюльнику стало уж совсем невмоготу, он «открыл» его вырытой в земле ямке, тут же засыпав последнюю. На этом месте вырос тростник, который прошелестел всему миру о постыдной царской тайне [22, т. 2, с. 150]. И, наконец, третий мифологический источник тростниковой семантики у А. Ахматовой связан с греческим мифом о Пане и Сиринге. Нимфа Сиринга, убегая от преследовавшего ее Пана, превратилась в тростник, из которого Пан сделал свирель.

           Не случайно авторскую рукопись «Тростника» открывает стихотворение «Надпись на книге», призванное по авторскому замыслу сыграть роль «увертюры» к поэтическому сборнику в целом. Выступая, в силу жанрового статуса надписи, в качестве «матричного» текста, это стихотворение содержит в себе мифологическую «свертку» метасюжета всей книги – как умирания и воскресения. Лирический сюжет стихотворения строится на бинарной оппозиции мертвого и живого, которая заключает в себе и противопоставление реально-биографической «смертной» ипостаси поэта, пребывающего в аду советской действительности.    Образ тростника, вынесенный в заглавие книги, в итоге, обретает статус семантического ключа к стихам, вошедшим в нее. Более того, с помощью мифологических подтекстов А. Ахматова зашифровывает в тростниковых образах информацию о существовании иных, не вошедших в книгу потаенных стихов, как бы буквально спрятанных, сокрытых до поры до времени (именно таковыми являлись стихи, составившие ключевые циклы 1930-40-х годов – «Реквием», «Черепки», «Трещотка прокаженного»). В таком случае мифологические проекции, во-первых, высвечивают мятежный характер ахматовской поэзии, открывающей правду миру о злодеяниях тоталитарной эпохи; во-вторых, отражает провал любых попыток насильственного погребения живого слова. И наконец, в-третьих, мифологические аллюзии указывают на то, что поэт, по Ахматовой, и есть тот самый «звучащий тростник», («тростниковая дудочка»), который, несмотря на свою физическую смерть, продолжает жить в Слове.